Рецензенты:

Перевезенцев С. В. – доктор исторических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова;

Полунов А. Ю. – доктор исторических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова.

© Воронин В. Е., 2016

© Издательство «Прометей», 2016

Вот уже 200 лет память о Бородинской битве священна для русского народа. Бородинское поле – один из старейших в мире воинских мемориалов, возникновение которого относится еще к 1817–1820 гг. В 1817 г. Маргарита Михайловна Тучкова – вдова геройски павшего в том сражении генерал-майора Александра Алексеевича Тучкова, покровительствуемая самим императором Александром I, приобрела три десятины земли близ села Семеновское. Именно здесь в бою за флеши погиб ее муж. В 1820 г. на этом месте была построена церковь Спаса Нерукотворного Образа, а в 1839 г. начал действовать Спасо-Бородинский женский монастырь, игуменьей которого в 1840 г. стала вдова бородинского героя. По случаю 25-летия битвы, в 1837 г., на Бородинском поле впервые состоялись юбилейные торжества. В 1839 г. село Бородино и местность вокруг него были выкуплены императором Николаем I. Здесь, наряду с постройками нового монастыря, находились: храм и усадьба в селе Бородино, памятник воинам русской армии, могила князя П. И. Багратиона (на батарее Раевского), братские могилы, остатки земляных укреплений.

М. М. Тучковой был основан сначала небольшой каменный храм Спаса Нерукотворного – мавзолей в память павших воинов в Бородинском сражении.

Игуменья Мария (М. М. Тучкова), первая настоятельница Спасо-Бородинского монастыря

В годы, когда были живы и еще находились в строю многие участники войны 1812 г., русская оценка Бородинского сражения и других событий той войны была незыблемой. По словам наследника цесаревича Александра Николаевича (будущего императора Александра II), побывавшего в 1837 г. на Бородинском поле и писавшего об этом отцу – императору Николаю I, здесь «столько пролито крови, с одной стороны, за спасение Царя и Отечества, и с другой – по милости одного ненасытного честолюбца».[1] Конечно, возвращение династии Бонапартов, в лице Луи-Наполеона – императора Наполеона III, к власти во Франции в середине XIX в. и последовавшие затем неудачи России в Восточной (Крымской) войне 1853–1856 гг. не могли не привести к пересмотру прежних безапелляционных суждений о Наполеоне I всего лишь как о «ненасытном честолюбце». Ведь бонапартистские идеи вновь возобладали во французском обществе, а империя Наполеона III в течение полутора десятилетий являлась сильнейшей державой континентальной Европы. Даже после франко-прусской войны, ставшей причиной падения Второй империи, бонапартистские идеи сохраняли популярность и в течение нескольких лет небезуспешно конкурировали с республиканскими. Президентом Третьей республики в 1873–1879 гг. был один из маршалов Наполеона III – П. де Мак-Магон. Великий князь Константин Николаевич, гостивший в Париже в 1874 г., писал, что во Франции «борьба идет только между республикой и бонапартизмом».[2]

Спасо-Бородинский женский монастырь, воздвигнутый М. М. Тучковой на месте правой и средней флешей Багратиона

Генерал-майор А. А. Тучков

Монумент Кавалергардам и Конной гвардии. Памятник 1812 г. Установлен в год 100-летия Бородинской битвы

«Ветеран». Худ. А. Ю. Аверьянов

Своеобразный компромисс в оценках войны 1812 года и Бородинского сражения был достигнут по случаю 100-летия их памятных дат. В 1912 г. на Бородинском поле были воздвигнуты десятки новых монументов. Они появились в местах, где 26 августа (7 сентября) 1812 г. располагались части русской армии, а также ставки М. И. Кутузова и Наполеона. Были реконструированы и некоторые прежние укрепления. 100-летний юбилей Бородинского сражения проходил под знаком военно-политического союза России и Франции. В канун Первой мировой войны стороны проявляли заинтересованность в дальнейшем сближении. Основой общего взгляда на войну столетней давности стало признание русских и французских героев того времени «братьями по славе», как это и предлагал бывший адъютант Наполеона – французский бригадный генерал граф Ф.-П. де Сегюр, ставший впоследствии прославленным писателем-мемуаристом.[3]

Очевидцы и участники войны 1812 г. Их разыскали к празднованию юбилея в 1912 г. Справа налево: А. Винтанюк, 122 года; П. Лаптев, 118 лет; С. Жук, 110 лет; Г. Громов, 112 лет; М. Пятаченков, 120 лет; старушка 107 лет, очевидица Отечественной войны

… Закончился XX век, наступил XXI-й. Немало великих идей и заблуждений прошлого кануло в Лету. Но в России осталась память о великой войне 1812 г., которую и через 200 лет по-прежнему принято называть Отечественной, по словам современного историка В. М. Безотосного, «несмотря на все потуги скептиков».[4]

Впрочем, о некоторых «скептиках» следует сказать особо. Их девизом вполне могут стать известные суждения персонажа из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» – Смердякова: «Я всю Россию ненавижу (…) В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого (…), и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с».[5] Самые смелые из «скептиков», наподобие «национал-демократа» Алексея Широпаева, решились прямо солидаризироваться со Смердяковым. Широпаев пишет: «Между тем, мысль Смердякова по своей сути очень неглупа. «Совсем даже были бы другие порядки…» – а почему бы и нет? Взять хотя бы знаменитый «Кодекс Наполеона». Он сметал остатки феодализма и утверждал равенство всех перед законом, главенство права и принцип частной собственности. «Кодекс Наполеона» оказал огромное влияние на дальнейшее правовое становление всей Европы (…) Спрашивается, кому у нас была нужна война с Наполеоном и ее развесистое патриотическое оформление? Ответ очевиден: клану крепостников, живших за счет продажи хлеба в Англию, которая взамен поставляла в отсталую Россию промышленные товары (…) Война с Наполеоном была нужна нашим феодалам-крепостникам; они же разрабатывали ширпотребовскую мифологию этой войны в духе квасного патриотизма, именуя Наполеона «антихристом» (…) Смердяков – вот самый интересный и непонятый брат Карамазов. И самый умный, самый глубокий, в чем-то наиболее близкий к народу. Он наиболее смело и интересно заявил тему о России. Независимо от воли автора, он взломал лед ментальных табу. Одной своей фразой он вышел за пределы сусальной «русскости», «православия», «родины», России. Он освободился от России как фетиша, взглянув на нее с точки зрения здравого смысла и нормальных человеческих интересов».[6] Очевидно, что применение термина «смердяковщина» к философствованиям «скептика» Широпаева нисколько не оскорбит его самолюбие. Скорее, наоборот, польстит ему.