Оформление серии П. Петрова

Портрет Берты Ландау на обложке художника Владимира Симонова

– Что ты хочешь от меня услышать? «Джага-джага, мне это надо-надо»? А если правду? Один раз в совместной жизни! Последняя гастроль!

И вы тоже послушайте, недолюбленные папой чада. Потому что вы все славно потрудились, все вместе. Все, как один, пожрали мою жизнь! Человеческую жизнь пожрали и не подавились. И еще смеете талдычить про доброту и порядочность!

Я молчал! Я думал: до вас дойдет. Вы потребители. Пользуетесь мной, как электроприбором: на одну кнопочку нажали – появился любящий муж, на другую надавили – заботливый отец выскочил. Любящий муж: скок-поскок шустрит для женушки ненаглядной, которой все мало. Заботливый отец: старательно тырит откуда что может, чтоб ублажить своих невинных беспомощных ангелочков. Они же не просились на белый свет! Это он сам их произвел, вот пусть и тужится теперь, выталкивает из себя материальные блага!

Ишь чего придумали – не просились они! Сперматозоидов сколько за один раз выстреливается? Миллионы! И все устремляются к новой жизни! Всех светлое будущее манит! Спешат, хвостами толкаются. Такая гонка происходит, такая конкуренция! В итоге – доходит только один! Самый-самый из всех! Кто интенсивнее всех остальных миллионов хочет – именно хочет, причем сам! – на так называемый белый свет, если он для кого-то белый.

То есть у сперматозоида ума и чести хватает признаться самому себе в жутком желании жить и гнать на всех парах, чтоб никто другой не обогнал.

А как цель достигнута – начинается: то не так, это не так, того не хватает, это подай, жизнь не имеет смысла, если не получу, что у других есть.

Морочьте головы другим, а мне не заморочите больше: вы появились жить потому, что сами очень этого хотели. И нечего на других сваливать!

Что молчите? Думаете – ничего, перетерпит, уймется, запряжется и потянет? Привыкли уже? А вы сами! Не за чужим хребтом, а своим горбом! Сами покорячьтесь! Мой хребет – чужой для вас, поняли?

Молчите? Правильно! Боитесь гнать волну! Только теперь это уже не поможет! И слепой иногда ухитряется прозреть! А если и не прозреть, то допереть неповрежденными участками мозга, что семья – это пустыня.

И всем в этой пустыне глубоко плевать, дотащишься ты до пальмы и колодца с водой или подохнешь в песках. Главное, чтоб было что от тебя откусить.

Ты, женщина, думаешь, что облагодетельствовала меня своим присутствием? Это хорошо, что ты сейчас таращишься, как жертва гипнотизера. Может, лучше вспомнишь: я тебя замуж не звал! Вообще не приглашал тебя разделить дорогу судьбы.

Странно, да? Что я такое говорю? Ай-ай-ай! А говорю я правду и ничего, кроме правды, как перед лицом федерального суда. И пусть ангелочки навострят свои мохнатые ушки. Мамочка очень хотела выйти замуж за папочку, потому что все подружки уже спроворили себе спутников жизни, а она куковала без штампа в паспорте. Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку! А никто не вырисовывался, хоть ты обкукуйся с северо-запада до юго-востока по розе ветров. У нее уже терпение стало иссякать. И тут черт меня дернул очутиться в нужное время в нужном месте. Да еще пожалеть царевну Несмеяну. Скрасил ее одиночество. Я-то думал – на непродолжительное время, а она решила – навсегда.

Она у нас все воплощает, что решит.

Это не ты ли мне каждый день гнусила: «Давай поженимся. Давай поженимся. Давай поженимся». А помнишь, что я отвечал?

Может, я скакал от радости и вопил: «Дафай-да-фай?!» Нет? А что я говорил? Ты им скажи, что я тебе отвечал. «Зачем?» – вот что. Зачем жениться, если тебе со мной и так хорошо?

Это ты мне мозговые извилины заливала идеей вечной любви и служения мне в течение всей совместной жизни как воплощению идеала этой самой любви! А я как та ворона из басни.

Вот бы вспомнить вовремя! Не зря же в школе учили! Лисице сыр нужен, а она вороне про высокие материи: «Спой, светик, не стыдись, мой хороший!»

