Лодок вокруг глаз прибавилось.

Грохот.

"Надо... вернуться к двери... лупить... выбраться!"

Нестерпимая жара. Когда это всё закончится?

Парень попытался поднять руку, за что-то зацепиться. Рука безвольно осталась лежать на ноге.

Его тело плавно съехало вниз и распласталось на полу.

Всё заполнял дым.

"Да, чтоб тебя! Дверь!"

Ещё одна неудачная попытка продолжить движение.

Грохот.

Огюст куда-то летел, и летел, и летел.

Мир потемнел.

Глава IV

Огюсту снится страшный сон. Как будто кореша во главе с Томасом хоронят его заживо в большой серой яме. Парень видит, как несколько лопат скидывают вниз горячий пепел, а он изо всех сил кричит. Или, думает, что кричит, самого себя он не слышал. Огюст пытался пошевелиться, но руки не слушались. А пепел всё сыпался, и сыпался, и сыпался...

Затем картинка похорон резко исчезла, перед глазами появились лодки. Издалека доносится лёгкий и прерывистый шум ветра, иногда к общему фону подключался звук трепыхающейся толи бумаги толи тряпки. Потом всё пропало...

Сколько времени прошло с предыдущего пробуждения, Огюст не знал. Пытается открыть глаза - в них ударяет яркий выкалывающий глаз свет, видно ровным счётом ничего. Парень медленно мотает головой, но, не смотря на попытки прийти в чувство, зрение восстанавливается неспешно. Заходится сильным кашлем, который быстро проходит.

Так прошло около десяти минут. Постепенно глаза привыкают к полумраку (интересно, что тогда так ярко слепило в первый раз?), во взгляде появляется осмысленность, а спустя ещё некоторое время сознание полностью подчиняется Огюсту.

Перед широко раскрытыми глазами - грубый каменный потолок, в ушах - глубокое и медленное дыхание, снизу - что-то тёплое и шершавое. Нужно набираться сил. Спустя минуту парень чуть-чуть приподнимается на локтях, медленно окидывает взглядом то, что осталось от карцера, и выдаёт сакраментальное:

- Да чтоб тебя!

Это было сказано больше с облегчением, чем досадой. Что бы ни произошло сегодня утром (а точно ли сегодня?), Огюст смог это пережить, и при этом даже в более-менее целом виде. Ну, скорее всего, в полутьме себя было не разглядеть. Единственный источник света всё так же исходил из окошка для подачи пищи.

Огюст сосредоточился на окне, что-то в нём ему не нравилось. Что-то казалось в нём необычным, но... Постойте. Этот свет. Он исходит явно не от тюремных светильников! Арестант вглядывается повнимательней. Да ладно, солнечный свет?! Что же тут произошло?!

Огюст пытается привстать, но с глухим стуком валится на спину. Такое ощущение, что на этом полу он провёл целую неделю, так всё ныло и тянуло вниз. От удара поднялось большое облако пыли: Сипари поспешил закрыть лицо руками, но лишь всколыхнул ещё больше грязи. От поднявшейся пыли он зашёлся надрывным кашлем, чем только больше разгонял по карцеру парящую грязь. Пришлось буквально сжать нос и рот в кулак и в таком положении переждать, пока всё уляжется. Постепенно он убрал руки от лица.

Надо было поскорее узнать, что произошло, но тело совершенно не желало подчиняться. Заключённый принялся разрабатывать затёкшие конечности: подрыгал рукой, потом ногой. Пытался пошевелить корпусом, как в спине вдруг резко отдало болью. Огюст резко выгнулся колесом в попытках прекратить эту боль, но безуспешно.

Спину несколько раз скрутило и обожгло, начало рвать на части, как вдруг резко раскрутило обратно и расслабило. Тело рухнуло вниз, из под ладоней раздалось тяжёлое жадное дыхание.

Да что с ним такое? Да что вообще здесь творится? Откуда этот пепел, солнечный свет? Поначалу воспоминания никак не хотели приходить на ум, Огюст лишь безуспешно что есть сил сдвигал брови. А затем постепенно, но последовательно стали всплывать, как в спектакле, яркие картинки. Вспомнил дым с пеплом, как раскалился карцер, как он чуть не сгорел заживо (как такое возможно? Огня же ведь не было. Или был?), как надзиратели кинули его, а сами куда-то сбежали. Плохо помнил, как и когда отрубился, да и... всё, собственно.

