Но один еще раз они все-таки к нему пришли. В тот день, когда умерла Мариам-ханум...
Скончалась Мариам-ханум вечером, когда Джалил-муаллнм уже вернулся с работы. Болела она месяца два. Начались у нее боли в груди спустя некоторое время после приезда с курорта, но продолжала она помогать невестке по дому, за внуком следила п сердилась, если уговаривали ее прилечь отдохнуть. Последние Две недели лежала неподвижно, не в силах была руку поднять. Исхудала за эти дни чрезвычайно, прямо прозрачная вся стала, морщилась от ставшей уже нестерпимой боли в груди и негромко стонала, если думала, что в комнате никого нет. Вызывал Джалил-муаллим к матери лучших врачей, пригласил самого известного профессора, но все они говорили в один голос, что не существует никакого средства, с помощью которого можно было бы удержать Мариам-ханум в этом .мире. Удивляло зто Джалил-муаллима и приводило в отчаяние. Никак не укладывалось в голове, как же это так: человек ведь не в аварию попал смертельную, и в пожаре не горел, и крыша на него не обрушивалась, и возраст такой, что ему жить и жить в доме сына, который матери, самый лучший уход обеспечит, любое лекарство достанет, заболел человек не в войну, в мирное время, а никто ему "а помощь прийти не может. Погибает человек на глазах, а ты ничего сделать не в состоянии. Все как во сне кошмарном.
Выписывали врачи всякие обезболивающие лекарства и у,хо-дили.
Лежала Мариам-ханум вовсе бесчувственная, но в поеледний день пришла в себя и даже боль ее отпустила. Умерла в полном сознании, попрощавшись с сыном и домочадцами. Слушал Джалил-муаллим, онемев от горя, мать, говорившую ему с доброй улыбкой на обескровленном лице, что уходит она из этого мира со спокойной душой, что была она счастливой и что гордится она сыном своим Джалилом и будет молиться за него и там, куда уходит без страха и робости.
Вспомнила мужа покойного, с которым прожила короткую, но радостную совместную жизнь, и безвременно умершего в ту же. проклятую войну сына Таира. Завещала Джалил-муаллиму, чтобы он продолжал к единственному брату Симургу относиться с любовью и заботой, помогал бы ему во всем и чтобы жили всегда вместе, никогда не расставаясь, одной семьей, ибо не зря сказаны слова мудрые и вещие, что погибнет дом, разделившийся изнутри.
Похоронил Джалил-муаллим мать, как и просила она, рядом с родителями ее, покоившимися под тяжелыми памятниками-надгробьями из черного мрамора. Последним бросил горсть земли на холмик, выросший над тем страшным местом, куда только что опустили тело Мариам-ханум, и дал себе слово поставить ей через год, после того как осядет земля, памятник и посадить деревья, чтобы покоилась Мариам-ханум вечным сном под их прохладной сенью.
Пока стоял Джалил-муаллим с прижавшимися к нему плачущими женой и детьми и глядел невидящими глазами на могилу, уложили на нее родственники, соседи и сослуживцы многочисленные венки, и скрылась могила под холмом из живых цветов. А траурные шелковые ленты с надписями сняли с венков и аккуратно свернули в один клубок, чтобы позже узнала семья покойной имена всех, кто почтил скромно память Мариам-ханум.
С это" же благой целью дали объявление в городские газеты с выражением соболезнования по поводу безвременной утраты.
Почувствовал в эти дни скорби Джалил-м-уаллим, что не одинок он, каждый вечер приходили люди, чтобы разделить его горе, не оставить его один на один с тяжелыми мыслями.
Устроил Джалил-муаллим после похорон поминки. Свыше ста человек собралось за столами, расставленными в ряды в комнатах и во дворе. Подавался за поминальным столом в больших блюдах политый обильно маслом с растворенным в нем шафраном, сваренный из самого лучшего риса плов с тремя подаваемыми отдельно приправами-из баранины с каштанами, из курятины, запеченной в яичном омлете с кислым соусом из алычи, из рубленого мяса, перемешанного с кишмишом и хурмой, с имбирем и разными душистыми специями.
