Не тот человек Трегубов, друг дней его младых и суровых, чтобы вести оседлый образ жизни. Алексей вспомнил, как в свободное от учебы и муштры время они с Мефодием пробирались на задворки пансиона, что находился на окраине Санкт-Петербурга, деревянные стены и ворота коего глядели в степь широкую.
- Вот она, воля-волюшка, Ланской! – с гордостью говорил Трегубов. – Убегу я, Лёшка! Вот те крест, убегу! Батька искать станет, а как отыщет, выпорет, строгий он у меня, - серьезно говорил Мефодий, вгрызаясь глазами в бескрайнюю заснеженную степь. – А моя сердобольная матушка, с горькою слезой будет меня жалеть и корить за непутевый и своевольный нрав. Меня вернут, а я опять сбегу! Только не домой, а куда глаза глядят!
Так Трегубов и поступал. Убегал, потом возвращался с отцом либо его поверенным, абсолютно не догадываясь, что своими мытарствами и многочисленными побегами ввергал Ланского в жерло жравших его поедом грусти, тоски и боязни одиночества.
Въезжая на территорию усадьбы и слыша позади себя топот копыт и скрип кареты, Алексей стал оглядывать снующую по двору челядь, пытаясь отыскать знакомые лица. Бросив взгляд на некогда величественное двухэтажное здание с колоннами, являвшееся резиденцией Трегубовых, Ланской нашел его слегка обветшалым и нуждающимся в побелке и починке.
На крыльцо высыпало человек десять, но ни Кирилла Карповича, ни Трины, ни уж тем более Мефодия нигде не было видно. Во главе встречающих он с трудом узнал младшего брата хозяина поместья Николая, который за двенадцать лет отрастил пузо, да такое, что на нем парадный сюртук еле сходился. Его жену, Наталью Дмитриевну, раздавшуюся в талии и ставшую счастливой обладательницей двойного подбородка, и, как он мог догадаться, третьим из этой чопорной и напыщенной троицы, окруженной слугами, был их сынок Антоша, слегка полноватый молодой человек с побитым оспой лицом.
- Ваша милость, Павел Сергеевич, Алексей Петрович, - залебезил Николай Трегубов, - добро пожаловать в нашу скромную обитель! – поприветствовал он гостей, засеменив по ступеням лестницы к подъехавшему Алексею и карете, из которой уже выбирался его дядюшка.
Юноша стал отряхивать пыльный камзол и спешно спрыгивать с коня, как увидел идущего в его сторону друга детства, коего не видел двенадцать лет. К нему шел плечистый, среднего роста молодой мужчина с растрепанными, влажными от пота отросшими волосами и слегка небритым подбородком.
- Мефодий! – воскликнул Ланской-младший, кидая поводья и бросаясь оторопелому Трегубову в объятия. Не сразу заметил Алексей, что на друге простая, чуть влажноватая холщовая рубаха, испачканная сажей, видавшие виды штаны и стертые до неприличия сапоги.
Молодой мужчина как можно мягче высвободился из рук Ланского, одарив того таким знакомым, но повзрослевшим взглядом, после чего уставился в землю.
- Алексей Петрович, голубчик, неужто особе вашего положения пристало якшаться с крепостной челядью? – в недоумении спросил Николай Трегубов, делая вид, будто не признает в стоявшем рядом с Алексеем молодом мужчине сына своего старшего брата.
Не слушая напыщенного помещика, юноша опять обратился к стоявшему рядом человеку:
- Мефодий, это же я, Ланской! Ты что, не узнаешь меня?! Мы же с тобой в Санкт-Петербуржском пансионе вместе учились!
- Обознались, видать, барин, - не глядя тому в глаза, процедил Трегубов, - я кузнец да конюх местный.
- Так что же ты стал столбом?! – рявкнул Николай Карпович. - Прими у его милости лошадь да определи ее в наши конюшни! То же самое сделай с каретой Павла Сергеевича, ступай! Трина, Дуня, - позвал он служанок, одной из которых оказалась мать Мефодия, - покажите нашим достопочтенным гостям их апартаменты. Им бы умыться и отдохнуть с дороги! Кваску холодного не желаете? – с елейной улыбкой услужливо предложил помещик.
- Премного благодарен! – устало ответил Ланской-старший, следуя за служанкой в просторный особняк.
