8. И СНОВА МИТЬКА

Вот и Митька давно не встречался со школьными: не хотелось. От школы только и осталось постоянное чувство напряжения на уроках, когда он помалкивал на задней парте да поглядывал на спорящих с таким видом, что всем и сразу становилось ясно: мнение-то у Мытищина есть, только вот не торопится он с этим мнением выскакивать, не то что другие. Он тогда дурак был, Митька. Это он потом понял, что дурак и раззява, когда, несколько лет спустя, узнал стороной, что на Дмитрия Ивановича был сигнал и что Клавдюше пришлось Дмитрия Ивановича из школы убрать. Вот тогда Митька и вспомнил, что Дмитрий Иванович ему никогда не нравился и всегда был подозрителен с этим усиленным разжиганием разногласий, потому что зачем, собственно, все эти разногласия на уроках в советской школе, все эти споры о добре и зле, о неправде и правде - самая что ни на есть оппортунистическая, гнилая почва. Есть литература - и все, и спорить не о чем. Дурак был Митька, не разобрался вовремя; какой-то комсорг занюханный оказался умнее!.. Весь первый год после школы Митька работал по линии Осоавиахима в одном из академических театров, учил знаменитых артистов стрелять с колена и лежа. Работенка не пыльная. А дальше на такую работу устроился, что и думать забыл об институте: в отдел кадров одного шибко авторитетного учреждения. Из райкома товарищи, спасибо, помогли, та же Аня Михеева слово замолвила. Ну, пофартило! Тут уж всему научишься, навсегда забудешь, что был дураком. Хоть и небольшой ты еще начальник, а ничего, наглядишься, как самые безукоризненные, казалось бы, анкеты и самые безупречные биографии гадливо перечеркиваются порою, как заведомо липовый, с понятными целями состряпанный, документ. Тут про человека такое иногда узнаешь, чего сам он о себе не знает и не узнает, может быть, никогда. И на людей Митька привыкал поэтому вот так поглядывать, как на уроках Сухорукова следил за спорящими, - дескать, имею свое особое мнение, только вот сказать его до поры до времени не хочу... И если умники эти не все понимали значение усмешливого Мнтькиного взгляда и говорили с Митькой, не скрывая подчас неприязни или пренебрежения, то это Митьке тьфу, Митька от этого не рассыплется. с него достаточно знать то, что он знает, - и все. Он человек порядочный. Он и погубить бы мог, превосходно видел, когда и как это можно сделать, но ведь не делал же! В этом его чувство достоинства было, его пафос, его затаенное превосходство над другими людьми - то, что он мог бы погубить, но - не губил. Такой человек Мытищин. Так что к тому дню, когда он вновь встретил школьную свою любовь Юленьку Мякину, жизнь у Митьки была в общем-то в ажуре. И так как он отлично помнил то появление в школе комиссара Мякина, после которого Юлю из школы забрали, и то, что она с тех пор никаких попыток увидеть Митьку не делала, - так как он все это превосходно помнил, то решил сейчас, что пройдет мимо нее, не обернувшись, и совсем было прошел, но его словно что в сердце толкнуло. Было это в булочной. Юлька и сейчас ни малейших попыток быть замеченной не делала: стояла за столбом у засыпанного крошками стола и, прижав к груди сумку с хлебом, смотрела на Митьку с исступленной радостью и боязнью. Вот этот взгляд и заставил Митьку оглянуться. Как ни мало был чуток Митька к чужой душевной жизни, это он понял: что внимание к себе Юлька, что бы там раньше ни было, воспримет сейчас восторженно и благодарно. И, заранее наслаждаясь этой восторженной благодарностью, неторопливо двинулся к ней: - Ну, здравствуй. - Здравствуй, - нерешительно ответила Юлька. Она очень вытянулась, похудела, побледнела как-то, но девичий бюстик ее и полные, смуглые, обнаженные до локтя руки были все те же - как и тогда, когда Митька глаз от всего этого отвести не мог. И таким же строгим казалось ее лицо от тяжелых, сросшихся у переносья бровей, и так же смягчалось доверчивым, сияющим взглядом. - Что ты так смотришь? - Как? - Юлька едва. заметно шевельнула бровями и улыбнулась. Все такая же! Вот от этой улыбки Митька когда-то не спал ночами. - Рада? - Очень. - Да, давненько не виделись. - Митька хотел сказать, что и сам рад, но почему-то не сказал. - Пойдем? Юля торопливо кивнула. Митька не сразу понял, почему она протягивает ему свою сумку с хлебом, потом понял, снисходительно взял ее. - Ты все там же живешь? Было похоже, что девчонка и в самом деле рада до полусмерти, вроде бы языка лишилась: на вопросы Митькины отвечает односложно, все только поглядывает искоса с этим выражением доверия и ласки. Коротко ответила, что не учится, нет, работает на заводе. Митька даже присвистнул: - Что это вдруг? Ты же интеллигентка, тебе в институте - самое место. Куда твой отец смотрит... Юлька не отвечала. - Такой, понимаешь, мужик пробойный... У Юлькиного подъезда, совсем по-школьному озираясь, не появится ли вдруг комиссар Мякин, Митька задержал Юлькину руку. Рука эта была жестковатая, в трещинках, во въевшейся копоти. - Хорошая рука, - поощрил Митька. - Настоящая рабочая... Юлька словно не слышала, смотрела, как и в булочной, с напряженной