Офицер нахмурился.

– Значит, вы говорите, Эрго до сих пор в медотсеке, ИР? Разве регенерация не излечила его полностью?

– Его жизнь вне опасности, но он еще не оправился полностью. Завтра его уже переведут в камеру.

– Я могу увидеть арестанта, ИР? – вдруг спросил Марион.

Тот удивился.

– Конечно, трайд, это не запрещено, но я бы не советовал вам подходить к нему: он безумен и опасен. Вы можете увидеть его по модулю…

– Проводите меня в медотсек, ИР, – не слушая его, потребовал офицер.

– Да, трайд.

Медицинский отсек находился на втором ярусе. Они двигались по широким, залитым ярким искусственным светом, лишенным окон, коридорам. Шершавые мрачные стены, поддерживающие недосягаемый потолок, давили почти физически. Взгляд блуждал по гнетущему пространству, пытаясь отыскать хоть малюсенький клочок чего-то человеческого, цветного, живого, но всюду лишь голые несокрушимые стены – однообразные, скучные – снующие роботы, вежливо приветствующие их, да настороженные глаза ЛОУ⁶⁸. Мощная вентиляционная система не давала воздуху застаиваться, нагнетая свежие, пахнущие морем, потоки, но все равно дыхание, словно спиралось, улавливая незримые флюиды смерти, въевшиеся навечно в сами стены.

ИР-25 легко, бесшумно, плавно катился чуть впереди, Марион шагал за ним; гладкое покрытие пола заглушало все звуки. Вокруг стояла тишина. Вскоре они остановились у больших металлических дверей, возле них – двое ИРов.

– ИР-45, зайдешь вместе с трайдом, – приказал ИР-25.

Марион не стал возражать.

Двери открылись, обнажив еще одни – такие же толстые и крепкие, которые пропустили их, повинуясь манипуляциям сопровождающего ИРа.

Эрго лежал на кровати под неусыпным наблюдением ЛОУ, которое при попытке бежать или других непредвиденных действий арестанта моментально обездвиживало его или било небольшим зарядом, лишая сознания, а в особо тяжких опасных случаях стреляло на поражение, и тут же подавало сигнал на главный модуль и на датчики ИРов. Вдобавок ко всему, конечности пирата были скованны силовыми наручниками.

Глаза его, широко открытые, смотрели бесцельно в потолок, неподвижно, немигающе.

Глядя на это скованное вытянутое тело, Мариону даже стало немного жаль его. Но вот пират повернул голову, зеленые глаза знакомо ярко и насмешливо вспыхнули.

– А-а! – хрипло воскликнул он. – Кээсец! Давненько я тебя не видел! Ну, проходи, проходи, не дрейфь, – он говорил на деллафийском. – Свернуть тебе шею я не смогу, видишь, как скрутили проклятые роботы, чтоб им заржаветь насквозь.

Марион сел на стул, не спуская глаз с пирата. ИР-45 пристроился у кровати, застыл неподвижно. А Эрго продолжал:

– Хорошо, что ты заглянул, кээсец. В этой дыре даже поговорить не с кем. Хоть ты и не лучший собеседник, но все же лучше, чем эти консервные банки, что шмыгают здесь, словно крысы. Терпеть не могу роботов! Ну, как поживаешь, кээсец, рассказывай. Все ловишь нашего брата? Я тут краем уха услышал, что Деллафия вовсю веселится и гуляет, отмечает какой-то цветочный праздник? Небось, и ты не отставал, лапая голубоглазых красоток? Ха-ха! Вы, деллафийцы просто жить не можете без всяких праздников и гулянок. Да-а, я бы сейчас тоже не отказался от какой-нибудь фиолетововолосой лапочки, – мечтательно протянул он. – Жаль, что в этой дыре нет такой услуги, ведь это первая необходимость, а перед смертью и подавно. Не предусмотрели, – укоризненно покачал головой пират.

Марион посмотрел на его голый живот, где белел, похожий на многолучевую звезду, шрам, видимо, от лазерного луча, отчетливо проступавший на темной коже, спросил:

– Тебя недостаточно держали в регенерационной камере?

– Скажешь! Я плавал там, – Эрго кивнул на большую округлую капсулу, наполненную вязкой субстанцией бледно-голубого, почти прозрачного цвета, – как кусок дерьма, три даальса! Да меня передержали, черт подери!

– Почему так долго, а шрам остался?

