Соня с облегчением выплыла из тяжелого сна, где она опять мучилась своим бредовым сочинительством. Нет, что это за напасть такая? Надо было столько книг за свою жизнь прочесть, чтобы во сне мучиться убогими сумбурными текстами… Еще и голова болит нестерпимо.

Она долго лежала, пытаясь сообразить – что сейчас, раннее утро или вечер. В комнате было темно и тихо. Подняла голову, посмотрела на часы. Ничего себе! Было уже очень позднее послеобеденное время. Окна наглухо задернуты плотными портьерами, дверь в ее комнату закрыта. «Я же вчера снотворное выпила, а Мишка мне еще каких-то капель накапала…» – вспомнила Соня, вставая с постели и освобождая из плена солнечное окно.

Господи, весна-то какая роскошная! Сейчас бы пойти беззаботно и в никуда по солнечным улицам, вдыхая одуряющие ароматы, и чтоб солнце било прямо в глаза. Много, много солнца. И наступать в лужи, и промочить ноги, а потом, устав, вернуться домой, налить горячего-прегорячего зеленого чаю, сесть с книжкой в свое желтое кресло… Стало до слез жалко себя, свою прежнюю счастливую жизнь, которая разваливалась на глазах как карточный домик. Нет, не карточный, а стеклянный, как образно выразилась вчера Сашка. Ее стеклянный домик рушился неотвратимо, превращаясь в тысячи острых осколков, которые впивались в тело, в мозг, в душу, парализовывали волю, открывая двери всем страхам, какие только можно придумать. И от которых она так удачно пряталась долгие годы. Думала, что пряталась.

В зеркале ванной, умываясь, увидела в своих черных кудрях несколько седых волос и отметила для себя этот факт равнодушно, как что-то само собой разумеющееся. А раньше бы расстроилась, в панику впала. Господи, как она хорошо раньше жила…

На кухне ждала записка от Сашки: «Мама, я после школы – на репетицию в клуб, приду поздно, забери Машку из сада».

Она отодвинула от себя клочок бумаги, будто он ожег ей пальцы. На репетицию она собралась, надо же. В клуб. Стриптиз репетировать. Нет, и правда, а что теперь с этим стриптизом делать? Как отговорить Сашку, какими способами? Да и есть ли у нее в запасе эти способы?

Закурив, она поставила турку с кофе на огонь. Сев за стол, снова протянула руку к Сашкиной записке, долго вчитывалась в пару торопливых строк. Потом снова с раздражением отбросила ее от себя. Нет, что за напасть на ее голову! Скоро выпускные экзамены, надо в институт поступать, а она на дурацкие репетиции время тратит! Видимо, правду говорят, что беда никогда не приходит одна…

Может, Мишка ее отговорит? Она как-то умеет с ней ладить. Или Игорь появился бы поскорее наконец. Ну, просто так бы зашел, узнать, как у них тут дела… Сашка ведь и его дочь тоже, между прочим! Сходил бы в этот ночной клуб, поговорил там по-мужски…

Для себя такую возможность – сходить и поговорить – она категорически исключала. Не умела вести разговоров, когда нужно требовать и настаивать. Могла часами философствовать, спорить, доказывать свою точку зрения только в комфортной обстановке, с близкими или давно знакомыми людьми. С Димой, например, Мишкиным приятелем. Очень умненький мальчик. Жаль, что он скоро уезжает. А может, его попросить сходить? Представился бы там Сашкиным братом…

Кофе Соню не спас. Голова не прояснилась, во всем теле чувствовалась разбитость, будто ее всю ночь колотили палками. Пора было вставать с уютного кухонного диванчика, идти за Машкой в сад. А вдруг, пока она ходит, придет Игорь? Но у него ведь ключи есть… А если он ее не дождется? Соберет вещи и уйдет? Ей бы только встретиться с ним, а там уж она знает, на какие точки надо давить… Что сказать и как сказать. Главное, чтобы результат был. И чтобы он еще и виноватым кругом остался… Он и не идет только потому, что боится этого разговора. Но все равно же должен прийти! У них денег нет, в конце концов! И с Сашкой опять проблемы! Да и ее, Соню, он знает как облупленную… Какая она добытчица? Нет, он должен, должен прийти и поговорить. Так все делают. Мишка, наверное, чего-то неправильно поняла, когда с ним встречалась.

