Из жития св. Нифонта, ей. Кипрского, мы узнаем, как он, будучи «добр, тих, кроток, смиренен», под влиянием дурного общества развратился и впал в разврат. Однако, обличенный своим другом Никодимом, принес покаяние и в постоянной борьбе с диаволом не только сам получил святость и спасение, но и, став епископом, многих наставил на путь правый.[35]
Таких примеров падений и восстаний из жизни святых можно привести множество, но самым ярким и поистине вечным примером остается падение Давида (2 Цар. 11–12), который, будучи сосудом благодати и объектом особого благоволения Божия, впал в двойной смертный грех: убийства и прелюбодеяния. Принесенное им покаяние не избавило его от временного наказания – утраты ребенка, но очистило его душу и омыло ее от духовной скверны настолько, что внутреннее единение с Богом, которое всегда было стержнем его жизни, восстановилось, и он навсегда остался в памяти церковной как человек великий в своей святости.
Факт всеобщей греховности подтверждается и Св. Писанием Нового Завета. Кроме общеизвестных евангельских случаев отрицательного поведения учеников Христовых (а ведь они были еще до смерти Иисуса Христа «уже очищены через слово», проповеданное им их Божественным Учителем: Ин. 15, 3) как до, так и после сошествия на них Св. Духа, мы имеем прямое свидетельство: «Если говорим, что не имеем греха – обманываем сами себя и истины нет в нас» (1 Ин. 1,8). Далее апостол призывает своих читателей исповедовать свои грехи в уверенности, что Бог, «будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (ст. 9). Все, что пишет Апостол, имеет целью предостеречь от совершения грехов, но он не имеет уверенности в том, что его предостережение возымеет решающее действие: «Дети мои! сие пишу вам, чтобы вы не согрешали; а если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая пред Отцом, Иисуса Христа, Праведника» (2,1).
И ап. Павел, зная удобопреклонность ко греху каждого, в том числе и христиан, увещевал: «Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть» (1 Кор. 10, 12). Зная, что его читатели много времени уделяли спорам и взаимным обвинениям, он писал римлянам: «Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он или падает. И будет восстановлен; ибо силен Бог восставить его» (Рим. 14, 4). Случай с кровосмешником (1 Кор. 5; 2 Кор. 2, 5-11) достаточно ясно показывает, с какими тяжкими грехопадениями приходилось св. Апостолу иметь дело в насажденных им общинах, состоявших из людей, несомненно возрожденных во Христе Иисусе (1 Кор. 4, 15), являвшихся «новой тварью» (2 Кор. 5, 17), научившихся во Христе «обновиться духом ума… и облечься в нового человека, созданного по Богу» (Еф. 4, 21–24). Апостол хорошо знал, что даже те, кто оживотворены со Христом, спасены благодатью и, живя на земле, уже водворены на небесах во Христе Иисусе (Еф. 2,5–6), способны колебаться и увлекаться (4,14) и поступать, «как поступают прочие народы, по суетности ума своего» (ст. 17).
Обращаясь к образу жизни человека, достигшего святости (том 1, III, 1), мы вынуждены внести в начертанную там картину существенную поправку: обладая любовью, просветившей и осветившей его веру, имея постоянное общение с Богом, совершая добро уже не из страха перед наказанием и не ради награды, такой христианин наряду с добрыми делами, являющимися плодом его христианской настроенности, способен совершать и совершает также зло, иначе – грешит. Жизнь каждого человека, в том числе и достигшего высокой степени совершенства, представляет собой пеструю ткань, где темные тона переплетаются со светлыми, причем у одних преобладают светлые, у других – мрачные, но всегда наличествуют те и другие. Нет абсолютно чистых людей, как нет и абсолютно греховных, лишенных всякого проблеска добра. «Не может ни один человек, – пишет св. Отец, – быть столь злым, чтобы не иметь какого-нибудь, хотя малого добра… Порочность не такова по свойству своему, чтобы добродетель при ней не имела места».[36]
Такое реалистическое восприятие нравственного состояния человеческого общества не дает однако оснований для нивелирования действительности, тем более для безнадежного примирения с ней. Сохраняя тот же реализм, с которым устанавливается всеобщая греховность, мы должны признать существование определенной закономерности: чем человек ближе к Богу, чем в большей степени его душа охвачена любовью к Богу и к людям, тем меньше он согрешает и, наоборот, удаленность от Бога, отсутствие любви к Нему и к людям, как правило, как проявление определенной закономерности, сопровождается повышенной греховностью, большей удобопреклонностью ко греху, меньшей сопротивляемостью искушениям как внешним, так и внутренним.
