– Жень, а что она тебе так долго говорила? – повернулся я к нашей единственной «скво».
– В том-то и дело, что она не говорила, – немного взволнованно рассказала Женька. – Она почти мычала, причем так жалостливо и призывно… Будто хотела мне что-то важное сказать или позвать куда-нибудь.
– Самая настоящая ведьма, – констатировал Макс. – Но не мальчишки ее цель. Их она просто терпеть не может и гоняет для вида. Ей девчонки нужны, она их домой к себе заманить хочет и в учениц своих превратить.
– Может, милицию вызвать? – осторожно предложила Женька.
– Чтобы они, как в прошлый раз, у нас луки и стрелы отобрали, а ее отпустили? Как с теми алкоголиками? Нет уж, сами разберемся. Пусть сегодня каждый подумает, а завтра снова на совет соберемся.
Все заулыбались. Это была дивная история, как мы решили проучить алкоголиков-картежников и горящими стрелами сожгли стол во дворе, за которым они вечерами напивались и матерились. Мне этот подвиг стоил похода в детскую комнату милиции, так что людям в погонах я с тех пор не доверял.
Зато я доверял своей бабушке и перед сном рассказал всю эту историю.
– Да, это похоже на сенсацию, не зря вы котлеты все слопали, – задумчиво согласилась она.
– А может, старуха просто сумасшедшая? – с надеждой спросил я. – Все-таки сражаться с бледнолицыми алкашами – одно дело, а со всякой чертовщиной – совсем другое.
– Понимаешь, внук мой дорогой, во-первых, она не старуха, – сказала бабушка. – Я ее видела из окна, и ей вряд ли больше сорока пяти лет, то есть она намного моложе, ну, например, меня, а ты же меня старухой не называешь?
– Но она злая и жестокая!
– Не ко всем, как видишь, не ко всем. Может быть, она просто больна. Но она не сумасшедшая – такую бы одну в наш дом не переселили, а твой Юрка сам рассказывал, что она теперь в однушке на шестом этаже живет.
На следующий день была школа, и мы с Максом и Юркой обсуждали план проверки ведьмы на колдовство, а также последующего разоружения ее и выведения на чистую воду.
Вбежав домой, чтобы открыть «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна», где подробно описан один из обрядов, я услышал от бабушки:
– Смотри, похоже, я была права. Видишь «скорую»? Наверняка это к ней.
Наши окна выходили во внутренний двор дома, и мы могли отлично видеть угловой подъезд. Сидя на кухне, бабушка штопала на своем древнем «Зингере» и временами поглядывала в окно. Вдруг она резко встала и прильнула к стеклу. Я подошел и увидел, как из подъезда, отряхиваясь, ругаясь и держась за поясницу, вышел пожилой военный в фуражке, за ним, что-то виновато бормоча, семенил лысоватый врач в белом халате. Ничего мне не объясняя, бабушка накинула плащ и вышла из квартиры. Я видел, как во дворе она встретилась с военным, взяла его за руку и повела в яблоневый сад на другую сторону дома. Лысый доктор между тем сел в «скорую», потом из подъезда вышли еще двое санитаров в белых халатах. Машина уехала.
Я бал разочарован и обрадован одновременно. Значит, все-таки не ведьма. Ведьмы же не болеют. «Скорые» к ним не приезжают. И уж тем более военные не ходят. Но «Тома Сойера» я на всякий случай все же открыл…
Когда бабушка вернулась, по ее лицу сразу стало ясно, что происходит нечто драматическое. После потери сына, моего дяди, задолго до моего рождения, а потом мужа, моего деда, когда мне было пять лет, она, как говорила мама, совсем разучилась плакать, а, когда хотела, просто становилась очень и очень серьезной. Бабушка сняла плащ, но не повесила его на вешалку, а сложила в руках и, сев на диван, оставила на коленях. Она всегда держала этот плащ в руках, когда ей надо было о чем-то как следует подумать и принять важное решение. Точно так же она сидела год назад, когда они с мамой решали, ехать ли маме по контракту на Чукотку.
– Стас, эта женщина – не ведьма, – четко и спокойно произнесла бабушка. – Запомни сам и передай всем своим друзьям. Не вздумайте ничего с ней делать, да у вас и не получится: сегодня ей сделали укол, а завтра ее заберут в… небольшую больницу, месяца на два, наверное. Ты меня понял, внук мой единственный?
– Понял, – сразу, но не без легкой досады согласился я. – А кто этот дядька старый в фуражке?
– Это просто старинный знакомый нашего деда, – ответила бабушка. А теперь извини, мне нужно позвонить одной подруге, только это очень деликатный разговор. Почитаешь пока на лоджии?