- Что здесь происходит?! Где Кирилл Карпович?! – спрашивал Алексей, в недоумении глядя как его возмужавший, но бедно одетый друг, бросив на него короткий взгляд, смиренно повел жеребца в сторону конюшни.
- Не хотелось бы вас огорчать, сударь, - скорчив постную мину, изрек Трегубов, приглашая Алексея в дом, - но мой достопочтенный старший брат Кирилл Карпович вот уже шесть годков как преставился, храни Господь его грешную душу.
========== Глава 2 ==========
«Лёшка, каким же ты стал! - со скрытым восхищением думал Мефодий, пока вел его жеребца на конюшни. - Статный, возмужавший и такой же красивый, как ангел небесный. А еще скромный и простодушный, что совсем не под стать его положению».
Трегубов не мог не заметить, что Ланской искренне рад был его видеть. После того, как они расстались, Мефодий так и не обзавелся настоящим другом, каким был Алексей. То недолгое время, что они провели вместе, было самым лучшим и светлым в жизни Трегубова. Воспоминания дней отрочества и юности стали проноситься перед глазами местного конюха, как странички альбома с иллюстрациями, с различными тонами и оттенками цветовой палитры.
Ну не хотел Мефодий ехать в этот чертов пансион. Нипочем не хотел. Хотя Санкт-Петербург, по которому отец возил его целый день, ему понравился. А под вечер он привез его в заведение господина Бергера и сдал со всеми потрохами, щедро заплатив немцу звонкой монетой.
- Я здесь не останусь, - процедил двенадцатилетний Мефодий, бросив беглый взгляд на обстановку и расфуфыренных молодых франтов, которые мерили его надменным взглядом. Он долго и молча сверлил отца глазами, пока тот давал Бергеру и Коровкину последние наставления касаемо его сына. Потом Кирилл Карпович воротился к нему, чтобы попрощаться.
- Я здесь не останусь! - с нажимом повторил Трегубов-младший, глядя исподлобья. - Сбегу, и поминай как звали!
- Дурень ты, дурень, - молвил отец с суровою улыбкой, ощутимо потрепав сына по затылку, – не каждому в жизни выпадает шанс стать просвещенным и выбиться в люди. Знаешь ли ты, сколькие пожелали бы оказаться на твоем месте, да средств и возможностей для этого не имеют. Человек грамотный и образованный может быть вхож в любые двери, весь мир для него будет как раскрытая книга, бери, пользуйся, ищи то, что тебе по сердцу. Так что, Мефодий, дерзай, изо всех сил грызи гранит науки, чтобы мне не было за тебя стыдно. Учись придворному этикету, изучай языки, морское и военное дело, и помяни мое слово - будущее за просвещением. Будь прилежным и усердным, не обижай малых и слабых, да дерзость свою держи в узде. Помни, рука у меня тяжелая.
И началась в жизни Мефодия Трегубова каторга-неволя. Муштра, придворное расшаркивание, куча предметов, «Отче наш» один раз перед сном и трижды перед едой.
Кормили и одевали всех воспитанников одинаково, так, чтобы на первый взгляд никто не выделялся. Против атласа, батиста и хорошего дорогого сукна Мефодий ничего не имел. Правда, кружева, что выглядывали из обшлага рукава камзола, частенько бывали в чернилах, да перья для письма все время ломались, так как писал он с нажимом, стараясь реже макать их в чернила.
А еще был парик из овчины с буклями, с черным шелковым бантом на конце, дань чертовой моде. От него потела и немилосердно чесалась вся голова, хотя в зимнее время на улице, во время муштры, в нем было тепло и комфортно.
Весть о том, что он байстрюк, разлетелась среди учащихся очень быстро. Его стали задевать, он отвечал. С ним никто не хотел сидеть за одной партой, да флаг вам в руки. У него не было друга, плевать. Ему никто и нужен-то не был, пока в один прекрасный день в учебном заведении Бергера не появилось голубоглазое чудо по имени Алёша Ланской.
И этот ангел сидел теперь рядом с ним. Продолжал сидеть и не воротил от него нос, узнав, что Трегубов не дворянин и даже не помещик, а обыкновенный байстрюк, незаконнорожденный.
Даже когда Дефорж, учитель французского языка, похвалил его за достаточно высокий уровень знаний по его предмету, предложив занять место среди лучших учеников, Ланской скромно попросился сесть на прежнее место, вернувшись к Трегубову.
