И догулялась она до недоброго. Незадолго до того, как Павла Павловича на «Марию» назначили, ей через полицию приказание градоначальника передали: в двадцать четыре часа из Питера убраться и ехать на жительство в Елец. Говорили, будто фрейлина императрицы жаловалась, что капитанша у нее мужа отбила... (Оно, конечно, можно было бы об этом вовсе не поминать, да впереди еще придется про капитанскую жену говорить.)

2.

Отплыли мы из Петербурга честь по чести.^ Наперед напутственный молебен служили, потом царский гимн в честь русского торгового флага играли. А сколько под этим самым флагом шампанского попито было да бокалов^ побито— не сосчитать! Народ в первом классе не простои ехал, а самая аристократия. В какую каюту ни ткни — либо князь, либо граф, либо генерал. Самое лучшее помещение какой-то великий князь занял. На другой день снова пили, а под утро опохмеляться пришлось... Даже тем, кто вовсе не пил. Возле шведских берегов наша «Мария» в тумане с полного хода на каменную банку, на подводную, значит, гору напоролась. Я в тот час в своей каюте спал, но меня так тряхнуло и мотнуло, что я из нее вылетел и, согласно судового расписания, еще до сигнала тревоги на своем посту у спасательной шлюпки оказался.

Огляделся и сразу понял, что «Мария» наша отплавалась: пяти минут не прошло, а уже явственно дифферент на нос и крен на правый борт обозначились. Уж лучше было бы, если б корабль вовсе на банку сел! А то нет,— \^гдарился, получил пробоину и снова на свободную воду сошел. Через пробоину (она сразу два отсека захватила) вода в трюм бросилась. Чтобы ее напор ослабить, обратный ход дали и, конечно, помпы пустили. Но куда там! Полчаса не прошло, течь в машинном отделении и под котлами обнаружилась, пришлось вовсе пары спускать.

А кругом ничего не видно: туман такой, что за две сажени человека не различишь. Только так я тебе скажу: туман на море —горе, а когда люди туманеют —в сто раз горше!.. Что на палубе творилось, описать невозможно. Все классы, все наши пассажиры (их почти полтысячи было) в одну толпу смешались... Крики, плач, визг, ругань... Мужья—жен, матери —детей зовут... Тут еще сигнал бедствия. Сначала ревун ревел, потом, когда пару не стало, колокол звонить начал» Светопреставление и только! Очень много жертв получиться могло, если бы не Золотой капитан наш, Ивлев Павел Павлович. Трудно поверить, что один человек смог порядок навести, а он навел!..

Больше всего пассажиры первого класса волновались. Подходит к нашей шлюпке их гурьба целая. Все с чемоданами, с денщиками и лакеями. Впереди генерал какой-то, за ним великий князь. Генерал объясняет:

— Эта шлюпка предназначается для вашего императорского высочества и сопровождающих ваше высочество лиц.

А у меня (я в ту минуту за старшего оставался) совсем другое приказание было: помощник капитана приказ передал производить посадку женщин и детей. Отвечаю:

— Никак нет, ваше превосходительство! По приказанию капитана эта шлюпка предназначена для детей с матерями.

— Как «никак нет», мерзавец?! Ты знаешь, с кем разговариваешь?.. Я — свиты его величества!.. Я тебя в дугу согну!

Признаться, в ту пору оробел я маленько. Уж очень генерал из себя представительный — пудов на восемь весу, поверх орденов борода черная на две стороны расчесана. Прет на меня грудью, будто меня вовсе нет, и, между прочим, кулаком замахивается. И ударил бы обязательно, да с капитанского мостика, из тумана, словно гром, команда грянула:

— Приказываю чинам экипажа безотлучно быть на местах! Зачинщиков беспорядка удалять от спасательных судов!.. В случае самоуправства применять оружие!.. Мужчин, понеже погрузке детей и женщин препятствовать будут, не взирая на чины и звания, будь то сам бог Саваоф... за борт бросать!!!

Тут я и понял, что есть еще правда на свете!

То генерал на меня с кулаками пер, теперь я на него замахнулся... А здоров я в то время был, слава тебе боже! Подковы разгибал, узлы из кочережек вязал. К тому же за мной вся шлюпочная команда стенкой стала.

