Сначала, не разобрав дела, военком рассердился.

— Ты, завбиб, мне парня стихами не порть!

Однако, когда выяснилось, что стихи ни при чем, а книга не что иное, как алгебраический задачник Шапошникова и Вальцева, сменил гнев на милость и выслушал рассказ завбиба о его знакомстве с Ванькой. Недолгие размышления комиссара сразу вылились в форму распоряжения:

— Вот тебе, партизан, временное назначение: прикомандировываю тебя к библиотеке.

Этого-то завбиб и добивался (он уже как-то просил военкома прикомандировать в помощь ему писаря, но получил отказ). Теперь Ванька доказал, что и он мог быть хорошим помощником. Увы, радость хитрого завбиба была недолговечна! Военком продолжал:

— А ты, завбиб, за это новую нагрузку получишь — художественную часть.

На военной службе всякое бывает: от приказания не откажешься. Ошеломленный завбиб осведомился только, что представляет из себя «художественная часть».

— Украшение казарм. Чтобы в ротах голых стен не было, их расписать нужно. Я уже краски достал. Кисти, клей — все, что нужно, есть. Козлы, чтобы поверху лазить, гоже будут. Чтобы к третьей Октябрьской годовщине все готово было!

— Я же не художник, товарищ комиссар!

— Не художник, а это что?

Военком показал на изображение развернутой книги с написанными афоризмами.

_ Книгу нарисовать просто, а человека или лошадь не

могу... Честное слово, не справлюсь, товарищ военком!

— Захочешь — справишься! Пойдем посмотрим.

При входе в помещение первой же роты завбиб ужаснулся непомерной величине свежепобеленных стен: за три недели их не расписала бы сотня опытных художников-мо-нументалистов. К чести комиссара нужно сказать, он и сам сообразил, что потребовал невыполнимого. После осмотра стен и детального обсуждения размеры заказа были снижены до некоего реального минимума: над входной аркой каждой ротной казармы должно было быть изображено что-нибудь символизирующее воинскую доблесть: скре

щенные винтовки с красной звездой над ними, клинки, знамена с гербами, горны и барабаны...

В конце концов завбиб, как часто с ним бывало, сам увлекся идеей военкома, тем более что над эскизами фресок

голову ломать не приходилось: мало ли заставок и виньеток можно было найти в военных книгах и журналах! Временно изменяя поэзии, завбиб утешал себя тем, что искусство живописи было не менее благородно. Что же касается монументальности, то... Автор никогда не видел в натуре лоджий Ватикана, но полагает, что сам Рафаэль подпрыгнул бы от восторга, увидев добротные стены архангельских казарм.

3.

Откуда ни возьмись,— не то с Баренцова моря, не то с самого Ледовитого океана,— пожаловал неласковый гость — ветер-поморозник. Придавили притихший город быстрые низкие облака, посыпалась с неба крупа, от которой никто никогда сыт не бывал. Пока дойдешь от Быка до Солом-бальского моста, так исхлещет лоб, нос и щеки, что потом у непривычного южного человека вся кожа с лица лоскутками сойдет. Москвич-завбиб норовит засунуть под нахлобученную летнюю фуражку не только лоб, но и уши. А Ваньке — все нипочем — не то еще видал!

Деревянная набережная пуста. Под ней с гулом и плеском бушует Двина. Не барашками — матерыми белыми медведями ходят пенистые гребни темных густых волн. Неохота Двине на покой уходить, но ничего не поделаешь! Как ни бунтуй, голубушка, а придется утихомириться. Пронесет поморозник облака, наподдаст мороз, и уляжешься ты на многие месяцы под толстую ледяную шубу...

Белая пелена скрывает не только острова, но и ближайшие строения. Впереди уступами вздымаются какие-то горы. Только когда совсем близко подойдешь — разберешь, что вовсе то не горы, а закрепленные штабеля бревен. Дальше — пустой берег. Лишь кое-где, покачивая высокими голыми мачтами, поскрипывают на причалах рыболовецкие парусники.

Но вот впереди чернеет первое настоящее морское судно. На округлой корме его — четкая надпись «Георгий Седов», сделанная по всем правилам старой орфографии: «и» десятеричное, ять, твердый знак. Орфография старая, а жизнь на нем идет новая: труба дымит, на палубе копошатся люди, делая какие-то нелегкие морские дела. Ванька останавливается около корабля как вкопанный.

