— Это дядя Гриша написал так потому, что я ни в какой школе никогда не учился, а ходил на уроки домой к Петру Федоровичу. А образование у меня высшее на самом деле, потому что я всю арифметику от начала до конца знаю и даже задачи по алгебре решать умею. Сосчитать невозможно, сколько я всяких задач и примеров решил! И писать умею. Если захочу, все написать могу. Даже с ятем!
— Ять теперь отменили.
— И правильно сделали. Я еще когда говорил Петру Федоровичу и дяде Грише: на кой хрен этот ять нужен!
Наевшись и отогревшись в относительном тепле воен-
комовского кабинета, сибирский партизан оживился, даже повеселел.
— Кто такой дядя Гриша?
— Григорий Ерпанов, который мне мандат выдал. Сейчас он в Нелюдненском волисполкоме председателем, а при Колчаке нашим партизанским отрядом командовал. Родил-ся-то он на Горелом погосте, поэтому я его и зову дядей. У нас никого храбрее его не было!.. Когда он в немецкую войну воевал, два креста получил. Глаз ему выбило, три пальца оторвало, а он все равно лучше всех стрелял.
— Ты-то что в отряде делал?
— Когда что... Чего дядя Гриша велел, то и делал. Когда в цепи ходил, когда в разведку, а больше приказания и донесения носил. Мне, потому что я тогда меньше всех был, японский карабин выдали. Легкий, но бил, ух ты как!.. Потом к нему патронов не стало, а то бы я никогда с ним не расстался! Этот карабин мы на пароходе у юнкерей взяли. Ух ты, какой в тот раз бой был!.. Три часа палили!
— И ты стрелял?
— В тот раз не пришлось: меня дядя Гриша послал лодку у юнкерей угнать, чтобы они через Обь не убегли. Я к ним по берегу, по кустам прополз и у лодки ножом веревку перехватил. Едва живой утек!.. Юнкеря враз заметили, когда лодка мимо них поплыла, и пошли по кустам садить! Даже из пулеметов били, думали, я там не один. У них на берегу стража была, так ихний командир постового за то, что он за лодкой недосмотрел, из нагана застрелил... Его застрелил, потом сам застрелился — не хотел живым Ерпану сдаваться. Вот какой был! В тот раз мы четырнадцать беляков побили, а двадцать девять в плен взяли. Команда, какая на пароходе была, вся на нашу сторону перешла.
Не зря удостоверяла волисполкомовская печать участие гражданина Ивана Киприановича Перекрестова «в кровавых действиях»!
— Изба-то твоя как сгорела?—поинтересовался военком.
— После того боя купец из Нелюдного белякам доказал, где наш отряд скрывается, и Колчак на наш Горелый погост целую роту послал. Только Ерпан опередил его, увел всех за Черные озера, а туда хоть всю белую армию
пошли, вся без остатка потонет! Один дядя I риша там до-
рогу знал. Нас-то Ерпан увел, а сам Погост беляки сожгли. Лес и тот кругом погорел...
Внимание военкома давно уже привлекал вещевой мешок, принесенный его гостем. Вся его полезная емкость была занята одним-единственным предметом правильной прямоугольной формы.
— Это что ты с собой б мешке привез? — спросил он.
— Счеты... Петр Федорович Сидоров перед тем, как с Погоста и вовсе из ссылки бежать, мне их подарил...
Военком искренне удивился:
— Счеты?.. Как же они при пожаре не сгорели?
— Я их, когда от карателей за Черные озера уходил,
в тайге схоронил. Там, в тайге, если с умом, все, что хочешь, спрятать можно: сто лет пролежит — и никто не тронет... В госпитале хотели у меня отобрать, да я упросил, чтоб оставили... Потому... — Рассказчик неожиданно зевнул: вспышки бодрости хватило не надолго.— Мо
жно, я где-нибудь у вас на полу спать лягу? — попросил он.
Через полчаса паренек уже сладко похрапывал. Не на полу, а на новом кабинетном диване, застланном военкомовским тулупом. Ложась, вместо подушки положил себе под голову мешок со счетами.
ГЛАВА ВТОРАЯ
СОДЕРЖИТ О ТОМ РАССКАЗ, КАК ОДИН ТОПОР ДВУХ МУЖИКОВ СПАС.
