Гордо выйдя первый раз с ним на охоту, он отстегнув поводок, пустил Рекса по следу, и Рекс пошёл, но больше не вернулся. Очевидно по-спартански воспитывая щенка, дядька перегнул палку. Он забыл, что его оторванный от своей матери подопечный, нуждается в любви и ласке.

Видно терпя обиды от дядьки, пёс вспоминал, с какой любовью к нему относились прежде, и у него возник план побега, который он, найдя возможность, сразу реализовал. Но как пёс, принесённый в мешке отцом и унесённый таким же способом дядькой Петькой из дому, нашёл нас и какие приключения при этом перенёс – это до сих пор остаётся тайной.

Вскоре отец смастерил для Женьки будку, ведь у нас в доме появился сторож, а он должен иметь свой угол. Будка была выполнена по всем законам архитектуры. Сделанная из широкой доски, утеплённая и крытая рубероидом, с деревянным, поднятым от сырости над землёй полом, она выглядела настоящим домом. Затем по всему двору была натянута и закреплена проволока. Вот на неё и был посажен мой Женька.

Мне было его жалко, и я не упускал возможности снять нашего охранника с цепи, для того чтобы с ним прогуляться. Эти случаи происходили на столько часто, что его жизнь превратилась в сплошную прогулку. Да и сидящий на привязи пёс делал такую жалкую морду обиженного, всеми забытого, брошенного существа, что сердце ни у кого не выдерживало, и руки сами тянулись к ошейнику, чтобы его отпустить.

Родители, видя, что пёс никуда не убегает и бдя службу, не нарушает устоявшуюся в хозяйстве гармонию, постепенно привыкли к мирно лежащему, но по первому зову бегущему на помощь, Женьке.

Таким образом, мы добились для него свободы, а цепь и ошейник остались валяться на земле, как пережиток прошлого.

Однажды отец, вновь увидел сидящего с несчастным видом Женьку на привязи. Того, кто мог пса на её посадить он не нашёл и, возмущаясь, отпустил его. Такая странная ситуация повторялась несколько раз.

Но в один день всё прояснилось. Когда в очередной раз он снимал Женьку с цепи, то обратил внимание на подозрительно свободно болтающийся на нём ошейник. Тут нежданно-негаданно появилась возмущённая соседка тётя Надя и с криком: «Да я с вашей собакой чуть сегодня в штаны не наложила!» – поведала ему такую историю.

После вчерашних дружеских посиделок в нашем доме тёть Надя почувствовала себя членом нашей семьи и, не предчувствуя никакой опасности, без предупреждения зашла в наш двор. В это время Женька, потеряв бдительность, дремал на своём любимом месте, в розах, у ворот. И только звонкий голос соседки, крикнувшей: «Хозяин!» – полностью вывел его с этого состояния.

Реакция нашего сторожа на её опрометчивый поступок была незамедлительной. Так как тётя Надя успела зайти довольно глубоко во двор, пёс в два прыжка оказался у неё сзади. Неожиданное появление злющего пса, грозящегося порвать её на куски, соседку не только парализовало, но даже отключило у неё дар речи, которым она очень гордилась. Прижимая тётю Надю к забору, пёс, ругая её своим собачьим матом, постепенно вытолкнул нарушительницу границы за пределы двора.

В ходе дальнейшего расследования оказалось: то ли чувствуя вину за свою утраченную бдительность, то ли за жёсткий собачий мат, которым он обложил соседку, пёс, сам продев голову в ошейник, сел на цепь и тем самым себя наказал.

Наш сторож ещё не раз прибегал к такой хитрости, чем только вызывал у нас улыбку умиления.

Шло время. Женька, основательно завоевав наши сердца с неподдельной деловитостью и пунктуальностью, выполнял свои обязанности сторожа, а в наше отсутствие, даже хозяина. Деловито обходя свои владения, он с удовольствием общался с жителями нашего хозяйства и все, независимо от рода, звания, вероисповедания да взглядов на окружающий мир, его уважали.

Кота Барсика, который заигрывая с ним, постоянно лез к нему целоваться, а иногда, наглея, забирался на него поспать, пёс мягко с себя скидывал, как бы говоря: «Тут столько дел, так что извини, не до тебя». Когда же кот окончательно наглел или совершал по мнению пса недопустимый поступок, он его загонял на столб, и по два-три часа не давал с него слазить, тем самым подчёркивая, кто в доме хозяин.