— Неужели в море пойдет? —спрашивает он.

Завбиб уже бывал на пристанях и кое-что знает.

— Это ледокол. Он всю зиму будет работать.

Ванька не верит.

— А когда река станет? Что же он, как паровоз, ездить будет?

Завбиб, как может, объясняет устройство ледокола.

— У него корпус очень крепкий, а нос стальной и тяжелый. Он перед собой носом лед давит.

— А почему его так назвали?

— В честь Георгия Седова. Был такой путешественник, который хотел по морю до Северного полюса добраться.

— Доплыл?

— Нет, погиб.

— Жаль мужика!.. Но если корабль в честь его назвали, значит снова на полюс поплывут?

Ванька — романтик по натуре, завбиб — по настроению.

— Очень возможно,— отвечает он.

— А что, если мы пойдем сейчас к капитану и попросимся, чтобы он нас с собой взял?

В другую погоду завбиб, может быть, сам бы помечтал об этом, но сейчас... Как ни относителен уют полковой библиотеки, сравнивать его с уютом палубы арктического корабля не приходилось. Сердце завбиба переполняется пламенной любовью к библиотечной печке, и Ванькино предложение делает его наитрезвейшим из реалистов, когда-либо учившихся в реальных училищах. Однако свой решительный отказ от арктической экспедиции он мотивирует отнюдь не любовью к печке.

— Нам этого нельзя сделать: мы на военной службе. Нас не возьмут, но если бы даже и взяли, мы оказались бы дезертирами.

Ваньке остается одно: вздохнуть, но согласиться.

— Идем, Ваня! — пробует завбиб оторвать спутника от околдовавшего его зрелища.

— Обожди!.. Похоже, ящики какие-то лебедкой в трюм спускать хотят...

— Холодно же!

Завбиб в своей летней фуражке, короткополой второ* срочной шинели и рваных бахилах и впрямь промерз насквозь.

— На, возьми мою папаху, а мне дай картуз!

Предложение делается от чистого сердца и выглядит

заманчиво. К счастью, завбиб вовремя вспоминает, что у

него под фуражкой есть кудри, а Ваньку военком заставил остричься под машинку. Да и одет-то Ванька ничуть не теплее завбиба. Папаха — единственный предмет его обмундирования, сколько-нибудь соответствующий обстановке.

—- Ничего, обойдусь,— бодро отвечает завбиб.

Вздохнув, Ванька отрывается от парапета набережной, и оба идут дальше. Силуэт судна исчезает в белесых сумерках ледяной метели. И невдомек обоим, что не за горами время, когда имя Георгия Седова, ставшее именем корабля, озарится ореолом новой славы!

Впереди возникает силуэт другого судна, широкого, приземистого, сурового. Ни ветер, ни волны не могут вывести его из состояния покоя.

Броненосец «Чесма»! — объясняет завбиб.

Ух ты! восклицает Ванька. — Я ж сколько раз его на картинке видел!

Но нет над «Чесмой» ни развевающихся флагов, ни грозного черного дыма. Холодной глыбой металла застыла она на последнем мертвом приколе. Что грезится боевому кораблю в его предсмертной дремоте? Зеленые ли волны океанов, разбивающиеся о его форштевень? Отвесные ли лучи тропического солнца? Мерцающий ли свет далеких маяков? Кто знает тайны старого корабля!.. Но навсегда миновало для него время дальних плаваний, боевых тревог, торжественных салютов. Никому не страшны его приподнятые вверх, когда-то грозные пушки.

От поэтических размышлений завбиба отвлекают холод и Ванька. Ванька явно разочарован.

— На картинке он куда больше казался. И пушек на нем вовсе мало. Разве только, что из железа сделан!

4.

Дел у завбиба невпроворот, а тут какая-то тоска напала. Днем еще ничего, а по вечерам до того тоскливо и муторно становится, что стихи писать не хочется. Хватко задуманную поэму «Я на полюсе» (запасной заголовок — «Разговор с Полярной звездой») из-за недостатка творческого пороха пришлось сжечь. «Баллада о старом корабле» окунулась в Аету, не выйдя из эмбрионального состояния. И все вроде чего-то не хватает... Завбиб догадывается, чего именно не хватает, но помалкивает. А Ванька режет правду-матку без обиняков: