Он пошел к пленному морскому разбойнику, расспросил его, куда лежал путь его корабля, и узнал, что разбойники вели торговлю рабами и обыкновенно много торговали в Бальсоре.

Когда он вернулся домой, чтобы приготовиться в путь, гнев отца, по-видимому, немного прошел, потому что он прислал сыну кошелек с золотом для поддержки во время пути. Мустафа плача простился с родителями Зораиды – так звали его похищенную невесту – и отправился в Бальсору.

Мустафа поехал сухим путем, потому что из нашего маленького города в Бальсору совсем не ходили корабли. Поэтому он должен был проезжать в день очень много, чтобы прибыть в Бальсору вскоре после морских разбойников. Так как у него был добрый конь и не было никакой поклажи, то он мог надеяться достигнуть этого города в конце шестого дня. Но вечером на четвертый день, когда он совершенно один ехал своей дорогой, на него вдруг напали три человека. Заметив, что они хорошо вооружены и сильны и что они покушаются скорее на его жизнь, чем на деньги и коня, он крикнул им, что сдается. Они сошли с лошадей и связали ему ноги под брюхом его лошади, а самого его взяли в середину и, схватив поводья его коня, рысью поехали вместе с ним не говоря ни слова.

Мустафа предался немому отчаянию. Отцовское проклятие, по-видимому, уже теперь исполнялось над несчастным, и как он мог надеяться спасти свою сестру и Зораиду, если, лишенный всех средств, он мог употребить для их освобождения только свою жалкую жизнь. Проехав около часа Мустафа и его немые спутники свернули в небольшую долину. Долина была окаймлена высокими деревьями; мягкий темно-зеленый луг и ручей, протекавший посредине его, манили к отдыху. Действительно, Мустафа увидел пятнадцать – двадцать раскинутых там палаток. К колышкам палаток были привязаны верблюды и красивые лошади, а из одной палатки раздавалась веселая мелодия цитры и двух прекрасных мужских голосов. Моему брату показалось, что люди, выбравшие себе для лагеря такое веселое местечко, не могут замышлять против него никакого зла, и поэтому он без боязни последовал призыву своих проводников, которые, развязав его веревки, сделали ему знак сойти с лошади.

Его привели в палатку; она была больше остальных и внутри красиво, почти изящно убрана. Великолепные вышитые золотом подушки, тканые ковры и позолоченные курильницы где-нибудь в другом месте указывали бы на богатство и довольство, а здесь они казались только смелой добычей. На одной из подушек сидел старый, маленький человек; у него было безобразное лицо, смуглая и блестящая кожа, а неприятная черта злобной хитрости в глазах и рот делали его вид противным. Хотя этот человек старался придать себе некоторую важность, однако Мустафа скоро заметил, что не для него палатка так богато украшена, а разговор его проводников подтверждал, по-видимому, его замечание.

– Где атаман? – спросили они у карлика.

– На маленькой охоте, – отвечал он, – но он поручил мне занимать его место.

– Это он не умно сделал, – возразил один из разбойников, – потому что скоро надо решить: умереть ли этой собаке или заплатить выкуп, а это атаман знает лучше тебя.

Маленький человек с сознанием своего достоинства встал и вытянулся, чтобы концом руки достать ухо своего противника, потому что, по-видимому, хотел отомстить ему ударом; но увидев, что его усилие бесплодно, он начал браниться (правда, и другие не оставались у него в долгу), так что палатка задрожала от их спора. Вдруг дверь палатки растворилась и вошел высокий, статный человек, молодой и прекрасный, как персидский принц. Его одежда и оружие, кроме богато украшенного кинжала и блестящей сабли, было скромно и просто, но его строгий взор, вся его наружность внушали уважение, не возбуждая страха.

– Кто это смеет затевать спор в моей палатке? – крикнул он перепугавшимся разбойникам.

Некоторое время в палатке царила глубокая тишина. Наконец один из тех, которые привели Мустафу, рассказал, как это произошло. Тогда лицо атамана, казалось, покраснело от гнева.

– Когда это я сажал тебя на свое место, презренный Гассан? – страшным голосом крикнул он.