боязнью: - Пойдем ко мне? - К тебе? - Митька не скрыл веселого изумления. - А как же... - Ничего, пойдем. Здорово Митька сегодня расчувствовался от нечаянной этой встречи, если все же пошел: нарываться-то! Осторожно вошел вслед за Юлькой в полутемную переднюю, бросил кепку на высокую вешалку. Юля прижала палец к губам: - Тише. Двинулся вслед за ней в комнату, удивляясь все больше. Большие окна, несмотря на яркий весенний день, стояли по-зимнему заклеенные, с ватным батоном между стеклами. В комнате все выглядело так, словно здесь перебывало множество чужого народа. В креслах и на крышке пианино стопками, лежали вывернутые из шкафа книги, на столе с загнутой скатертью, прямо на полированной поверхности, громоздилась грязная посуда, скомканная постель сдвинута была к спинке дивана. - Ничего не понимаю, - сказал Митька, уже начиная понимать и еще не веря своей догадке, - Где отец? Юля молчала. - Арестован, что ли? Юля, отчетливо бледнея, подняла на него умоляющие, налитые слезами, неестественно сияющие глаза: - Не уходи. Пожалуйста. - Что это я вдруг уйду? - Митька был нарочито груб, как и всегда, когда чувствовал себя растроганным. Никуда он не собирался уходить. -Арестован он, что ли? Когда? - Месяца два. И мама. - Вот оно что. Враги оказались? Юлька вскинулась, как от удара. Прижала руку к губам: - Не надо. Все-таки здорово она ему нравилась! Стал бы он с другою так нянчиться пока успокоится, выплачется. Ах, какая красивая! Плечи эти, дрожащие под его рукой, совсем как у женщины, круглые... Митька сел на краешек дивана, притянул ее к себе. Юлька неумело и доверчиво прижалась лбом к его плечу. - Ну, будет тебе, - сказал он, чуть откашливаясь, потому что голос отказывался ему служить. - Хватит, ты что! Знаешь, сколько ошибок бывает... - Потому что бывают ошибки, это Митька твердо знал. Разберутся, выпустят. Твоего отца за версту видать, какой он враг! Ты не сомневайся... - Подселили каких-то, - плача и словно бы вовсе не слушая его, жаловалась Юлька. - В кухню не выйдешь. Другого слова не знают: контра... - Юлька трясла головой, не в силах подавить рыдания. - Я же не контра, нельзя так... - Будет, говорю! Ах, бесстыдница... - Митька достал из кармана чистый платок, тряхнул им, как градусником, стал вытирать девчонке глаза, нос: Юлька заметно улыбнулась сквозь слезы. - Бесстыдница какая! - ободренный этой слабой улыбкой, продолжал Митька. - Не убираешься, опустилась. Полировку вот не жалеешь - человеческий труд. А ну, подожди-ка... Чуть отодвинул ее от себя, встал, подошел к окну, рванул подавшуюся раму. Посыпалась штукатурка. Митька сгреб вату, держа ее на отлете, снес в угол. Отряхнул руки, толкнул вторую раму. От свежего весеннего ветра распахнулась занавеска, с подоконника полетел сор, цветные бумажки. - Ничего, - сказал Митька, - Уберешь потом... Юлька сидела на диване, не делая ни малейшей попытки помочь ему, что-то шептала, беззвучно шевеля губами. Вот такая, значит, будет у Митьки жена распустешка неумелая, с подмоченной анкетой!.. - Ты что? - спросил он тем же вздрагивающим шепотом, слабея от всех этих своих мыслей. - Что ты шепчешь? - Господи! - сказала Юлька - Если бы ты знал, как я тебя ждала... Ждала его! У Митьки даже губы пересохли, когда он, опустившись рядом, вновь притянул ее к себе. Вот так и сидеть всю жизнь как царь с царицей... - Ну что ты так смотришь? Любишь, что ли? - Очень, - прошептала Юлька, опять застенчиво и неумело прижимаясь к его плечу. - Всегда. Ты такой всегда был... - Ну, какой же? - Благородный, сильный. Лучше всех. Мне все девчонки в нашем классе завидовали... Митька польщенно улыбнулся: - Ну уж... - Я просто смотреть на тебя не могла... Митька не выдержал: - А как же тогда? Увели, как овцу, от тебя хоть бы слово... Юлька даже отстранилась на миг, взглянула доверчиво: - Как же я сама? Это ты должен... - Почему - я? - Ты мужчина. Как она это сказала: мужчина он! Смотрит затуманившимися глазами, как Митька канителится с ее пуговками. Напряглась, ждет. Милая! Ладно, это он с ней потом разберется - почему отца слушалась, почему и знака ему не давала. Это все потом. Митька все сделает по-честному, как надо, все возьмет на себя. Фамилией прикроет: Мытищина. Юлия Мытищина. Поселятся здесь, у ее комиссара говенного, соседей припугнет - раз плюнуть... Ради этого всего, ради этих титичек славненьких!.. - Ну, обнимай, обнимай меня, - нетерпеливо бормотал Митька, сам уже не очень понимая, что говорит. - Обнимай, не бойся, работай... - Ты такой хороший, - в самое ухо его прерывисто шептала Юлька. - Такой хороший, хороший... "Хороший, да, - думал Митька и вроде бы уже ничего не думал.- Я тебе еще лучше буду. Я такой буду - закачаешься. За эту любовь ее - вот так. За то, что, как пса, прогнала. За то, что дождалась, умница, все мое - и молоко, и сливочки... Больно? Терпи, миленькая. Терпи, я тебя царицей сделаю..." - Хороший, хороший... - задыхаясь и плача - от нежности, от потрясения, от боли - сквозь стиснутые зубы повторяла Юлька. Словно молилась, словно заклинала. И - вверялась Митьке Мытишину, вверялась...