Дыхание успокоилось, да и тяжесть в теле слегка спала. Огюст принялся активно двигать всеми конечностями. Спустя какое-то время ноги-руки окончательно проснулись, корпус тоже, хотя и с некоторой болью, но отзывался, осталось всё это совместить. Огюст с кряхтением перевернулся со спины на бок, затем на живот, выставил перед собой руки. Примерился к полу, как перед отжиманиями.

- Давай, развалюха, работай!

Затем резко оттолкнулся ладонями от пола, сделал небольшой разворот и вертикально уселся посреди карцера. Спину начало крутить, но гораздо слабее предыдущего раза, да и закончилось практически в момент. В таком положении парень провёл ещё несколько минут, набираясь сил для следующего рывка; что-то он подозрительно слаб. Или ленив?

Ощущения были, как если целый день разгружать тяжести в порту. Или когда с утра до вечера пашешь на ферме или плантации, не суть. Ничего не чувствуешь, но чем-то потаённым соображаешь, что на следующий день оно даст жару. И всё такое ватное, тяжёлое, неподъёмное; идёшь, как плывёшь. Ну, Огюст и поплыл. Сначала медленно: кое-как переместился из сидячего положения на четвереньки, принялся аккуратно передвигать конечностями, наконец, пошёл. Очень сильно шатало из стороны в сторону, сложно было сохранять равновесие, но он упорно двигался вперёд.

Не дошёл: колени будто бы обожгло огнём. Огюст с руганью повалился на бок, над головой вновь взвилось облако пепла, только и успевай закрывать лицо руками. Арестант зашёлся новым приступом кашля.

Проклятье! Когда пепел осел а колени чуть успокоились, Огюст предпринял ещё одну попытку добраться до выхода.

Со второй попытки дополз и с облегчением завалился на дверь. Та легонько скрипнула под спиной. Посидел, пришёл в себя. Дневной свет начал тускнеть, освещённая площадь постепенно уменьшалась. Да и пусть, лишь бы никто не трогал.

Живот предательски заурчал. Огюст вялой рукой легонько похлопал себя по пузу, то отозвалось ещё более презрительным урчанием. Парень усмехнулся: да он же не ел и не пил со вчерашнего (или нет?) дня. Теперь, когда жуть осталась позади, стали возвращаться обычные чувства; голод и жажда стали одними из первых.

"Надеюсь, болеть будет только от голодухи".

- Эй! - протяжно прокричал вымотавшийся Огюст. - Есть тут кто?

Отзвучало эхо и вернулась тишина.

- Эй! Меня кто-нибудь слышит?

Никто не услышал.

- Сволочи, чтоб вы там все сдохли!

Арестант размашисто ударил кулаком в дверь. Лишь звук глухого удара и негромкий треск, ничего более; продолжил сидеть. А над головой и чуть сзади только ветер и слышен, да полоска света постепенно уменьшается и тускнеет.

Проклятые тюремщики. Где они там копаются, уже столько времени прошло! Ну и что, что своды обрушились! С момента встряски прошло больше половины дня, пора бы начать работать! А вдруг в таком хаосе заключённые организуют побег, что им тогда? Давно пора с криками и руганью наводить здесь порядок, да хотя бы просто дать о себе знать! Как же Огюст ненавидел эти ленивые морды!

- Гады! - удар. - Чуть запахло жареным, как сразу все сбежали! А меня оставили мариноваться одного! - удар. - Трусы! - удар. - Вот только дайте мне выбраться отсюда, как я всех вас передушу! Надаю - удар, - по головам - удар, - надзирателям - удар, -, повыпускаю всех заключённых, а затем пойду напьюсь. Надеюсь, Алан уже остыл после прошлого кутежа.

Огюст плюхнулся вниз, сделал несколько глубоких вдохов. Надо что-то делать, надо, надо... Надо выяснить, что снаружи. Он развернулся, встал на колени, уставился в окошко для еды. И замер, лишь губы шёпотом комментировали увиденное.

Погром стоял знатный: потолка тюрьмы больше не существовало. А может быть, и вся тюрьма рухнула, кто её знает; более-менее целым остался один только карцер. Непосредственному обзору предстали большая куча строительного мусора, да частично уцелевшая стена напротив. Ах да, тюремные светильники действительно были заменены на гаснущий солнечный свет. И практически абсолютная тишина. Только ветер иногда с шумом задувает.