Карлик съежился от страха, так что стал казаться еще гораздо меньше, чем прежде, и скользнул к двери палатки. Достаточно было одного удара ногою, чтобы он большим странным прыжком вылетел за дверь.

Когда карлик исчез, три человека подвели Мустафу к хозяину палатки, который между тем лег на подушки.

– Вот мы привели того, кого ты приказал нам поймать.

Атаман долго смотрел на пойманного и затем сказал:

– Зулиейкский паша! Твоя собственная совесть скажет тебе, почему ты стоишь перед Орбазаном.

Услыхав это, мой брат бросился перед ним на колени и отвечал:

– Господин! Ты, кажется, ошибаешься. Я бедный неудачник, а не паша, которого ты ищешь!

Все в палатке были изумлены этой речью. Но хозяин сказал:

– Тебе мало может помочь твое притворство, потому что я приведу к тебе людей, которые хорошо знают тебя.

Он велел привести Зулейму. В палатку привели старую женщину, которая на вопрос, не узнает ли она в моем брате зулиейкского пашу, отвечала:

– Конечно! Клянусь могилой Пророка, это паша, а никто другой.

– Видишь, негодный, как не удалась твоя малодушная хитрость? – гневно заговорил атаман. – Ты для меня слишком жалок, чтобы я испачкал твоей кровью свой хороший кинжал; но завтра, когда взойдет солнце, я привяжу тебя к хвосту своего коня и буду скакать с тобой по лесам, до тех пор, пока оно не скроется за холмы Зулиейка!

Тогда мой бедный брат упал духом.

– Это проклятие моего жестокого отца подвергает меня позорной смерти! – воскликнул он плача. – И ты погибла, милая сестра, и ты, Зораида!

– Твое притворство не поможет тебе, – сказал один из разбойников, связывая ему за спину руки. – Убирайся из палатки, потому что атаман кусает себе губы и посматривает на свой кинжал. Если ты хочешь прожить еще одну ночь, то уходи!

Когда разбойники собрались увести моего брата из палатки, они встретили трех других, которые гнали перед собою пленника. Они вошли вместе с ним.

– Вот мы привели пашу, как ты велел нам! – сказали они и подвели пленника к подушке атамана.

Когда пленника вели, мой брат имел случай рассмотреть его и сам поразился сходством между собой и этим человеком; только лицо у того было смуглее и борода чернее. Атаман, по-видимому, был очень изумлен появлением второго пленника.

– Кто же из вас настоящий? – спросил он, смотря то на моего брата, то на другого человека.

– Если ты подразумеваешь зулиейкского пашу, – отвечал гордым тоном пленник, – то это я!

Атаман долго смотрел на него своим строгим, страшным взглядом, а затем молча сделал знак увести пашу. После этого он подошел к моему брату, разрезал кинжалом его веревки и сделал ему знак сесть к нему на подушку.

– Мне жаль, незнакомец, – сказал он, – что я принял тебя за того негодяя; но припиши это непостижимой воле неба, которая привела тебя в руки моих братьев именно в час, предназначенный для погибели того нечестивца.

Мой брат стал просить у него одной-единственной милости – тотчас же позволить ему опять ехать дальше, потому что всякое промедление может сделаться для него гибельным. Атаман осведомился о его спешных делах, и когда Мустафа все рассказал ему, он стал уговаривать брата остаться на эту ночь в его палатке: он и его конь нуждаются в отдыхе, а на следующий день он покажет ему дорогу, которая в полтора дня приведет его в Бальсору. Мой брат согласился, был прекрасно угощен и до утра спокойно спал в палатке разбойника.

Проснувшись, Мустафа увидел, что он совершенно один в палатке, но за занавесом палатки он услыхал голоса, которые принадлежали, по-видимому, хозяину палатки и маленькому смуглому человеку. Он немного прислушался и к своему великому ужасу услыхал, что карлик настоятельно предлагает другому умертвить незнакомца, потому что он может всех выдать, если будет освобожден.

Мустафа тотчас заметил, что карлик ненавидит его; ведь он был причиной того, что вчера с карликом так дурно обошлись. Атаман, по-видимому, несколько минут раздумывал.