В других блюдах подносилась долма из жирного мяса с рисом, завернутых в тщательно отобранные при жизни самой Мариам-ханум молодые виноградные листья, и ею же заготовленные впрок в больших стеклянных банках со специальным раствором, позволяющим храниться листьям не портясь весь год до следующего лета. К долме ггедава-лись чаши с кислым молоком, с натертым и раэмешангиьта чесноком и без него-. И; зе^ лень на столе была разная и свежая: м*елкая краевая редиска молочной спелости, молодой- тархуи, очищенный от жестких стебельков, кресс-салат, зеленый лук и рейхам, самая отборная зелень на любой вкус. В кувшинах и графинах подавали- к еде прохладный розовый шербет, в меру подслащенный, уталятсидий жажду.
А после того как столы были убраны, подали крепкий, по всем правилам заваренный чай и к нему нарезанные лимоны и в плоских тарелках янтарную халву, посыпанную корицей.
Давал поминки Джалил-муаллим и на третий день, и на седьмой, и в последний раз - на сороковой. Неукоснительно делал все, нто полагается, для того чтобы должным образом почтить память незабвенной матери Мариам-ханум.
В каждодневных трудах и заботах постиг он глубокую мудрость бесчисленных поколений предков своих, придумавших и сохранивших обычаи, могущие показаться ненужными и бессмысленными человеку недалекому, тщательное выполнение которых только и позволяет, в суете и хлопотах, в окружении людей, временами забывать о вечной утрате единокровного существа - горе, страшнее и мучительнее которого не знал весь род людской за долгое время своего существования.
Приходили помогать жене Джалил-муаллима все соседки. Приходила и жена Манафа с дочерью. Несколько раз видел он Дильбер: то на кухне, то во дворе встречался со взглядом ее, печальным и вроде бы удивленным, но жене по поводу этих возобновившихся хождений, конечно, ничего не сказал, потому что должны быть открыты двери дома в трауре для каждого, кто пожелает прийти в него. И даже с Манафом, регулярно приходившим первые семь дней каждый вечер, а потом на протяжении сорока дней в каждый четверг, разговаривал Джалил-муаллим без видимого неудовольствия.
Все свои сбережения до единой копейки потратил Джалил-муаллим в эти сорок дней. Потратил без всякого сожаления, в твердой уверенности, что не подобает ему экономить в столь святом и важном деле. Полагал Джалил-муаллим, что уровень и тщательность выполнения этого обряда очень точно отличают людей порядочных и заслуживающих уважения и одобрения окружающих от других - без роду и племени и в большинстве своем беспутных.
Деньги, скопленные им для брата, он не тронул, справедливо рассудив, что Симургу, пока он встанет твердо на ноги, они просто необходимы. А сам он в них не нуждается соверщенно и в будущем отложит столько же и больше, слава богу, жив он и здоров, и дела служебные идут как надо.
Симургу о смерти матери сообщать не стал, не хотел расстраивать и омрачать жизнь находящемуся на чужбине брату, которому оставалось служить еще три месяца.
Ожидал приезда брата с нетерпением. Сам покрасил стены в его комнате клеевой краской и даже нанес на них при помощи трафарета незатейливый рисунок. Очень нравилось Джалил-муаллиму возиться и с ульями, пожалуй, не в меньшей степени, чем работать в саду. Подходил к ним Джалил-муаллим первое время, покрываясь .с головой специальной защитной сеткой, а потом признали его пчелы и подпускали к себе без всякой сетки. Все же изредка жалили, даже спустя долгое время. Старый пасечник, продавший Джалил-муаллиму ульи, объяснил ему, когда тот обратился за консультацией по этому и другим вопросам пчеловодства, что пчелы чувствуют, когда подходит к ним человек со злостью, раздраженный. Чувствуют непостижимым образом и не любят этого, вот тогда-то и жалят даже хозяина.
Никак не мог вспомнить Джалил-муаллим, в каком настроении он подходил к ульям в те разы, когда его жалили пчелы, и не очень поверил старику, тем более что пчелиные укусы его не очень огорчали: слышал Джалил-муаллим от людей, что от пчелиного яда для человеческого организма только польза.
