Сучок, наконец, решившись, с размаху впечатал кулак в калитку.

– Кого леший по ночам носит?! – от рыка хозяина даже окрестные собаки заткнулись. – Брысь, пока не пришиб!

– Открой, хозяин, дело есть! – приняв решение, Сучок уже не колебался.

– Грррха, кто у нас такой храбрый?! – Бурей, сопя по-медвежьи, отвалил засов. – Ты кто?

– Дед Пихто! – выпалил, как утром, на голубом глазу мастер и осёкся. – Здрав будь, Серафим Ипатьевич! Разговор у меня к тебе.

– Какой такой Пихто?! Шлялся тут утресь один, – обозный старшина шумно принюхался. – Не ты?

– Я! Тут дело такое…

– А чего дед? – не дал Сучку договорить Бурей. – Вроде не старый ещё?

– Не старый и не Пихто меня звать…

– А кто? – опять перебил обозный старшина.

– Зовусь Сучком, сам плотник…

– А почему не Пихто? И зачем плотник? Ночь на дворе! – Бурей был по-своему неоспоримо логичен.

– Да по кочану! – вызверился плотник. – Зовусь Сучком, сам плотник, к тебе с разговором пришёл, понятно?!

– А чего сразу не сказал? – Бурей озадаченно поскрёб в затылке.

– Так ты не дал! – Сучок завёлся уже не на шутку.

– Я? – ещё больше озадачился Бурей. – Не помню. Ну и хрен с тобой! Чего надо?

– Благодарствую, Серафим Ипатьевич, что выручил меня утром, – мастер коснулся земли зажатой в руке шапкой. – Не допустил ты меня до смертоубийства…

– Так это ты Никону рыло начистил? – на страхолюдной роже Бурея мелькнула тень узнавания. – Знатно ты его, жопоглавца! А потом тебя тоже знатно!

– А потом меня, – согласился Сучок. – А потом ты, Серафим Ипатьевич… Вот я, значит, и пришёл, благодарность высказать.

– Хрр, благодарность? – горбун как будто пробовал это слово на вкус. – Сам пришёл?

– Сам. И не пустой! – Сучок булькнул содержимым жбана.

– Ишь ты… Сам… – Бурей посторонился. – Ну, заходи, коли так, гостем будешь!

Добрую половину скупо освещённой лучиной немаленькой горницы, в которую привёл Сучка хозяин, занимал сколоченный из толстенных досок стол. На нём в художественном беспорядке громоздились внушительная миска с квашеной капустой, не уступавший ей размерами горшок с варевом, от которого сладко тянуло тушёным мясом, исполинская бадья, испускавшая хмельной дух, а венчали эту благостную картину огромный полуобглоданный мосол и здоровенная кружка.

Остальное убранство тоже производило впечатление: на стене матово поблёскивал накладками из турьего рога огромный лук, рядом с ним висели столь же внушительных размеров рогатина и меч в изукрашенных ножнах, доспех, на лавке валялись медвежья шкура и медвежий же тулуп. Но это ещё что! В красном углу возле икон в богатых серебряных окладах теплился огонёк лампады. Лампада, кстати, тоже была серебряная и тонкой работы.

«Ну, ни хрена себе! Икон-то сколько! Такие оклады да лампаду не во всякой церкви сыщешь! Он что, церковь какую ограбил, что ли? Это ж сколько стоит-то? И лук каков – я в княжеской дружине таких не видал! Нда-а…»

Сучок перекрестился на икону. Он и не догадывался, насколько ему повезло. Бурей пребывал нынче в том пьяно-лиричном состоянии, когда даже такой чёрной душе, какая гнездилась в теле обозного старшины ратнинской сотни, не только хочется странного и непознанного, но и пробуждается вера в человечество…

Не дай бог, если бы нелёгкая принесла плотника на Буреево подворье в другую ночь – самое малое, отделался бы он несколькими месяцами в лубках. Не ко времени неведомо каким образом сломавший ногу и оттого пущенный под нож кабанчик, сам того не желая, спас рабу божию Кондратию жизнь или, по крайней мере, здоровье.

– Садись, – прорычал хозяин, кивая на стоящий у стола сундук, и плюхнулся на лавку. – Тебя звать как?

– Зови Сучком. – Плотницкий старшина пристроил на стол жбан и опустился на указанное место.

– А во Христе?

– А к чему? – мастер приподнял бровь.

– Ты, хрр, в чужой монастырь со своим уставом не лезь! Ыть! – Рожа Бурея вдруг оказалась у самого лица плотника и обдала его крепким перегаром. – Хрр! Сглазу он боится! У нас тут всех по-крестильному зовут – не язычники, чай! Как звать, спрашиваю?!

