Заказ

Это был даже не заказ, вернее, не только работа за деньги: картины этого художника смутно волновали Аркадия, одновременно привлекая и отталкивая, чуть ли не с детства, с того времени, когда он начал помнить себя. Он будто бы знал: когда-нибудь они откроют ему свою тайну, пытался подступиться к ней – и каждый раз оставался ни с чем, понимая каким-то внутренним, до конца не осознаваемым чутьем: еще не время. Но как-то раз клиенту, с которым Аркадий работал уже не первый год, взбрело в голову создать у себя на фирме вроде музейного зала – но не с подлинниками картин, это вышло бы долго и накладно, а с 3D-репродукциями, чтобы каждый, кто надел очки у входа, мог бы «поселиться», «пожить» в картине, полностью погрузиться в виртуальную реальность. Аркадий предложил на выбор работы нескольких художников – и просто так, на всякий случай, для полноты комплекта, добавил того самого, которого не сказать чтобы любил – но почему-то часто к нему возвращался. И надо же такому случиться, что клиент остановил свой выбор именно на нем! «Люди с головами зверей – прикольно! Мне нра, – отвечал он в современной манере, будучи по рождению еще советским человеком. – Приступай. Аванс на карту перевел». В кармане Аркадия пискнул телефон: пришла СМС. «Получил. Спасибо. Сроки?» – «Пока не горят. Можешь хоть полгода ковыряться – был бы результат». Аркадий пожал плечами, списав странности клиента на кризис среднего возраста. Мир, полный полузверей-полулюдей, волновал и притягивал его, но сделать его своим? Привлекательным для того, чтобы в нем поселиться, пусть даже виртуально, играть в него? Странно было такое представить: много ли найдется желающих поиграть?..

«А чего ты об этом паришься? – веселая, гибкая, будто кошка, Леська, когда они вечером встретились в кинотеатре, рассуждала, как всегда, здраво. Глаза ее блестели по-кошачьи и по-человечьи метали задорные искорки в темноте. – Может, он сам-один, долгими зимними вечерами, в нее играть будет? Или надумает пополнять список клиентов какого-нибудь частного психиатра. Прикинь – объявление: «Сведу с ума. С гарантией. Излечение и реабилитация за счет заказчика». Может, действительно есть желающие испытать свою психику?..» Леся, в отличие от Аркадия, считала для себя лишним погружаться в темные глубины подсознания, созерцать мрачные бездны пороков, озадачиваться проклятыми вопросами. «Я – приземленный человек, – любила повторять она. – К искусству отношусь потребительски». «Но ты же любишь меня? – спросил однажды, будто бы между делом, но отчего-то сразу посерьезнев, Аркадий. – Хочешь сказать, что…» «Не-не-не, – Леся обнимала его плечи, заглядывая в глаза своими огромными, кажущимися бездонными при матовом вечернем свете и умелой подводке, глазами. – У тебя то искусство, что как раз мне нравится. Зачем люди играют? Чтобы отдохнуть – раз! Почувствовать себя сильными, хоть в виртуале обрести уверенность в себе – два! Ну и еще из спортивного интереса – три! А виртуальные монстры, пусть даже созданные по образу реальных, – они же все равно ненастоящие, чего их бояться?..»

Он обнимал подругу, ловил глазами блеск ее глаз, губами подхватывал снежинки с выбившихся на ветру прядей… И не мог объяснить ей то, с чем даже сам толком не разобрался. С детства рисовал, учился в художественном училище – но с перестройкой приобрел профессию дизайнера полиграфической продукции. Не бедствовал, пока продукция эта выпускалась в количестве, едва ли не превышающем население некогда самой читающей страны. Был тщателен и пунктуален, цен не завышал, умел договариваться с клиентами – и оставался при делах, даже когда газет и журналов становилось все меньше, а чтение и обсуждение текстов переместилось в интернет. Он пробовал было рисовать – но то ли рука отвыкла, то ли глаз за годы привык видеть не линии на шероховатом холсте, а гладкий блеск экрана, на котором картинка создается парой движений, без долгого, утомительного вглядывания в себя, в объект, в несовершенство штрихов на поверхности с собственной фактурой и характером. Он учился создавать трехмерный виртуальный мир – и у него получалось. По крайней мере, пара клиентов, с которыми как-то разговорились не о работе, увидев, просто загорелись, захотели себе такое же: один – для корпоративного тимбилдинга, что-то вроде собственной социальной сети (раз «Фейсбук» и «ВКонтакте» в офисе блокированы), другой – не для фирмы, для себя. Аркадий знал, что клиент разбирается в живописи, даже пытался собрать коллекцию – но не мог понять, почему он выбрал для своего персонального виртуального «музея» столь непростой и – что скрывать? – мрачноватый образец. Он хотел создать собственный мир, где было бы интересно «жить» в вирте, но никогда не задавался целью копировать чужой. Да и можно ли копировать гения? Заставить жить в другой, нематериальной, реальности и без того нереальные: звероподобные, крылатые, пресмыкающиеся и копытные – олицетворения человечьих пороков? Мир, о котором он мечтал, был другим – но и этот, ирреальный и вместе с тем неимоверно притягательный, как притягивает чужое признание в том, в чем ты и сам себе боишься признаться, – этот мир по-своему манил, ему хотелось сделать нечто «по мотивам», как хочется разобраться в себе, назвать словами ли, запечатлеть в картинке собственные сомнения и слабости, (как сказали бы коллеги, баги и косяки характера).Он смотрел на эти картины, когда казался себе последним чмом, дерьмом, – и нельзя сказать, чтобы они помогали примириться с собой, скорее, овеществляли то темное, пугающее, незнакомое в самом себе – и может, поэтому кажущееся отвратительным, то, что принято прятать, скрывать, ретушировать – и даже приукрасив, задвигать на самы дальние «полки» сознания собственного «я». Есть, конечно, привыкшие любоваться прикрытыми дезинфицирующим глянцем нечистотами – но Аркадий себя к таким не относил, да и не считал подобную дерьмофилию явлением искусства. Картинки и игрушки, которые ему удавалось сделать, он тоже таковым не считал – но технологии росли и развивались быстро, он рос вместе с ними, думая, что когда-нибудь, вот-вот, совсем скоро, создаст свой мир, в котором не только ему – многим будет лучше, чем в настоящем, реальном мире.

