Сантиметров шестьдесят пробитого по периметру днища поглотили огромную физическую силу Бармина.
Он еще раз поднял кувалду, с ненавистью опустил ее на зубило – промах! Филатов протянул руку, его очередь. Бармин присел на скамью. Что-то давно ты не улыбаешься, Веня, подумал он, не слышно твоего жеребячьего смеха. С полчаса назад подковырнул: «С тебя, док, хоть портрет пиши, глаза и губы одного цвета – синие». И с тех пор слова из Вени не выдавишь, всю Венину жизнерадостность вытянула кувалда.
По настоянию доктора механики заменили Семенова и Гаранина, ударам которых уже не хватало мощи. Откручивать гайки торцовым ключом с воротком не очень намного, а все-таки легче. Главное – стронуть гайку с места, да не грубым рывком, чтобы не полетела резьба, а с нежностью. А от зимних прошлогодних морозов промасленная гайка вкипела в болт, попробуй уговори ее повернуться. Нет, пожалуй, не легче, чем кувалда. И то и другое – тяжелее.
Сколько времени отдыхал? Минуту, а мороз схватил пот на лице (не забывай растирать, не то в два счета обморозишь), и пополз вниз, по шее к спине и груди. Хорошо бы еще посидеть, пока сердце перестанет отбивать чечетку, а нельзя. Заколдованный круг: от холода спасение в работе, а работать нет сил. И еще одна мысль пришла Бармину: было бы сейчас градусов восемьдесят, емкость из этой бочки соорудили бы шутя. Три-четыре удара кувалдой – и днище вылетело бы, как стеклянное. Но перемонтировать дизеля при восьмидесяти градусах – дудки, случись такое на Востоке зимой – жизни людям бы осталось минут на пятьдесят: математический расчет. Без притока тепла температура воздуха на улице и дома за эти минуты сравняется, а на таком морозе живые существа бороться за свое существование не умеют. Минут через двадцать начнется сухой спазматический кашель, не такой, как у Филатова и Гаранина (у них пока еще с мокротой), а именно сухой, который предвещает омертвление тканей органов дыхания; резко побелеет кожа лица, взгляд станет менее осмысленным, почти таким же, как сейчас у Дугина.
Бармин забрал у него кувалду, посадил на скамью и засмеялся хрипло, с короткими паузами из-за перебоев дыхания.
– Вспомнил, как Женька… – Бармин сделал глубокий вдох, – с кувалдой в бухгалтерии…
Он махнул рукой, вновь рассмеялся.
– Пошел ты… в свою двадцать пятую каюту, – проворчал Дугин. – Тоже мне Райкин…
– Перекур, – предложил Семенов.
Курить, конечно, никто не стал. Люди уселись на спальные мешки, расслабились. Дугин что-то ворчал про себя, улыбались, прикрыв глаза, Семенов и Гаранин; кривил в улыбке треснувшие губы Филатов.
Накануне ухода в экспедицию Филатову до зарезу понадобились деньги – продавалась по случаю отличная кинокамера. Бросился в бухгалтерию за авансом – все заняты, некогда, приходите завтра. А завтра-то будет поздно! У Бармина и Дугина, на которых натолкнулся в коридоре, тоже свободных денег не оказалось, и расстроенный Филатов махнул было рукой на кинокамеру, как вдруг у доктора созрел план. Велел ребятам ждать, а сам пошел в бухгалтерию – уговаривать. Через несколько минут возвратился довольный.
– Требуют услуги за услугу, бюрократы, – весело сообщил он. – Секция водяного отопления у них вот-вот упадет, крюк подбить надо, а слесаря не допросятся. Женя, будь другом, возьми в мастерской кувалду.
Когда вооруженный кувалдой Дугин направился в бухгалтерию, Бармин рухнул на стул и начал тихо умирать от смеха.
– Ты чего, спятил? – недоумевал Филатов.
– Ой, что сейчас будет… – стонал доктор.
В самом деле, до них тут же донеслись женские крики, визг и грохот падающих стульев. Бармин вытер слезы, подтянул галстук и помчался в бухгалтерию, откуда вывел под руку совершенно растерянного Дугина. Из всех щелей на них испуганно поглядывали бухгалтеры.
– Что они, белены объелись? – возмущался Дугин. – Я говорю: секцию исправлю, вот кувалда, крюк вгоню… А они…
– Ничего, это скоро пройдет, друг мой, – ласково успокаивал его Бармин. – Проглоти таблетку, и тебе сразу станет хорошо.
И сунул в рот Дугину мятную конфетку.
