И втретьих, нас обучали стрельбе из разных оружейных систем. Пользовали мы и старую добрую СВД (снайперская винтовка Драгунова), и современные виды оружия: ВСС (винтовка специальная снайперская) «Винторез», ВСК (войсковой снайперский комплекс), АС (автомат специальный) «Вал» и даже ВССК (винтовка специальная снайперская крупнокалиберная) «Выхлоп». Кроме того, нас учили оперативной стрельбе из короткого и полукороткого, скажем так, стволов: пистолеты, пистолеты-пулеметы, автомат АКСУ… Учили на совесть. Кто знает, какая у кого будет служба, из чего придется стрелять?..

Ну а лично меня военная судьба закинула почти на Северный Кавказ, в Ростовскую область, в гвардейскую мотострелковую бригаду. Сперва попал я в разведбат, но буквально через несколько дней бригадный особист, узнав, кто я такой, перетащил меня в свою службу, официально я стал числиться в управлении бригады.

Так потекли войсковые будни. Я пребывал тогда в чине ефрейтора, но, что там говорить, служба моя отличалась от службы обычного бойца. Прав оказался тот танкист-полковник: снайпер, да еще в контрразведке, – вольный стрелок… Это совсем не значило, что я бездельничал. Напротив, начальник скучать не давал, и я ежедневно оттачивал свою воинскую квалификацию. Начальник – тот самый особист, майор Яшин. Он и командир пресловутого разведбата, майор Прокопенко сошлись во мнении, что разведка и контрразведка бригады должны работать в полном взаимодействии, как левая и правая руки, оправдывая высокое звание гвардейцев.

И вот два майора нещадно гоняли подчиненных по окрестностям части, изощряясь в постановке боевых задач: разведчики должны были проникнуть на условный объект, а мы, контрразведка, стало быть, должны были это предотвратить. Кто кого. Соревновались с переменным успехом, но без ложной скромности скажу, что у меня кое-что получалось. Майор был мной доволен. И ближе к окончанию срочной службы присвоил сначала младшего сержанта, потом сержанта, после чего предложил остаться на контракт.

Я размышлял недолго. Но все же поразмыслил. Окинул мысленным взором пройденный путь. Убедился, что лингвистика осталась в далеком прошлом, хотя совсем интереса я к ней не потерял. Однако филологом себя уже не видел. А вот военным – да, это мое, это я понял совершенно точно.

И я стал профессиональным солдатом с перспективой роста в офицеры. Яшин мне все расписал веско:

– Послужишь сержантом, – убеждал он, – потом станешь прапорщиком. Это я через комбрига сделаю, будь уверен. Из прапора перескочить в офицеры – тоже вопрос технический. Ну а потом, если хочешь расти дальше, думай, как пробиваться в академию. Правда, с твоим незаконченным высшим это будет непросто. Но решаемо! Все в твоих руках.

Тут все без обмана, все так и могло быть. Но не стало.

Яшина вскоре перебросили на новое место службы – с повышением. Простились мы по-дружески, обменялись электронными адресами, и он убыл.

Пришедший на его место офицер оказался в сравнении с майором слабоват. Не скажу, что совсем уж никудышный, нет. Но до Яшина ему было, как до Москвы в лаптях. Ощутив это, я начал уже было подыскивать варианты перевода в другую часть… да только здесь судьба моя заложила очередной вираж.

Грянули украинские события 2013–2014 годов – Майдан и прочее, и эта страна, которая и прежде брела по дороге «незалежности», хромая, спотыкаясь и шатаясь, стала стремительно превращаться в какую-то одичалую хрень. Полыхнула Донбасская война, дунул «Северный ветер» —не стану разъяснять, что это такое, знающий поймет, а не знающий пусть сам ищет ответ. И вот однажды под вечер вызвал меня новый особист и, напустив таинственный вид, завел туманный разговор о том, как молодые Донецкая и Луганская республики нуждаются в военных специалистах… Тут я вежливо попросил его выражаться конкретнее.