– Кондратием крещён, – от такой отповеди Сучок слегка оторопел.

– А по отчеству? Ты меня, вон, у ворот уважил, – обозный старшина отодвинулся. – Так вот и я гостя уважить желаю!

– Епифановичем, – своеобразное вежество Бурея впечатлило забияку-плотника до печёнок.

– Ну, за знакомство, сталбыть! – Горбун черпанул из бадьи и поставил перед мастером полную кружку браги. Внезапно на его лице отразилась напряжённая работа мысли – ему-то пить было не из чего.

«Ха! Неужто прям из лохани хлебанёт, как из ковша? А что, этот может!»

Однако хозяин решил по-другому:

– Подь сюда, тупёрда[3] лядащая! – от его рёва дверь открылась будто сама собой.

– Тута я, хозяин! – забитого вида холопка испуганно жалась к двери.

– Ковш тащи! Гость у меня! – Бурей широким жестом указал одновременно и на стол, и на Сучка. – И пожрать ещё! Шевелись!

Холопку сдуло ветром. Не успел Кондратий в очередной раз подивиться царящим в доме порядкам, как на столе уже возник резной ковш немалого размера и несколько горшков и плошек с разнообразной снедью.

– Прими, гость дорогой, – Бурей, пошатываясь и лучась пьяным радушием, по обычаю протянул Сучку полный браги ковш.

– Благодарствую, хозяин. – Плотницкий старшина встал и с поклоном принял посудину.

– Ну, за знакомство, Кондратий Епифанович! – горбун воздел вверх кружку.

– А то ж, Серафим Ипатьевич! – Сучок от души стукнул ковшом по Буревой посудине.

Бражка пошла соколом и сразу ударила мастеру в голову.

«Ишь ты, вежество блюдёт. Как с медведем в берлоге пирую. А, была не была – не сожрет же он меня!»

– Ты, гостюшко, закусывай давай – уважь хозяина! – обозный старшина потчевал приземлившегося на сундук Сучка, не забывая при этом расправляться с мослом.

– Благодарствую, – плотник наугад схватил кусок жареного мяса и отправил в рот. – Хороша бражка.

– А то! – зверски ухмыльнулся Бурей и рявкнул: – Зачем пришёл?!

Сучок поднялся с сундука, оправил рубаху и отмахнул хозяину поясной поклон:

– Благодарствую, Серафим Ипатьевич, что не дал мне пропасть, смерть от меня отвёл! – Плотницкий старшина поклонился ещё раз. – Век за тебя бога молить стану! Должник я твой – не выпустили б меня живым! А сейчас прими дар малый, не побрезгуй! – Сучок протянул Бурею позаимствованный у Алёны жбан.

– Хррр! – от удивления малюсенькие глазки горбуна приобрели почти нормальные размеры. – Вот оно как! Благодарить пришёл, значит?

– Ага, – кивнул Сучок. – Я со всем уважением! Ты ж за меня – чужака – вступился. Не забудешь такое…

– О как! – Бурей запустил пятерню в свою гриву, некоторое время скрёб в затылке, а потом витиевато выругался и распечатал поднесённый жбан. – Ковш подставляй! За такое дело выпить надо!

Так случается в жизни – сидели два старых друга в приятном месте. Не насухую сидели. Давно не виделись, вот и говорили о том о сём: о житье-бытье, работе, семьях, старых похождениях и новых планах. Старым друзьям всегда найдётся, о чём поговорить. И тут входит третий, да так получается, что один из друзей этому третьему хороший знакомый, а другой в первый раз его видит. Как же тут товарища к столу не пригласить да с другом не познакомить?

Проходит некоторое время, и беседа уже идёт на троих – обязательно найдётся тема, которая для всех окажется интересной, а если подсевший ещё и хороший собеседник, так и вовсе…

И тут, как оно в жизни бывает, первый из друзей спохватывается – бежать надо! Дома, мол, семеро по лавкам, жена велела быть всенепременно. Хочешь не хочешь, а надо! Принимает он «на ход ноги», прощается и убывает к семейному очагу.

А новые знакомые остаются. Почему бы и нет? Разговор идёт. Время есть. Спешить некуда. Появилось, правда, некоторое неудобство, но не расходиться же, в самом деле? А тема разговора, того, к концу подходит. Надо как-то разговор продолжать. Поговорили об отбывшем к семейному очагу, супругу его помянули словом не злым, но добрым. Знакомых поискали и даже нашли. Так мало-помалу добрались и до «вечного» – кто чем занимается да чем интересуется. Чем живёт, так сказать.