– Понять-то они поймут, – не стал спорить Лодж. – Каждый из нас в курсе, насколько важен Спектакль. Проблема в другом. Один из персонажей принадлежал Генри.

– Да. Я тоже об этом думал.

– Вам известно, какой именно?

Форестер лишь покачал головой.

– Ну надо же. Вы столько сил положили, чтобы разобрать их по косточкам и вычислить, кто из нас кто.

Форестер смущенно улыбнулся.

– Я вас не виню, – продолжал Лодж. – Я понимаю, зачем вы это делаете.

– Знать, где чей персонаж, мне было бы очень полезно, – признал Форестер. – Я бы получил ключ к каждому из сотрудников. Только представьте, едва фигура начинает действовать нелогично…

– Они все действуют нелогично, – перебил Лодж. – В этом красота Спектакля.

– Но даже в нелогичности можно заметить некий сумасбродный паттерн. Можно вывести норму на основании сумасбродства.

– Вам это хоть раз удавалось?

– Ну, график я вам не нарисую, – пожал плечами Форестер. – Однако в уме представление имею довольно четкое. Когда в нелогичности происходит отклонение, это не так сложно заметить.

– А бывают отклонения?

– Причем порой довольно резкие. Образ мышления…

– Позиция, – тут же поправил Лодж.

Форестер умолк, чуть подумал и осторожно спросил:

– Позволите узнать, отчего вы упорно хотите называть это позицией?

– Потому что это именно позиция, – ответил Лодж. – Сформированная тем, какую жизнь мы ведем. Нашими непрерывными размышлениями, копанием в человеческой душе. Позиция эмоциональная, можно сказать, религиозная. В ней мало что идет от рассудка. Мы слишком изолированы. Нас излишне тщательно охраняют. Слишком большой акцент делается на важности нашей работы. Мы вечно на грани. Как можно быть нормальным человеком, когда ненормальна сама твоя жизнь?

– Каждый день им приходится нести чудовищный груз ответственности, – кивнул Форестер.

– Не их это груз.

– Только если вы считаете, что индивид имеет меньшее значение, чем человеческий род. Да хоть бы и так. Этот проект будет иметь для человеческого рода такие последствия, какие могут для каждого стать очень личными. Только представьте, создать…

– Слышал уже, – нетерпеливо бросил Лодж. – Они все мне это повторяют: «Только представьте, создать человеческое существо не по образу человеческому».

– Это будет человек, – подчеркнул Форестер. – В том-то и суть, Байярд. Мы не просто создаем жизнь; мы создаем человеческую жизнь в форме чудовищ. Явись такие вам в кошмарах, вы проснетесь с криком. В чудовищах самих по себе нет ничего страшного; мы не одно столетие исследуем космос и уж всяких чудищ навидались…

Лодж оборвал его монолог:

– Давайте все-таки насчет Спектакля.

– Спектакль надо продолжать.

– Но как? Один персонаж отсутствует! Вы же понимаете, чем это чревато. Весь Спектакль может полететь в тартарары. Это будет даже хуже, чем его отмена! Почему бы не переждать несколько дней и не начать все с чистого листа? Новая история, новые действующие лица…

– Нельзя! Каждый из нас уже идентифицировался со своим персонажем. Сделал персонаж частью себя. Мы все ведем двойную жизнь, Байярд. У каждого из нас раздвоение личности. Это нам необходимо для продолжения существования. Никто уже не сможет остаться с собой один на один.

– Вы хотите сказать, что Спектакль для нас – это спасение от безумия?

– Пожалуй. Хотя я не стал бы так драматизировать. В нормальных обстоятельствах мне бы в голову не пришло настаивать на его продолжении. Но наша ситуация далека от нормальной. Каждый из нас лелеет в душе ужасающих масштабов комплекс вины. Спектакль – возможность дать выход эмоциям, сбросить напряжение. Он дарит нам темы для бесед, не позволяет забиться в угол наедине с саднящей совестью, обеспечивает нам каждодневную дозу юмора – как комикс в газете, хохма, уморительный анекдот.