«Ты чего такой смурной? Пришли уже! – подруга тянула за рукав в сторону приукрашенного к зимним праздникам кафе со стеклянными окнами во всю стену. – Тут чумовой латте с корицей варят – и профитроли к нему подают, ма-аленькие, помнишь, я тебе говорила?» «Да… То есть – нет… Ну, давай зайдем, если хочешь», – бормотал он, оглядываясь, будто в незнакомом месте. Казалось, вокруг светящегося кафе – какая-то странная, живая темнота, в которой то там, то здесь сходятся, группируются друг с другом, борются между собой и разбегаются тени, чем-то похожие на тех, странных, звероподобных, крылатых, пресмыкающихся и копытных.

«Эй, ты чего?» – «Да так, показалось…» Он тряхнул головой, крепче приобнял Леську, и тени не разбежались, нет – просто будто бы отодвинулись, вместо того чтобы броситься врассыпную от света, хлынувшего из распахнутых стеклянных дверей. Он оглянулся – и руки, крылья, когтистые конечности будто бы махали ему из переулка перед тем, как укрыться в нем от света фар проезжающей машины. «Вот, блин, грязью окатил – все из-за тебя! – сокрушалась Леся, протирая влажной ароматной салфеткой лаковый сапожок. – Вечно по сторонам смотришь, чего только в темноте высматриваешь, художник!» «А ты… Ты правда ничего не видела?» – спрашивал уже за столиком, любуясь ее разрумянившимся на морозном воздухе лицом. «Видела – как мерин этот поворачивать начал, тебя тяну – а ты как вкопанный, глазеешь непонятно на что, так и на нас бы наехал, плевать ему, что на зебре стоим, в двух шагах от тротуара! Да что тебе – опять думаешь о чем-то, меня не слушаешь! Проснись!..»

Он вскинулся, будто и вправду стряхнул внезапно навалившийся сон, – и отчего-то оглянулся по сторонам. «Ванильный латте с шоколадом и чизкейк, – тараторила Олеся подошедшему официанту. Молодому человеку? Человек, заказывать будешь?» «Д-да, мне как всегда, – буркнул. – «Гиннес» и бутерброд с рыбой». Он все смотрел по сторонам, и казалось, темнота, та, что за окном, то и дело пытается просочиться сквозь стекло – но нет, это прохожие, или даже новые посетители, только что устремившиеся за единственный свободный столик. «Не-не-не, – тараторила Леська, – ты не понимаешь, лабутены – это что-то вроде показателя крутости, трендовости…» «Тренд-новости», – произнесла дикторша, похожая на постаревшую Барби, на экране у стойки. – Сегодня в городе…» У Леськи зазвонил телефон. «Маринка звонит, платье к нашему маскараду сшила – помнишь, я тебе рассказывала? Алле! Ой, шумно здесь, подойду сейчас…» Он кивнул, пытаясь в гуле голосов то ли расслышать дикторшу, то ли прислушаться к своему, бубнящему невнятное, внутреннему голосу. «У нас тимбилдинг новый придумали – типа, бал XVIII века, – тараторила Леська, выдыхая шумно, будто на бегу. – Теперь кавалеры учатся танцевать, а у дам только и речи, что о платьях! Да что ты смотришь, будто первый раз слышишь? Я же тебя звала, помнишь – ты оказался, сказал, к заказчику едешь? Может, вместе к Маринке съездим? Ну, не сиди, как засватанный! Художник, блин, не от мира сего! Обижаешься? Да я быстро, туда-обратно, две остановки всего! Могу машину поймать, и к тебе сюда – через час? А хочешь – вечером приеду?..» Он поднялся из-за столика, сунул купюру под едва початый бокал «Гиннеса», приобнял Лесю: «Приезжай – буду ждать». Она улыбнулась, и в глазах замерцали отсветы электрических свечей, заплясали снежинки в свете уличного фонаря, заиграло жаркое солнце в соленых брызгах прибоя… «Пока-пока! – улыбаясь, она махала рукой из кстати подошедшего авто. – Вечером буду у тебя», – и темноты будто и не было, а может, она растворилась в этом искрящем, будто льющем через край, свете.