Пожимаясь от холода, Конни накинула платье, заколола в узел на затылке тяжелые густые волосы, натянула чулки и, присев на кровать, принялась зашнуровывать высокие ботинки. Даже сейчас Александр засмотрелся на ее стройные ноги с узкими щиколотками, но тут же отогнал эти мысли. Нашел время, нечего сказать!

Через несколько минут у Никитских ворот длинно застрекотала пулеметная очередь. В ответ на пулеметный огонь разгорелась винтовочная пальба. Пуля чмокнула в стену и пробила портрет Чехова, висящий над диваном. Александр подобрал его и увидел дырку — как раз там, где у человека должно быть сердце.

Перестрелка трещала, как горящий валежник. Пули цокали по железным крышам. Конни вскрикнула, зажала уши руками.

— Идите к нам! — крикнула хозяйка из задней комнаты. — Идите скорее, здесь безопасно!

Идти пришлось через длинный холодный коридор. Пули стучали по крышам, сквозь выбитые стекла веяло ледяным дыханием поздней осени. Александр обнял Конни, и они, низко пригнувшись, преодолели это расстояние в три короткие перебежки.

В задней комнате, выходящей окнами во двор, на полу сидели две маленькие девочки и няня Пелагея Гавриловна. Старушка укутала девочек теплым платком с головой и непрерывно молилась, шевеля высохшими губами.

Сама хозяйка Елена Сергеевна — худощавая дама лет сорока — нервно затягивалась папиросой и все отбрасывала назад со лба коротко стриженные, седеющие на висках волосы. Она как будто не могла найти себе места — все ходила взад-вперед по комнате большими шагами и говорила чересчур громким голосом, словно сама себя пыталась успокоить:

— Пули не пробьют внутренние стены. Мой муж, архитектор, он всегда говорил…

Саша знал, что Платон Ильич умер за год до войны от удара, но Елена Сергеевна до сих пор поминала его раз по десять на дню, словно до сих пор не могла смириться. По всему выходило, что более мудрого и осведомленного во всех жизненных вопросах человека никогда не бывало на свете.

И сейчас она словно искала у него поддержки:

— Он всегда говорил, что кирпичные стены — самые надежные! Не признавал никаких новшеств, даже с заказчиками ругался из-за этого. Даже землетрясение могут выдержать!

Маленькая девочка спросила из-под платка:

— Мама, это война, да? Немцы напали на Москву?

— Никаких немцев нет!

— А кто же стреляет?

— Замолчи! — прикрикнула мать, но голос у нее заметно дрожал.

Пуля ударила в дверную филенку и застряла в ней. Всем стало окончательно ясно, что и эта комната — ненадежное прибежище… Землетрясение добротный старый дом, может, и выдержит, а вот уличный бой — вряд ли.

Вынужденное бездействие казалось нестерпимым. Александр чуть приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Разбитое окно зияло, как открытая рана, громады домов с погашенными огнями едва угадывались во мраке. Отовсюду слышались выстрелы, крики, и темнота, освещенная редкими вспышками, казалась недоброй, зловещей…

— Ну как? — спросила Елена Сергеевна.

— Надо уводить отсюда детей.

— Но куда? На Тверском бульваре стреляют!

— На Большую Никитскую, через магазины. Или через Леонтьевский… Пойду посмотрю, что там и как.

Он встал. Глаза женщин и детей смотрели на него со страхом и надеждой, и Александр понял, что, кроме него, им положиться не на кого.

— Нет. Я с тобой.

Конни накрепко вцепилась в его руку. Она была бледна, но голос звучал твердо. Видно было, что не отступит… Ну что ж с ней поделаешь!

— Хорошо, пойдем!

Они спустились по черной лестнице в квадратный двор. Здесь пули пели высоко и только кое-где отваливались отбитые карнизы. Александр выглянул из подворотни и увидел, что Леонтьевский переулок тоже под огнем.

Значит, деваться некуда и двор-колодец стал для них настоящей ловушкой…

Возле французской булочной Арбье, помещавшейся в первом этаже, стояли какие-то люди. По фартукам и белым колпакам Александр догадался, что это пекари. Стрельба застала их ночью, прямо за работой, и теперь они гадали, что делать дальше.