Генерал назад подался, однако от своего не отстал.

— Сейчас я покажу вашему капитану, как на чины и звания не взирать... Повешу!!!

Сказал так — и на капитанский мостик!

Туда поднимался борзо, спускался оттуда еще шибче. Только в другом виде: без фуражки, борода на один бок сворочена и морда в крови. Потом сигнальщик, который на мостике был, сказывал, что когда генерал на капитана кричать и махать руками стал, тот его револьвером по лицу ударил. А револьверы в ту пору были не такие, как сейчас — барабанные, а шестиствольные, фунтов по пять весом...

Возле другой шлюпки еще интересней разговор зашел. Один пассажир, тоже из первоклассных господ, торговлю затеял.

Плачу, кричит, — за место в лодке сто рублей!

И пошли торговаться! Кто двести, кто триста, кто пятьсот сулит... До тысячи добрались и на том не остановились! Приспел к тому времени из второго класса купчина сибирский, золотопромышленник, враз всех перекрыл.

Приобретаю эту лодку в полную собственность! Выкладываю пятьдесят тысяч наличными.

Тут и пошла между покупателями возня. Друг на друга наскакивают, с ног сбивают, и каждый норовит ближе к шлюпке подобраться. Пробовал их первый помощник капитана урезонить, да что толку! Тогда ухватил он ведро пустое пожарное и начал по котелкам, цилиндрам и форменным фуражкам охаживать... Пособило!..

Все это мало к делу идет, можно б было и промолчать, да хочу я тебе, внучек, объяснить, как в беде каждый определяется и какой вред может низкий оскотелый человек сотворить...

Только когда полный порядок установить удалось, капитан дозволил посадку на спасательные суда. Чудно было смотреть: графы и князья, морды скривив, стоят, а мимо них пассажирки из третьего трюмного класса проходят. (В то время многие от бедности целыми семьями в Америку ехали.)

Большой волны на море не было, и «Мария» после крушения на плаву часа полтора держалась, так что со спасением пассажиров мы управились. К тому же по сигналу бедствия к нам на помощь порожний норвежский угольщик подошел и свои шлюпки спустил.

Я по расписанию значился загребным при первой шлюпке, но меня помощник другим матросом заменил и оставил

при себе на судне. Кроме нас, гребцов, остались ^на «Марии» капитан, первый помощник, штурман, судовой лекарь, боцман, сигнальщик. Хотя корабль к тому времени по переднюю мачту в воду зарылся, но мы все помещения, где вода позволила, осмотрели — не осталась ли где живая душа. Мне машинное отделение осмотреть было приказано. Спустился я туда с факелом и едва не обмер от страха: вода шумит и весь корпус дрожмя дрожит, будто не железо, не дерево, а разумное существо в мучении гибнет и себе пощады просит...

Пока корабль осматривали, туман сошел и солнце показалось. Собрались все перед мостиком, друг друга пересчитали. Помощник капитану докладывает:

— Кроме находящихся в наличии, господин капитан, на корабле никого не имеется. Прикажете отваливать?

Тут и с угольщика сигнал дают:

«Спасайтесь! Корабль идет ко дну».

Смотрим на капитана, а он ни с места.

— Приказываю всем покинуть корабль!

— А вы, господин капитан ?

— Я с этого места не сойду... Что ж вы стоите? Слышали мою последнюю команду?!

Дело прошлое, а мороз по коже дерет, как я это вспомню. Корабль вот-вот потонет и шлюпку за собой потянет. Совсем времени для разговора не осталось. И получилось тут страшное дело: хотя капитан на корабле высший начальник и никто руки поднять на него не смеет, но только помощник, штурман, лекарь и боцман попробовали его силой взять... Куда там!.. Расшвырял всех, как щеняг, потом за револьвер схватился.

— Прочь с корабля! Кто ко мне подойдет, положу на

месте!

Может, и нужно было нам всем скопом его одолеть, но только мы не посмели. Не силы, не револьвера испугались, а его последнюю капитанскую волю нарушить не решились...