Отец был сильным. Он был настолько ужасающе сильным, что поглощал все вокруг, словно огромное нефтяное пятно, темнота; просачивался во все тоннели и вентиляционные ходы, забирал своим существом всех и вся. И люди понимали, что живут во чреве своего господина. И только по воле его, только потому, что он позволяет им жить. Отец излучал власть, как физическое ощущение.

Когда отец умер, после него остались верные люди, они помогли Ахмету удержать власть. Царство его состояло всего из двух станций, соединенных переходами – но это было теперь его царство. Его, а не отца.

И все сразу стало проще и – сложнее.

Рамиль Кандагариев, личный телохранитель, молчаливый и тоже – сильный. Возможно, только благодаря Рамилю он, Ахмет Второй, смог удержать власть. Потому что старые приятели отца, его царедворцы, визири и казначеи, его телохранители, наложницы, слуги и даже его массажисты – все захотели кусочек того, что раньше было отцовским.

Пришлось действовать быстро.

Кровь. Ахмет застегнул рубашку, чувствуя, как щекочет ноздри резкий металлический запах. Тогда много крови пролилось. Но гораздо меньше, чем пролилось бы, если бы они тогда действовали медленнее – или мягче.

Рамиль нашел его, хнычущего и ждущего неминуемой смерти, в одном из дальних тупиков – которые позже, во время захвата Приморским Альянсом Площади Восстания, послужили им убежищем. Рамиль. Гранитный столб, человек-машина, стальной и несгибаемый. Сильный и – верный. Но… Ахмет поморщился, почувствовал на языке кислое. Рамиль всегда оставался верным не ему, Ахмету Второму, а его отцу. Тени его отца. Его памяти.

Рамиль вручил Ахмету пистолет. Вложил в руку, как какой-то охренительный волшебный меч. Саблю света, блин. Это оказался не золотой пистолет, который отец всегда носил с собой…

Это был старый потертый «макаров».

– Что это? – удивился Ахмет тогда. Спросил с презрением: – Ничего лучше не нашлось?

Рамиль молча смотрел на него. Высокий, прямой. Жесткий.

– Что? – спросил Ахмет.

– Из этого пистолета убили больше людей, чем ты можешь представить, молодой господин. Это табельное оружие твоего отца. Им он взял и власть, и станцию. И навел порядок.

Ахмет тогда взвесил на ладони «макаров». Холодная металлическая тяжесть. Это не пистолет воина, понял он. Это оружие палача. Оружие деспота, ставящего своих противников на колени и стреляющего им в затылок.

Ахмет повел плечами. Почему-то вдруг повеяло холодом.

– Этим оружием твой отец заставил спуститься в метро всех этих людей.

Некоторых он убил, чтобы заставить остальных быстрее шевелить ногами.

Они выжили только благодаря тому, что отец убил нескольких, чтобы спасти сотни.

Отец, говорят, был плохим милиционером. Ну и что? Но он стал отличным хозяином. Потому что теперь это были не случайные люди, попавшие в поле зрения обычного линейного милиционера. Теперь они стали его стадом. Его овечками. Его долей.

Что-что, но стричь овец и держать их в повиновении отец умел, как никто. А если иногда требуется зарезать овцу… что ж, это тоже дело пастуха. Его святая обязанность.

– Господин, быстрее! – дрожащий старческий тенор. Проклятый Мустафа. – Там стреляют! Там…

Ахмет накинул на плечи кобуру, застегнул под мышкой. Достал из-под подушки «макаров», оттянул затвор. Патрон в стволе. Отпустил (щелк), убрал пистолет в кобуру. И вдруг его накрыло… Руки задрожали, губы затряслись. От внезапной слабости Ахмет едва не упал, голова закружилась. Он дернул головой. Ухватился рукой за спинку кровати, пережидая знакомый (слишком знакомый) приступ тошноты.

Это всего лишь паника, сказал он себе.

– Господин! Что с вами? – слуга, старый Мустафа, бросился к нему. Ахмет оттолкнул его, выпрямился. Старик посмотрел на молодого хозяина, губы дрожали от обиды.

– Автомат! – приказал Ахмет резко. Мустафа зашаркал к оружейному шкафу.

Опять война, подумал Ахмет. В прошлый раз он взял отцовский «макаров» и под молчаливым руководством Рамиля показал, кто хозяин на Восстании и Маяке. Тогда он лично казнил четверых. Рамиль убил больше, намного больше. А люди Рамиля, верные только ему, убили десятки.