Белый от муки бородатый пекарь предложил перевести всех жильцов в дворницкую — самое безопасное место. Александр и Конни вывели из квартиры хозяйку, няню и девочек, и все они спустились в дворницкую в полуподвальном этаже. Здесь было холодно, и в воздухе пахло застоявшейся сыростью, но пули, по крайней мере, уже не долетали…

К вечеру загорелся соседний дом. В нем помещалась аптека, и пламя вспыхивало всеми цветами радуги — то желтым, то синим, то зеленым… Очевидно, горели медикаменты. В подвале его глухо ухали взрывы, и дом скоро обрушился. Пламя упало, но едкий дым еще долго клубился над пожарищем. Конни, Саша, Елена Сергеевна с девочками — все, кто прятался в дворницкой, надрывно кашляли, закрывали нос и рот мокрыми платками, но это мало помогало.

Ночью у Лиды — младшей девочки — начался сильный жар. Она металась в забытьи, просила пить, и при каждом вздохе из груди доносились тяжелые хрипы. Елена Сергеевна, бледная, с покрасневшими глазами, сидела рядом, держа на пылающем лбу девочки холодный компресс — носовой платок, смоченный водой из-под крана. Больше всего она сокрушалась, что второпях не захватила с собой лекарства, и казалось ужасно несправедливо, что в двух шагах догорает огромный аптекарский склад, а здесь, рядом, страдает ребенок и нечем ему помочь.

К утру девочке стало совсем плохо. Стрельба стихла немного, и Александр решил попытаться вернуться в квартиру, чтобы принести какие-нибудь лекарства. Хорошо еще, что Конни заснула ненадолго… Елена Сергеевна смотрела на него со страхом и надеждой.

— Там, в детской, в шкафчике… Микстура в темной склянке! — говорила она, умоляюще глядя на него. — Вы легко найдете!

Он осторожно поднялся по черной лестнице, заваленной осколками битого кирпича. Покинутая, разоренная квартира показалась такой жалкой, нежилой… В кухне из простреленной водопроводной трубы текла вода, и на полу стояла густая жижа из размокшей штукатурки. Даже не верилось, что здесь совсем недавно жили люди, играли дети, старая нянька варила манную кашу для девочек и он сам готовился к экзаменам за письменным столом, купленным Конни…

Пока Александр шарил в буфете, разыскивая бутылочку с микстурой, со стороны бульвара послышались крики и топот ног. Внутренний голос говорил, что надо уходить поскорее, но любопытство пересилило.

По бульвару с винтовками наперевес бежали красногвардейцы. Юнкера отступали не отстреливаясь. Александр смотрел, почти не веря своим глазам. Конечно, он был на войне, но видеть бой на улице, под самыми окнами своей комнаты, было дико и странно. Поразили лица людей — зеленовато-бледные, с ввалившимися глазами. Казалось, они ничего не видят и не понимают, оглушенные собственным криком.

Где же все-таки эта проклятая микстура? Александр перешел в комнату хозяйки. Там, в маленьком шкафчике, бутылочка отыскалась, наконец. Он уже хотел уходить, когда какой-то шум привлек его внимание, и он снова подошел к окну.

Во дворе толпились какие-то вооруженные люди, судя по одежде — рабочие и мастеровые. У многих на груди были приколоты красные банты. Из дворницкой вывели женщин и детей. Какой-то человек, перепоясанный пулеметными лентами, что-то говорил им, показывая на выход через подворотню, Елена Сергеевна с няней, подхватив сонных девочек, пошли прочь… Конни немного замешкалась, обернувшись на окна, но старушка потянула ее за рукав, и она нехотя пошла с ними. Слава богу, теперь она в безопасности!

Он едва оторвался от окна, когда на парадной лестнице послышался торопливый, дробный топот тяжелых сапог. С треском распахнулась входная дверь и с размаху ударилась о стенку, так что с потолка посыпалась известка. Возбужденный голос крикнул в передней:

— Ванька, тащи сюда пулемет!

Александр обернулся. Перед ним на пороге комнаты стоял пожилой бородатый мужчина в шапке-ушанке с винтовкой в руках. Он не успел ничего сказать или сделать, когда этот странный человек навел на него оружие и рявкнул:

— Руки вверх! Выходи!