— Слава тебе господи! — воскликнула она, хватая То-сю в объятия.— Теперь нас этот Рыжий Сор перестанет мучить!

Такая странная на первый взгляд похвала станет понятной, если мы поясним, что под Рыжим Сором подразумевался не кто иной, как режиссер клубного драмкружка, который и впрямь был рыжеват. Таким образом, похвала Тосиной наружности сочеталась с личными интересами и чаяниями хвалившей. В ее искренности сомневаться не приходилось.

И в самом деле, только одна из пассажирок семейного вагона (старшая из всех) посмела вполголоса высказать мысль, что полковой адъютант мог выбрать кого-нибудь получше. Однако ее мнение во внимание принято не было. И уж совершенно не было замечено отсутствие у Тоси багажа, наводившего на мысль о богатом приданом. Великая бедность была общим уделом всех командирских жен и не считалась несчастьем. Трудно сказать, сколько лишений и горя перенесли эти женщины, шедшие рядом с мужьями по трудным и опасным дорогам гражданской войны. Только любовь, только дружба и взаимная помощь скрашивали их

тяжёлую, подчас ненадежную жизнь. Тося сразу и безоговорочно была принята в их семью. Дружба распространилась и на нее. Ощупав швы ее платья на плечах и груди, одна из женщин предложила:

— Вечером, когда ложиться будешь, платьишко-то мне отдай, у него плечики ушить надобно, а в груди отпустить маленько. Сейчас солнце долгое, я с этим делом до побудки управлюсь.

— На юг, на юг, на юг!.. — тарахтят по изношенным рельсам старушки-двухоски. Тосе же теперь юг вовсе не нужен: ее сердце рвалось на юг, когда она в хвосте поезда ехала, а перешла в голову, и сразу сердце к северу потянулось: должно быть, прав был завбиб, утверждавший, что настоящего юга нигде нет!

Уже изрядно стемнело, когда поезд ни с того, ни с сего остановился на перегоне между двумя станциями. Глянула Тося в левое окно — один лес еловый чернеет, глянула в окно направо — такой же лес и никого на полотне не видно. Только успокоилась и села на место, как одна из командирских жен тревогу подняла:

— Глядите, бабоньки, никак Рыжий Сор бежит... Ей-богу, он! Уже пронюхал, чертяка: ведь это он по твою душ> торопится, Тайка!

— Давайте дверь припрем!

Взяли и перед носом режиссера дверь на площадку закрыли и скопом на нее навалились.

— Спой сначала, может и пустим!..

Чего ради искусства не сделаешь? Из-за двери донеслось:

— Красны девицы вы, красавицы,

Отопритеся, отомкнитеся!..

— Непорато поешь!

Поглумились, поизгилялись над жрецом Мельпомены, потом, конечно, впустили.

— Где у вас тут новенькая?

Тося стоит перед ним ни жива ни мертва, разрумянилась вся, глаза долу опустила: шутка ли — о том идет речь годится ли она в королевы.

Правду говоря, походила она в ту минуту не на королеву, а на юную царевну из старой русской сказки, но, спрашивается, какой дурак король отказался бы жениться нз русской царевне?

Режиссер долго раздумывать не стал и не без торжественности приступил к делу.

— От имени драмкружка и с разрешения военкома я пришел просить вас принять участие...

Каково же было изумление, даже ужас Тосиных спутниц, когда она негромко, но довольно твердо заявила:

— Я попробую... Правда, я никогда не играла и не знаю, получится ли, но я постараюсь...

На обратном пути режиссер заглянул, по меньшей мере, в двадцать вагонов, выклянчивая у кого-нибудь пустую

ч^золотую» банку из-под трофейных американских консервов. В Архангельске это добро можно было добыть без всякого труда, а тут ни у кого нет. Найдя и конфисковав искомое сокровище в двадцать первом вагоне, неутомимый режиссер отнес его знакомому слесарю-оружейнику. Гот даже рот разинул от удивления, получив заказ на изготовление скромной, но элегантной короны для королевы!