Был май, потом мы все разъехались по лагерям и родственникам на летние каникулы, а когда снова встретились в сентябре, про злую старуху даже не вспомнили – столько накопилось новых впечатлений, к тому же о ней, после того, как ее в самом деле куда-то увезли, никто ничего не слышал.
Я увидел ее снова в начале октября, в самый разгар бабьего лета. Неожиданно, это была очень красивая сцена. Она стояла, по-прежнему слегка согнувшись, но явно стараясь держать спину ровнее, с распущенными, но на сей раз хорошо расчесанными седыми волосами, под тем самым кленом, где мы с приятелями впервые собрались на нее поглазеть. На ней было что-то темно-красное, то ли пончо, то ли плед, и на фоне блистающего всеми оттенками красного и желтого клена она смотрелась особенно феерично. Но самое главное – она была не одна, и она… улыбалась. Я буквально замер на нашем балконе, потому что только сейчас понял: она была, конечно, немолодой, но очень красивой женщиной, которую не то что старухой – тетей назвать было бы глупо! Рядом стояла и что-то увлеченно рассказывала ей другая женщина, совсем маленького роста, очень похожая на пожилую Валю из нашего с бабушкой любимого фильма «Офицеры».
Потом я и мои друзья видели их вместе не раз, в том числе и на той самой лавочке углового подъезда. Осенью, зимой. Ни о каких случаях нападения на пацанов мы больше не слышали, да их теперь невозможно было и представить – место кривой палки заняла прямая трость, а спина у «нашей ведьмы», как мы продолжали между собой называть эту женщину, почти распрямилась.
– Наверное, она повстречала еще более сильную волшебницу, которая теперь сама превращает ее в такую же добрую фею! – предположила как-то Женька, и даже Макс не стал с ней спорить. Если честно, перестав быть злой ведьмой и став милой, приветливой, хотя и по-прежнему малоразговорчивой дамой, она просто перестала быть для нас интересна.
Последний раз мы с Максом видели ее весной. Возле ее подъезда стоял грузовик, и мужики выносили из подъезда какую-то неброскую мебель. Она стояла рядом с небольшим чемоданом, а та женщина, Валя, с ней очень тепло прощалась. Мы с Максом помогли загрузить в кузов старое кресло, как вдруг «наша ведьма» повернулась к нам и очень медленно, тихо, заикаясь, но все же совершенно понятно сказала:
– Спасибо вам, мальчики! Вы извините меня и берегите себя, пожалуйста! – Оказалось, она навсегда уезжала в другой город к какой-то своей родне.
Ни я, ни бабушка не вспоминали о ней еще шесть лет. Весной 89-го, когда по телевизору показывали, как наши танки пересекают афганскую границу в северном направлении, бабушка крепко-крепко обняла меня, открыла секретер, достала запыленную бутылку коньяка, налила себе рюмку и впервые на моих глазах выпила.
– Ну все, теперь я могу быть спокойна, – сказала она и выпила еще одну.
Я был уже большой мальчик и знал, что она имела в виду: что меня, если я не поступлю в институт и попаду в армию, уже не заберут в Афганистан. Войска вывели за месяц до моего семнадцатилетия. Ребятам 1971 года рождения и моложе «выполнить интернациональный долг» не довелось. Притом что я знал парней всего на два года старше, которые радовались тому, что «еще успели» в Афган, – и вернулись домой «грузом 200».
Вечером того же дня, когда мы вышли вместе прогуляться во двор, бабушка спросила:
– Помнишь, как вы испугались тогда ведьмы из первого подъезда?
И рассказала мне ее историю. Эту женщину звали Вера Сергеевна. У них была чудесная семья: она и трое ее любимых мужчин. Мужчины часто и много играли в военные игры – все родные по отцовской линии были офицерами. Ее муж погиб в 1977-м на учениях в Туркмении. Старший сын, который закончил училище связи и стал офицером, был убит в Афганистане в день открытия Олимпиады-80. Младший поступал в педагогический, но недобрал один балл, попал в армию, а через два месяца вернулся к матери в инвалидной коляске. Двигать он мог только руками и головой. Сначала он много пил, почти год, потом еще почти год лечился, потом столько же не выходил из дома. И никогда не снимал тельняшку, которую подарили ему однополчане. Стал собирать-разбирать магнитофоны, коллекционировать редкие записи. Мать помогла ему устроиться на работу в студию звукозаписи. После окончания рабочего дня он иногда ночами оставался в студии и слушал, как сказала бабушка, «ужасно красивую и необычную западную музыку».