Лодж вскочил и принялся мерить шагами комнату.

– Не зря я утверждаю, что это позиция! – объявил он. – Если не сказать «глупое позерство»! Для комплекса вины нет никаких оснований. И все же они цепляются за этот комплекс, словно он один сохраняет в них человечность, словно это последняя связь с внешним миром и другими людьми. А потом приходят ко мне и хотят говорить об этом – как будто я могу что-то сделать! Наверное, всплеснуть руками и сказать: «Ну, раз так, давайте все бросим». Можно подумать, передо мной не стоит никакой задачи! Они говорят, что мы тянем руки к священной силе, что сотворение жизни – результат божественного вмешательства, и любые попытки простых смертных повторить это – богохульны и кощунственны. И ведь на этот аргумент есть вполне логичный ответ, но логики они не видят или не хотят видеть! Может ли нечто божественное выйти из-под рук человека? Если жизнь имеет божественную природу, человеку не сотворить ее в лаборатории. Сколько бы он ни старался, не поставит он производство жизни на конвейер. Но! Если мы все-таки исхитримся создать настоящую жизнь в пробирке на основании химических реактивов и собственных знаний, это станет подтверждением того, что нет в божественном вмешательстве никакой необходимости. А раз божественная сила не является обязательным условием создания жизни, нет никаких оснований считать нашу работу кощунством!

– Они ищут выход, – ответил Форестер примирительно. – Кто-то из них действительно верит в свои слова, а кто-то просто боится ответственности – моральной ответственности. Они пытаются представить, каково это, до конца своих дней нести на совести такой груз. Тысячу лет назад в той же ситуации оказались ученые, открывшие расщепление атома. Они выполнили свою задачу и содрогнулись. Они потеряли сон. Их мучили кошмары. Они понимали, что выпускают в мир чудовищные силы. Так и мы сейчас понимаем, что делаем.

Лодж вернулся за свой стол и сел.

– Дайте мне подумать, Кент. Может, вы и правы. Не знаю. Я слишком многого не знаю.

– Я еще вернусь, – сказал Форестер и осторожно прикрыл за собой дверь.

Спектакль представлял собой бесконечную мыльную оперу, викторианский роман, доведенный до немыслимых границ абсурда. В нем было что-то от Страны Оз, повороты сюжета нередко происходили вопреки всякой логике, приключения героев продолжались уже очень давно, а финал даже не брезжил на горизонте.

Если посадить группу людей на изолированный и тщательно охраняемый астероид, если запереть их в лабораториях и заставить решать некую задачу – день за днем, день за днем, – неплохо бы принять какие-то меры, чтобы они не сошли с ума.

Для этого вполне годятся книги и музыка, фильмы, игры, танцевальные вечера – все старые добрые средства, к которым испокон веков прибегало человечество, отвлекаясь от бед и невзгод.

Но однажды настает момент, когда эти забавы перестают справляться со своей функцией, когда их становится недостаточно. Тогда приходится искать что-то новое – еще не опробованное, свежее, революционное и в то же время очень простое. Занятие, в которое будут вовлечены все участники отрезанной от мира группы. Совместная деятельность, настолько захватывающая, что позволит ненадолго позабыть о себе и своих проблемах.

Так и родился Спектакль.

В стародавние времена в домах европейских крестьян и первых поселенцев в Северной Америке отец семейства вечерами забавлял детей игрой в тени. Поставив напротив голой стены свечу или лампу и сев между ними, он изображал руками фигуры. Причудливые тени этих фигур на стене превращались в кроликов, слонов, всадников на конях, медведей и все такое прочее. Целый час, а то и больше, люди, птицы и звери сменяли друг друга на стене – кролик жевал клевер, слон помахивал хоботом и ушами, волк выл на холме, – а детишки сидели, не дыша, и любовались чудесами.

Позже, с появлением кино и телевидения, комиксов и дешевых пластиковых игрушек, тени на стене перестали быть чудом, и такие развлечения ушли в прошлое.

Если взять принцип устройства театра теней и добавить к нему тысячу лет развития технологий, вы получите Спектакль.