Отсюда можно заключить, что подверженность греху не является обратной функцией духовного развития.[37] Возрастая от веры-убежденности к вере, содействуемой любовью (Гал. 5, 6), христианин все в большей степени приобретает иммунитет против греха и, следовательно, меньше грешит. Это обстоятельство можно, как нам представляется, объяснить двояко.
Во-первых, возможности человеческой духовной энергии количественно ограничены. Расходуя энергию положительно, предаваясь молитве, богомыслию, заботам об окружающих (включая сюда не только отдельных лиц, но и социальные образования, как то: родную страну, народ, Церковь, семью, коллективы: рабочие, учебные и др.), человек не находит в себе ни сил, ни стремления к отрицательному расходованию энергии на удовлетворение своих прихотей, похотей, иначе – на проявления себялюбия, являющегося, как мы видели, важнейшим фактором греховности. Говоря просто, у людей, отдающих свои силы на служение Богу и людям, не хватает ни сил, ни времени для зла. Недаром наилучшим средством против порока всегда считался полезный труд, к которому призывает нас Слово Божие (2 Фес. 3, 7-11; Мф. 10, 10; 1 Тим. 5, 17; 1 Кор. 4, 12; 1 Фес. 2, 9). Иоанн Златоуст неоднократно подчеркивал благотворное влияние труда и полезной занятости: «Если уже и теперь, когда на нас лежат такие труды, – пишет он Стагирию, – мы грешим непрестанно, то на что дерзнули бы, если бы Бог оставил нас при удовольствиях еще и в бездействии: “Праздность научила многому худому” (Сир. 33, 28). Это изречение подтверждают ежедневные события».[38]
Примером и доказательством этой закономерности может служить даже житейская практика людей, увлеченных каким-либо видом деятельности и отдающих на нее всю свою жизнь. Часто крупные ученые, писатели, деятели искусства, политические деятели и другие не находят физических и нравственных возможностей даже на элементарное самообслуживание. Многие из них отличались и отличаются небрежностью в одежде, неприхотливостью в удовлетворении личных потребностей (пища, одежда) и все интересы их вращаются вокруг специальной области, составляющей все основное содержание их жизни. Сюда же относится и состояние влюбленности, захватывающее иногда человека настолько, что он оказывается в соответствующий период неспособным к нормальной жизнедеятельности.
Человек, охваченный любовью к Богу и к людям, не имеет уже возможности удовлетворять прихоти себялюбия, не говоря уже о зле, порождаемом ненавистью (зависть, осуждение, мщение, сознательное причинение вреда окружающим), которое органически чуждо любящему и ничего общего не имеет с его духовными и физическими потребностями.
Во-вторых, навык в добре, постоянное упражнение в нем, как духовное, внутреннее, так и внешнее, действенно-активное, сопровождается образованием привычки,[39] которая становится «второй натурой» и создает своего рода иммунитет, препятствующий искушениям воздействовать на душу, не дающий греховной инфекции проникать в душу. Если инфекция все же в душу внедряется, она не находит там подходящих для ее развития условий и погибает точно также, как погибает болезнетворный микроб, проникнувший в здоровый, обладающий иммунитетом организм. Именно к такому состоянию, доведенному до идеала, относятся слова св. Иоанна Богослова: «Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем, и он не может грешить, потому что рожден от Бога» (1 Ин. 3,9), а рождение от Бога есть, согласно последующим словам того же святого писателя, осенение и проникновенность любовью, создающей неспособность к греху (ст. 10–11). «Мы знаем, – пишет он далее, – что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти» (ст. 14). Значит, именно любовь, высшая степень совершенства, облекает человека (Кол. 3, 14) как бы в броню, делая его постепенно все более и более непроницаемым для греха.