Вот я и каркнул в конце концов: «Ну, давай, чего уж там!»

И пошло-поехало: «Славик мне сделал предложение!»

Всем подругам, родителям, начальникам и подчиненным: «Просит выйти за него замуж – ха-ха-ха! Хи-хи-хи!» А я не то что не предлагал, не просил, но и уговорила ты меня путем долгих и нудных приставаний.

Получила свое – и тут же про все забыла. Ее замуж позвали, видите ли! А она еще подумает! Крепко подумает о кандидатуре просителя. Тоже – артистка погорелого театра на гастролях. Главное, сама тут же поверила, что так оно и есть. Что ты – царица бала. И принялась рулить. Тебе не мужчина был нужен рядом, а холоп. Слуга. Раб. Все чтоб устраивалось по-твоему. А уж когда забеременела, тут ты посчитала себя вправе устраивать ежедневные показательные разборки. Помнишь, нет? Как ты ежедневно меня обличала. Припоминаешь? Что я и неудачник (это точно, раз на тебя клюнул), что я как мужчина несостоятелен (с тобой станешь!), что ты – мой единственный шанс (стопудовый шанс отправиться на тот свет в не запланированные природой сроки), что я не заслуживаю такого счастья, как ребенок (твой ребенок – то еще счастье).

А я, как гриб-подберезовик, все это выслушивал, только черви изнутри меня точили. Ты нагло хамила без удержу, а я себе объяснял: «Она готовится стать матерью. Терпи. Это святое».

А ты, женщина, – что для тебя святое? Какую тему ты не обгадила? Какую душевную струну не перепилила деревянной пилой? Что я тебе должен? А мне – что ты должна? Об этом не хочешь подумать?

Да я домой после работы не хочу! Активно не хочу. В дом, который сам создал. Потому что ты – ядовитая! Ты знаешь много слов, от которых мужчине жизнь делается не мила. Ты ими бросаешься направо-налево, даже отчет себе не отдаешь, что их можно услышать и запомнить навсегда. И не простить.

Кто я у тебя? «Тормоз, чурбан, этот, дебил, дегенерат, придурок, боров…»

Могу еще напомнить с десяток. А если я тебя твоими же методами? Ты припрешься с работы, а я тебе: «Где шлялась, корова?»

Или в постели: «Что развалилась, бревно сырое?»

А? Ндравится?

Кстати, если уж говорить о состоятельности полов: ты, как женщина, полный ноль. Тебя хотеть невозможно. Ты на ночь под душ не встанешь. Мужу-то какая разница – можно и повонять, он привыкший. Ты ничего не делаешь, чтоб у меня желание появилось. Ты своей куриной головой даже вообразить не можешь, что от тебя тоже что-то требуется. Ведь ты меня осчастливила! Ты со мной! И детки твои – со мной! Моя семья! Чтоб было кому подать воды! Мне не нужна от вас вода! И вы от меня отстаньте. Живите собственными ресурсами. Открывайте охоту на других идиотов. Что ж ты не уходишь? Ты всегда, чуть что, грозилась уйти! И с детками-конфетками. Время пришло – газуйте! Что ж вы застыли-закаменели? Ноги отнялись? Так я сам. Вот, идите к папочке на ручки. Вынесу по одному. Последний долг. Последняя ласка.

После этих слов артист волен был поступать, как ему заблагорассудится. Мог по очереди перетащить на руках парализованных его монологом членов семейства, мог за волосы отволочь за кулисы, мог ногами пинать через всю сцену.

И кланяться выходил всякий раз по-разному: то неся жену на закорках, то толкая ее, упирающуюся, перед собой.

Впрочем, Леся очень редко когда имела возможность наблюдать, какой вариант на этот раз изобрел изощренный в улавливании настроений публики звездный герой их театра и множества телесериалов Костя Потапов. Потому что, когда он фокусничал после утомительного монолога, Леся должна была подправлять грим Асе Щегловой, той самой изгнанной жене взбунтовавшегося героя пьесы Славика.

Только завзятые театралы и посвященные знали, что членов семьи героя во время его обвинительных речей изображали куклы. Кукла-жена, кукла-сын и кукла-дочь. Именно поэтому им удавалось так достоверно горестно таращиться на обретшего внезапно дар слова безропотного главу семейства.