Выпроводив Дугина, Бармин подмигнул Филатову и вновь пошел в бухгалтерию. Через две минуты Филатова вызвали в кассу и с чрезвычайной любезностью предложили расписаться в ведомости.
– Я не сплю? – радостно изумлялся Филатов, пересчитывая деньги. – Как тебе это удалось, док?
– Пустяки, – скромничав Бармин. – Я к ним зашел и предупредил, что механик Дугин спятил и бродит по этажам с кувалдой, а мне поручено его найти и обезвредить. Я им, может, жизнь спас, неужели отказывать мне в такой ерунде?
Всю дорогу до Мирного околпаченный Дугин тщился отомстить доктору, но тот был бдителен и попался на крючок лишь под самый конец путешествия. Дугин чем-то угодил штурману, и тот объявил по судовой трансляции: «Бармину срочно зайти в двадцать пятую каюту! Бармину срочно зайти…» И на глазах многочисленных и восторженных свидетелей доктор долго метался по коридорам, пока не осознал, что в каюте под указанным номером находится гальюн…
Бармин поднялся, хлопнул Дугина по плечу – подставляй зубило, друг ситный, – и взял кувалду.
А полярным врачом он стал так. Однажды за победу в студенческих соревнованиях по самбо ему вручили приз – стопку книг. Одна из них и сыграла неожиданно большую роль в его судьбе – книга о жизни, путешествиях и гибели капитана Роберта Скотта.
И даже не вся книга, а несколько строк из нее.
Придя на Южный полюс и убедившись, что Амундсен на целый месяц его опередил, Роберт Скотт со своими спутниками отправился обратно. Долгими неделями шли люди по Антарктиде, волоча за собой сани с грузом, шли, удрученные неудачей, израненные и обмороженные, и на сто сороковой день пути слегли, чтобы умереть от голода и холода, в нескольких милях от склада с продовольствием и горючим. Они преодолели бы это расстояние, но поднялась сильнейшая пурга, переждать которую им было не суждено. Так вот, одно из величайших и, наверное, труднейшее в истории географических открытий путешествие завершилось трагедией из-за того, что в пищевом рационе его участников отсутствовал витамин С. Капитан Скотт и его товарищи погибли от цинги. Именно цинга окончательно лишила их сил и не позволила переждать ту последнюю в их жизни пургу.
Десяток лимонов, несколько коробочек с витаминами, которые продаются в любой аптеке, – и легендарный герой остался бы в живых! «Был бы я с ними…» – мальчишеская мысль, а дала первотолчок, побудила задуматься, размечтаться о роли врача среди людей, оказавшихся в исключительных обстоятельствах. В мечтах своих дрейфовал на льдинах, зимовал на далеких полярных станциях, а распределили врачом «Скорой помощи» в заштатный городок. Здесь люди тоже страдали, звали выручать и смотрели на него как на спасителя, он выручал, спасал и продолжал мечтать о работе, которая поглотит его целиком. Так прошел год в неустанных хлопотах и скуке, среди спокойных и тихих людей, привыкших в десять часов гасить свет и ложиться спать. Один ночной визит все перевернул. Приехал на окраину городка, разыскал на берегу озера небольшой домик, вошел, и сердце его дрогнуло: в углу комнаты, подпирая головой потолок, стоял на задних лапах чудовищных размеров белый медведь. Бармин осмотрел больного, человека лет тридцати, предложил тревожно суетившимся старикам одеть сына, увез его в больницу и незамедлительно удалил воспаленный аппендикс. Несколько дней, пока пациент лежал в больнице, Бармин проводил у его постели все свободное время, расспрашивал о жизни полярников, слушал рассказы о разных приключениях, то и дело выпадавших на их долю. Семенову (а это был он) Бармин понравился, осторожно, чтобы не обидеть молодого хирурга, навел справки и, расставаясь, обещал позаботиться о его судьбе. В лютом нетерпении прожил Бармин три недели, пока не получил из Ленинграда телеграмму с предложением приехать в институт.
А еще через два месяца, не веря своей удаче, ушел в составе антарктической экспедиции на станцию Восток.
На этой самой тяжелой для жизни людей станции (Южный полюс, где зимуют американцы, расположен гораздо ниже Востока: и морозы там послабее и кислорода в воздухе побольше) Бармин узнал о том, что еще не встречалось в учебниках. Он видел, как молодые, полные сил люди задыхались, корчились и исходили кровью в муках акклиматизации, как неделями не заживала пустяковая царапина, как человек, у которого кровяное давление упало до 60 на 30, спокойно работал и не жаловался на самочувствие, он видел, как в полярную ночь, когда магнитные бури на две недели разорвали эфирную нить, связывающую Восток с внешним миром, распадалась личность внешне совершенно здорового человека.