Конкретно – мне предлагалось ехать повоевать в район Донецка. Чтобы делать это в статусе военнослужащего армии РФ – о том не могло быть и речи, требовалось официально уволиться из армии, поехать добровольцем… после чего меня без проблем должны будут восстановить в рядах Вооруженных сил. Более того, я не буду испытывать препятствий с продвижением по службе.

Не скажу, что я так уж клюнул на эту приманку, но в ходе беседы четко уяснил, что предложение мне сделано такого рода, от которого отказываться не стоит. И согласился.

Так я в первый раз уволился из армии.

О своем пребывании в Донбассе я вспоминать не люблю. Бывал там на разных участках линии фронта. Донецк, Горловка, еще ряд населенных пунктов… Скажу лишь, что война – страшное дело, а гражданская война – вдвойне. Однако не могу не заметить, что там я приобрел бесценный боевой опыт, бесценный в прямом смысле, как показало время.

Командировка моя длилась чуть меньше года. Вернулся – слово начальства оказалось твердо – спустя недолгое время восстановился на службе, стал старшим сержантом. Чуть позже – командиром отделения. Начальство завело и многозначительные разговоры об ордене Мужества, правда, не сейчас – по политическим соображениям.

С Яшиным, теперь уже подполковником, я связи не прерывал, переписывались по электронке, и не раз я получал от него ценные советы. Стал готовиться к прыжку в следующий армейский ранг, из сержантов в прапорщики…

Но не вышло.

* * *

Итак, я стал командиром отделения (комод – на армейском жаргоне) опять же в гвардейской бригаде – другой и в другом округе. На сей раз прочно основался в разведбате, и служба моя была не чисто снайперской. Приходилось исполнять разные задачи войсковой разведки, и это – век живи, век учись – тоже пошло на пользу. Я подтянул навыки в передвижении по местности, стрельбе из пистолета, владении холодным оружием, рукопашном бое… Вот только не думал, что последнее придется внезапно для себя применить в реале так скоро и с такими последствиями.

Наш прежний взводный стал ротным, а на его место прислали свежеиспеченного лейтенанта из училища. Генеральского сына. Командир батальона, узнав об этом, впал в беспокойное уныние, бормотал, почесывая в затылке:

– Вот, блин, не было печали… Что я с ним, чудаком, буду делать? Сопли ему вытирать? Анус, может быть?..

Само собой, я здесь довожу речь комбата до цензурного состояния. Говорилось все несколько иначе.

И ведь провидцем явил себя подполковник Астахов, он же комбат, – хлебнул печали. Правда, подтирать ничего не пришлось, даже напротив. Лейтенант вовсе не явил себя оранжерейным цветочком, на который плюнь, и он завянет. Наоборот, генеральский отпрыск ударился в другую крайность: как говорится, берегов не видел. Мат у него был через слово, взводу он стал «закручивать гайки», да не по делу, не со знанием психологии, а – раззудись плечо, размахнись рука, благо здоровьем бог не обидел.

Понять причины такого поведения нетрудно. Парень знал, конечно, что его считают избалованным папенькиным сынком, и изо всех сил стремился доказать обратное: что он настоящий армеец, военная кость. Не остался ошиваться где-нибудь в крупном штабе, поехал взводным в часть. Само по себе желание достойное, похвальное, но к нему бы ума побольше. А вот с этим у лейтенанта было грустно.

Он завел привычку появляться после развода в ротной казарме, осматривать кровати и тумбочки бойцов своего взвода, матерно придираясь ко всякой мелочи. Да ведь хоть бы ругаться умел остроумно! – иные офицеры такие виртуозы по данной части, что аплодировать хочется. Нет же, этот именно сквернословил, изливался бессмысленной словесной грязью, слушать тошно.

И вот в один прекрасный весенний день – действительно прекрасный, был конец апреля – я стоял в наряде дежурным по роте. Когда лейтенант ввалился в казарму, привычно облаяв дневального за какое-то нарушение формы одежды, не знаю уж, действительное или мнимое, я приветствовал его по всей форме, так как субординация выше личных отношений. Хороший ли, хреновый – начальник есть начальник.

Ну и полез начальник по тумбочкам – и как на грех обнаружил у одного из моих солдат полуоткрытую банку сгущенки.