БАЛЛАДА О ДРЕВЕСНОМ СПИРТЕ
1.
Уснул Иван Перекрестов вольным сибирским партизаном, проснулся от звуков горна бойцов регулярной Рабоче-Крестьянской Красной Армии — учеником музкоманды стрелкового полка...
Такое свое решение военком Сидоров обосновал коротко:
— Пока мы с тобой Петра Федоровича ищем, ты на довольствии состоять должен, а довольствие без службы никому не дается.
Законно ли было такое решение (парню до 16 лет трех месяцев не хватало) — вопрос, но отправить Ваньку в дет-
дом не позволила военкому неугомонная большевистская совесть.
Сама по себе мысль дать Ваньке в дополнение к высше-му еще и музыкальное образование была неплоха (в муз-команде на тридцать музыкальных инструментов приходилось восемь музыкантов), но когда капельмейстер (он же первая и единственная труба) начал испытывать присланное ему пополнение, возникло непредвиденное обстоятельство: Ванька проявил упорное нежелание признавать разницу между «до» и «ре». Звук камертона ничего не говорил ни его душе, ни сердцу.
Спой что-нибудь! — предложил капельмейстер, швыряя на стол ненужный инструмент.
На это Ванька охотно согласился.
Про что? Я много песен петь умею: могу и про бродягу, и про централ, и про могилу...
— Вот и спой.
— Громко или как?
— Как сумеешь.
Откашлявшись, Ванька набрал, сколько в него влезло, воздуха и, зажмурившись от вдохновения и натуги, запел:
— Пускай моги-и-ла-а меня накажет... за то, что я да й-о-о-о люблю...
Много видели и слышали толстые стены старинной казармы, только не такое! Трубач-капельмейстер схватился за уши, остальные музыканты — за животы. Но сам Ванька ничего не видел и не слышал, поэтому, захватив новую порцию воздуха, продолжал:
— Но и-а моги-илы д-да не бо-й-у-у-ся...
— Стой!
— Чего «стой»? Я только начал. Я еще громче могу! Может, другое что спеть?
— Спаси и помилуй!
Но Ванька вошел во вкус музыкального искусства.
— Тогда дайте я на чем-нибудь сыграть попробую...
При этом он с вожделением поглядел (известно, большому куску рот рад) на контрабас-тубу.
По малодушию или из любопытства ему разрешили «попробовать», правда, дав не тубу, а валторну. С ее помощью Ванька, оказавшись одновременно композитором и исполнителем, продудел экспромтом нечто, что ставило его в ряды крайних абстракционистов от музыки.
Он охотно перепробовал бы все инструменты, но и того было более чем достаточно!
Как ни растолковывали Ваньке, что при отсутствии сЛуха музыкант из него не получится, он этого не понял Что касается военкома Сидорова, то, узнав о плачевных результатах испытания, он высказал мысль, что, возможно, впоследствии, вращаясь в музыкальной среде, Ванька все-таки разовьет слух и освоит если не барабан, то тарелки или треугольник. Капельмейстер только головой покачал.
— Если человеку медведь всей лапой на ухо наступил, ничто не поможет!—убежденно сказал он.
На короткое время опрометчиво зачисленный в муз-команду сибирский партизан оказался предоставленным самому себе. Но не такая была у него натура, чтобы оставаться без дела!
По давнишней любви к лошадям сунулся Ванька сначала на конюшню, но ротозеи-конюхи, проученные завбибов-скими куплетами, перестали быть ротозеями и сердито прогнали явившееся им на помощь «постороннее лицо». Заглянул было в лечебный околоток, где ему приглянулась работа проворных санитаров, но и там для него дела не нашлось. Очень хотелось Ваньке в оружейную мастерскую, откуда доносился заманчивый стук молотков, но заворуж даже заглянуть туда не позволил. Совсем пропал бы со скуки Ванька, если бы, обследуя полковое хозяйство, не заметил надписи! «Библиотека». Что такое библиотека, он не знал, но потому, что надпись была сделана старательно и красиво, сразу определил: заглянуть туда стоило. Заглянул и рот разинул, увидев неимоверное богатство.
— Ух ты! Кто ж столько книг читать поспевает?
— Всякий, кто хочет! — убежденно ответил завбиб.— Ты, мальчик, грамотный?