Уток Женька приглашал в сарай на ночлег, мягко подталкивая каждую своим носом в зад, как бы пересчитывая и говоря: «Что же вы такие нерасторопные да бестолковые». Курятник тоже не был обделён вниманием: там он зачастую разгонял петушиные бои.

Но основной головной болью у него были кролики, которых отец разводил в большом количестве и которые постоянно пытались, делая подкопы, вырваться на волю. Найдя подкоп, Женька тут же приводил меня или отца к месту происшествия. Он, высунув язык и деловито крутясь вокруг, помогал нам восстанавливать порядок, всем своим поведением подчеркивая, что не зря ест хлеб насущный. Одним словом, как психолог, где кнутом, а где пряником, Женька поддерживал дисциплину, которая создавала иллюзию полной гармонии в нашем хозяйстве.

На самом же деле Женькино нутро рвалось на просторы полей, лесов и виноградников. Внимательно следя за каждым моим шагом, Женька мог безошибочно определить, куда я собрался идти. Если мои затянувшиеся сборы и атрибуты подготовки подтверждали, что я собираюсь на охоту, Женькиной радости не было предела. Так как это моё увлечение представляло тогда большую тайну, пёс с трудом старался сдерживаться и всем своим видом изображал, что ничего особенного не происходит. Он озабоченно начинал делать обход своих владений – это было для него поводом, как бы между прочим понаблюдать за мной.

После тайных сборов я, оставив слегка приоткрытой калитку, так же тайно исчезал. А это уже являлось для пса сигналом к действию. Женька для отвода глаз, нетерпеливо посматривая по сторонам и соблюдая конспирацию, тенью проскальзывал в оставленную мной щель в калитке.

Через несколько минут мы были вдвоём. Мне можно было и не ждать собаку в условленном месте, так как Женька мог найти меня везде. Но я его с нетерпением ждал, чем подчёркивал своё уважение к другу, и он это понимая ценил, платя мне тем же.

Найдя меня на нашей поляне, Женька, делая широкие круги, начинал носиться, как угорелый. Он, как смерч, летал вокруг, буреломом ломая кусты, и со стороны можно было подумать, что у пса «сорвало крышу». Но это было не просто выражение его накопившихся эмоций или погоня за бабочками да птичками, это было большее. Пёс, знавший о данном моём увлечении не понаслышке, разминался. Иногда проносясь в нескольких сантиметрах от меня, он демонстрировал свои возможности. Его разминка продолжалось пока я, достав оружие, заканчивал свою подготовку к охоте.

Увидев, что я завершил сборы, Женька подбегал и, глядя мне в глаза, выпрашивал оценку его готовности. Если я, теребя загривок пса, говорил: «Молодец!» Он преображался. Поведение моего друга становилось деловито-сдержанным, ведь он шёл со мной на охоту, а это дело серьёзное.

Дальше каждый из нас выполнял свои обязанности. Пёс, бегая кругами и глубоко сопя, искал след. Я в это время, полностью полагаясь на него, мог, любуясь окружающим миром, наслаждаться жизнью.

Мы не жаждали крови. Охота для нас была атрибутом единения. Она, укреплённая тайной, вырабатывала адреналин и усиливала нашу ответственность друг перед другом.

Зачастую, не сделав ни одного выстрела, без добычи, уставшие и голодные, мы шли домой довольные проведённым вместе временем. Природа нас манила своей гармонией и искренностью, в которой существовали свои законы, где нет суеты и подлости, где происходит единение душ, а не единение сословий. Ведь мы не играли с природой, а жили ею.

Так было и в тот холодный ноябрьский день. Много пройдя, но так и не сделав за охоту ни одного выстрела, я решил прочесать колхозный виноградник и заодно поживиться, пропущенными в уборку, одиноко висящими кисточками, сладкого, превращающегося в изюм, винограда. Женька молча со мной согласился.

Сильный, холодный ветер, срывая капюшон, дул мне прямо в лицо, но я не сдавался. У пса дела тоже были не лучше. Мощный поток воздуха, не задерживая запахи у Женькиного грязного от старания носа, с большой скоростью уносил их безвозвратно вдаль. Пёс нервничал.