Щ" \ 4

Если Тосино переселение вызвало веселый переполох в скучноватом дорожном быту командирских жен, то в библиотечном вагоне сразу потоскливело. Она унесла с собой добрую половину романтики путешествия. Правда, Ванька в какой-то мере утешался и развлекался созерцанием новых мест, но завбиб загрустил не на шутку. Конечно, он ни за что не сознался бы в этом, но в одном из сокровенных уголков его души, подобно мыши, начало скрестись поганень-кое, серенькое чувствишко, похожее на зависть к удачливому адъютанту Потапенко. Товарищество оставалось товариществом, но... как хорошо было бы_у если бы в мире существовала вторая Тося! Уж тогда-то завбиб н; преминул бы повторить опыт счастливца... Увы, мечтая о второй Госе, поэт упускал из виду простую истину: то, что легко удается пе.рвономерным женихам, для женихов с двузначным номером не всегда достижимо! К счастью для себя, завбиб не знал своего номера...

На одной из стоянок, чуть ли не в Данилове, приходил в гости военком Сидоров. Влез, сел на ящик с книгами и завел деловой разговор о работе передвижек. После о том,

277

о сем потолковали. Но под конец военком не выдержал, по-мянул-таки старое.

— Следовало бы мне вас обоих за одно дело пропесочить, но уж так и быть, на первый раз прощаю...

Ванька, стоявший рядом с военкомом, успел подмигнуть завбибу и, возможно, тем самым подстрекнул его на возражение.

— Я считаю, товарищ военком, что нам прощать нечего. Если проанализировать все как следует, мы ни в чем не виноваты...

— Ишь ты, какой аналитик выискался!.. Анализировать, знаешь, где хорошо? Сидючи на гауптвахте — вот где! Сиди и на досуге разбирайся, какого ты дурака свалял... Я, например, считаю, что вы в партизанщине виноваты!

При слове «партизанщина» военком недвусмысленно кивнул в сторону Ваньки и тут же развил мысль, что хотя Ванька и является закоперщиком и главным действующим лицом событий последней архангельской ночи, но отвечать за все ее последствия должны были бы старшие по возрасту и служебному положению. Это было справедливо, но зав-биб считал, что рискованное предприятие если не полностью, то на три четверти оправдывалось пламенной любовью двух его участников и обстановкой, требовавшей немедленного действия. Свои аргументы завбиб облек в изящную, почти поэтическую форму, что и возмутило военкома.

— Ты мне канарейкой не пой, а скажи коротко и ясно, что один из твоих приятелей от любви опупел, а второй — сорвиголова партизанского воспитания. А ты, умный человек, о чем в ту пору сам думал?

— Я думал о том, чтобы помочь товарищу. Кроме того, я исходил из гуманных соображений. Нужно было постараться освободить девушку от цепей старорежимного семейного быта.

— Час от часу не легче! То стихи пел, теперь в философию ударился: «проанализировать», «гуманные соображения»... Ты мне баки не забивай, я сейчас с тобой не доскональный разговор веду, а по душам беседую. Врешь ведь ты, что о старорежимных цепях думал. Ты в ту пору одного боялся — как бы я про ваш маскарад не пронюхал... Чего молчишь? Крыть нечем?..

Что можно было противопоставить такой проницатель-

-

ности? Только откровенность! Завбиб так и сделал.

— Верно. Вначале так и было...

—А о том, зачем военком к полку приставлен, небось не подумал... Военком приставлен для того, чтобы всех вместе и каждого в отдельности воспитывать, обо всех заботиться, для каждого советчиком быть. То, что ты ко мне не обратился, двумя причинами объяснить возможно: или ты недодумал, либо я плохой военком, доверия не заслуживаю и в гуманных соображениях не разбираюсь.

— Это уж неверно! — горячо запротестовал завбиб.— Ничего подобного я никогда не думал и, сами знаете, с вашими советами всегда считаюсь! И, если хотите знать, после вашего ухода я очень жалел, что ничего вам не рассказал. Даже искал вас, только от библиотеки далеко мне уходить нельзя было, потому что подводы должны были приехать...