– А я почем знаю? – попытался пожать плечами тот. – Видимо, такие у меня плохозаживающие кишки.

– Зачем же ты кинулся на робота? – полюбопытствовал офицер.

– Каррамба! – прорычал тот, сверкая глазами. – Я же говорю, что ненавижу эти говорящие железяки! А здесь их столько, что нормальному пирату впору ошалеть! Наверняка этот придурочный Начальник тюрьмы расписал меня, как монстра, облил грязью и жаловался, что я не даю никому покоя, верно? Ха-ха! Он мечтает поскорее избавиться от меня, старая ржавая банка!

ИР-45 стоял невозмутимо, молчаливо и по-прежнему неподвижно, но все его датчики были в полной готовности, начеку. Роботы не обращали внимания на оскорбления в свой адрес и не умели оскорбляться и обижаться, хотя могли удивляться, печалиться, сочувствовать, радоваться и даже смеяться и веселиться. Поэтому пират мог проклинать и обзывать их, сколько вздумается без вреда для своего здоровья.

– Эх, кээсец, – вздохнул Эрго и его глаза утратили блеск. – Угораздило же тебя поймать меня, как муху в паутину! И ведь, что самое обидное, не могу я тебе по морде твоей холеной даже вмазать, а так хочется, клянусь космосом! А ты, небось, и рад, что меня распылят к чертовой бабушке? Тоскливое здесь место, меня просто воротит от него. Кто ж это такую мрачную нору построил на Деллафии? Ни окошка, ни щелочки, – не поймешь, то ли день, то ли ночь, эти стены голые, тишина, тут любой свихнется и озвереет. Слышь, кээсец, когда мой срок? Ты, поди, только для этого и пришел сюда?

– Через 11-ть даальсов, – не стал скрывать тот.

Глаза Эрго вдруг снова насмешливо вспыхнули, и он неожиданно расхохотался, громко и хрипло.

– Дери меня Звездный Призрак! – воскликнул он. – 11-ть даальсов! Да за это время я успею сгнить заживо, прежде, чем меня отведут в камеру распыла! Нельзя ли перенести эту дату? – прищурившись, спросил арестант. – Допустим, на сегодня. Лучше немедленно разлететься на миллион атомов, чем гнить 11-ть даальсов, подыхая от тоски и одиночества. Или вам доставляет удовольствие то, что жертва мучается и бесится, ожидая ступень за ступенью⁶⁹ приближение своей смерти? Если это так, то вы превосходите по жестокости и изощренности самих гениев войны – таллассцев.

– Думай, как хочешь, – отрезал Марион. – Умрешь ты от распыла или от тоски – мне все равно, судьба убийц меня не интересует.

Эрго зло посмотрел на него, процедил:

– Что же вы, кээсцы, не можете никак поймать главную фигуру – Калахаса? Вот кто поистине отъявленный убийца и негодяй, но почему-то он на свободе. Может, вы боитесь талласского царька и не хотите развязывать войну? Закрыли глаза на его преступления, да?

Марион спокойно дождался, когда пират замолкнет, произнес:

– Придет и его черед – рано или поздно. Слушай, Эрго, меня сейчас интересует, куда Калахас подевался? Тебе все равно терять нечего, поэтому…

– Да не знаю я ни черта! – яростно перебил его пират, пытаясь подняться с кровати и дергаясь, как червь. – Не знаю, куда пропал этот ублюдок Калахас, и что он задумал! Я лишь знаю, что торчу в этой вонючей дыре в компании роботов и таких же бедолаг, как и я, и, что через 11-ть даальсов я сдохну!

Да, видимо, пират, действительно, ничего не знал, и Марион это чувствовал. Поднявшись со стула, промолвил:

– Хорошо, Эрго, я поверю тебе, – после чего повернулся и зашагал к двери, ИР-45 был уже рядом.

– Эй, парасконец! – окликнул его пират. – У меня есть последнее желание!

– Говори.

– Через 11-ть даальсов пусть сюда прибудет империта деллафийская, – увидев, как гневно сверкнули

глаза офицера, Эрго захохотал во все горло: – Да не дрейфь, кээсец, я не трону девчонку, она слишком хороша для меня. Просто хочу полюбоваться, она напоминает мне звезды. Эх, красивая чертовка!

Марион удивленно посмотрел на странного серебряноволосого заключенного, столкнулся с насмешливыми зелеными глазами.