Он, Ахмет Второй, казнил и миловал собственной рукой. Он держал потертый «макар» горящей от пороховых газов ладонью, и ему казалось, что сквозь пальцы струится черная, жирная как нефть, отцовская тень. Накрывает все. И люди снова, как и раньше, живут в непроглядной, словно сгусток мрака, тени Ахмета Первого… и единственного.

Вставай, царь. Ахмет словно наяву услышал голос Рамиля. Пришло время царских решений.

Он снова почувствовал кислый привкус железа на языке.

Власть.

Она не дается просто так.

– Царь? – Мустафа с ломким стариковским поклоном подал «калаш». Деревянные приклад и цевье покрывала тончайшая резьба, на металле ствольной коробки неведомый мастер вытравил суру из Корана. Аль-Мульк. «Благославен Тот, в Чьей Руке власть, Кто способен на всякую вещь». Ахмет взвесил оружие в руках. Наконец-то приличное оружие.

– Царь, вам нужно бежать. Спасаться.

– Это Веган? – Ахмет выпрямился. Шелк рубашки холодил шею. По затылку прошла сладкая дрожь предвкушения. Похоже, вот он, момент, когда все меняется. Плохое время… для приморцев.

Пусть все рушится, но они – они! – ничего не получат.

Ахмет помотал головой. Все еще висит на волоске.

– Зови Рустема, – велел он Мустафе. – И Юру.

БУМММ. С потолка опять посыпалась пыль. Далекие автоматные очереди. Резкие команды. Топот ног. Похоже, приморцы действуют лучше, чем его люди. Недаром они притащили на станцию столько своих солдат. Надменные сукины дети.

Когда телохранители вошли, склонили головы – Ахмет выпрямился.

Рустем и Юра, два верных нукера, два товарища по детским играм. Теперь же – телохранители. Крупный, огромный Рустем и гибкий, жилистый, невысокий – ростом с Ахмета – Юра. Оба в настоящих шелковых рубашках – как их господин.

– Вы знаете, что будет. Вы со мной? – спросил Ахмет.

– Мы умрем за тебя, царь, – Юра всегда соображал быстрее друга.

– Несите саквояж, – приказал Ахмет. – Мы уходим. Сейчас!

– За мной, – велел он телохранителям. – Не отставать.

Коридоры, коридоры. Платформа Восстания тускло освещена редкими фонарями. Люди проснулись. Желтоватые пятна лиц плавали в полутьме вокруг идущего царя. Ахмет стремительно шагал, не оглядываясь. Он слышал тяжелое дыхание телохранителя за спиной. Рустему не мешало бы подтянуть живот, впрочем, ему в любом случае пришлось бы нелегко. Саквояж весит немало. Юра шагал бесшумно.

Знакомая дверь с надписью «КПК-ИП». Пришли.

Ахмет кивнул. Юра, верный нукер, шагнул вперед и аккуратно постучал в дверь служебки. Затем отступил на шаг.

Через некоторое время внутри зашелестели, вздохнули, протопали к двери. Щелчок взводимого курка.

– Кто там? – спросили глухо. Ахмет холодно улыбнулся. Кто-то боится, похоже?

– Это Ахмет.

Через долгую паузу дверь скрипнула, отворилась.

На пороге стоял Геращенко, представитель приморцев. Халат был запахнут в спешке. Глаза красные. В руке пистолет. Посол оглядел компанию, стоящую за спиной Ахмета. При виде оружия брови его на мгновение вздернулись вверх.

– Царь? – посол выпрямился, опустил пистолет. – Почему вы здесь?

Ахмет улыбнулся. Лицо приморца застыло. Губы побелели. В следующее мгновение Ахмет вскинул «макаров» и наставил послу между глаз.

– Я… – начал посол. – Вы не смеете…

Б-бах!

Вспышка. Отдача толкнулась в ладонь. Ахмет моргнул, когда обжигающая кровь брызнула ему в лицо. Перед глазами оплыли черные пятна.

Тело посла повалилось назад. Глухо ударилось об пол. Металлически звякнул выпавший пистолет. Вот и все.

– Здесь я царь, – сообщил Ахмет мертвецу. Ладонь ныла от отдачи. И не только это…

Знакомое ощущение. Черная, густая как нефть, отцовская власть заполняла каморку, изливалась в вентиляционные трубы, ползла по перекрытиям. В каждый крысиный ход проталкивались черные вязкие щупальца отцовской тени. Ахмет стоял, чувствуя, как высыхает на лбу кровь приморца и стягивает кожу. Площадь Восстания, Маяковская – все это накрывало черным пятном.