Соня нехотя вышла в прихожую, оделась, не отказав себе в маленьком удовольствии задержаться у зеркала. В новой, необыкновенно красивой замшевой курточке нежного абрикосового цвета с богато выпирающими наружу мехами, в черных джинсах, в лаковых сапожках на каблуке она себе очень нравилась. Черные кудри красиво смешались со светлым мехом, лицо было бледным и отечным, но выспавшимся и гладким. Вот только глаза… Глаза были жуткими. Затюканными, как у побитой собаки. Но ведь можно и черные очки надеть. Они тоже очень красивые. Настоящие, фирменные…

«Маша! Веселова! За тобой пришли!» – после продолжительной воспитательной беседы на тему уже двухмесячной задержки платы за детский сад громко начала взывать наконец молоденькая воспитательница в сторону копошащихся на детской площадке детей. Виновато улыбаясь и извиняясь, лепеча что-то про «на днях, и непременно, и спасибо, что напомнили», Соня быстро схватила за руку подбежавшую дочь, поспешно направилась к выходу. Машка, мгновенно почувствовав материнское настроение, шла молча рядом, втянув голову в плечи, как испуганный звереныш, которого только что оторвали от веселых собратьев и посадили на поводок. Щеки ее были еще румяны после беготни, шапка съехала набок, шнурки у одного ботинка совсем развязались и тянулись за ней по грязным лужам. Надо бы остановиться, выдернуть ладошку из маминой руки, завязать шнурок, да она не смела, так и шла до самого дома, боясь, что потеряет ботинок. Выйдя из лифта, мама неожиданно обернулась к ней, как будто только сейчас заметив, спросила: «Хочешь к Лизе?»

Ну, конечно, она хочет к Лизе! Лизка была ее лучшей подружкой, соседкой по лестничной площадке. Она жила вдвоем с мамой в такой же, как у них, двухкомнатной квартире, и Машка пропадала у них целыми вечерами, играя с Лизкой. Здесь можно было громко разговаривать, смеяться, сколько хочется, смотреть телевизор, есть до отвала тети-Надины, Лизкиной мамы, толстые пироги с капустой и картошкой.

Не заходя к себе, Соня позвонила в соседскую дверь. Ей открыла Надя в фартуке, с руками, выпачканными мукой, обрадовалась, заохала, засуетилась между прихожей и кухней. Заставила Машку снять колготки, которые она таки умудрилась промочить, уговорила Соню раздеться, пройти на кухню, начала, как всегда, метать на стол все, что было в доме съестного, одновременно что-то рассказывая, нарезая, наливая, заглядывая в духовку.

С соседкой, своей одногодкой, Соня общалась давно, с тех самых пор, как двадцать пять лет назад переехала в этот дом. Надя тогда жила вдвоем с мамой, продавщицей из овощного магазина, располагавшегося на первом этаже их старой хрущевки, шумной дородной женщиной с желтыми химическими кудельками на голове и квадратными короткопалыми ручищами. Она ловко захватывала рукой сразу три-четыре яблока, приговаривая громко: «Бери, Сонечка, яблочь, сегодня яблочь хорошая, болгарская! Я тебе покрасивше выберу! И моркву хорошую завезли, и свеколь… А хрень брать не будешь?» – «Какую хрень?» – таращила на нее глаза Соня. «Ну какую хрень, обыкновенную… Сегодня свежую привезли. Огурцы солить или помидоры, ну и в окрошку потереть можно…» – «А-а-а, нет, мне хрень не надо», – пряча улыбку, вежливо отказывалась Соня, про себя удивляясь – как это у Надиной матери все фрукты-овощи женского рода получаются! И даже хрен – женского рода!

«Ты молодец, Сонюшка, и замуж выскочила, и ребеночка родила, а я Надьку свою никак замуж столкать не могу, – по-соседски жаловалась она на дочь. – Вроде и с лица она ничего, и в теле хорошем, а все доброго мужика себе не сыщет…»

Претендентов на Надины руку и сердце и в самом деле находилось много, они чередой сменяли друг друга, но личная ее жизнь и в самом деле никак не устраивалась. То будущий зять не соответствовал требованиям Надиной мамы, потому что был недостаточно «простым и работящим», а если и соответствовал, то не хотел жить под любопытствующим присмотром тещи, которая, как всем известно, желает молодым только добра. Однажды Надя, проявив чудеса независимости, привела в дом веселого парня, который поначалу вроде бы и прижился, и тещино «добро» принял близко к сердцу, но через какое-то время Надя вдруг вышла на люди с синяком под глазом. Потом – еще и еще, оправдывая суженого убийственной народной поговоркой «бьет – значит, любит». А потом обе они, Надя с мамой, скрывались у соседей от пьяного буйства «любящего» и спешно вызывали милицию, пока тот изуверски старательно кромсал топором соседскую дверь.