Странное чувство вывело его из задумчивости. Крейсер продолжал скользить по голубой податливой воде, ветер не изменился, но... Что-то было... Вернее, чего-то не было, не хватало. Разгадка пришла одновременно с сигналом тревоги. Вой взорвал тишину, ибо именно тишина царила вокруг - судовые машины молчали.
Перед ним вырос старший помощник.
- Турбины стоят...
- Причина?
- Изучается.
Изучить причину остановки двигателей, однако, не пришлось. Корабль резко замедлил ход и стал ощутимо оседать кормой.
- Кингстоны... - второй помощник едва шевелил губами.
- Что?
- Они открыты, все до единого.
- Причина?
И эта причина осталась неизвестной. Дифферент катастрофически увеличивался. Но почему вокруг судна раздуваются оранжевые пузыри спасательных плотов? Когда он успел отдать приказ? Если это конец, следует спуститься и взять документы. Уже потом он попытается восстановить в памяти эти минуты, но не сможет. Останется ощущение непричастности к происходящему. Да, еще вспомнится тяжесть в левой руке от холодного железного ящика, прикованного к кисти наручником, и белое лицо старшего помощника:
- Команда покинула судно, жертв нет. Уже дома капитану приснится его полет над задранным носом корабля, стремительно уходящего под воду. И море в этом сне казалось зеленым - под стать газону, на который выходило окно спальни.
Президент глядел в окно. Выцветшие голубые глаза были печальны.
- Да, да, мой друг, я действительно пришел к этому невеселому выводу. Это вовсе не поза утомленного могуществом носителя власти.
- Брось хандрить. - Советник зябко повел плечом. - Мы добились всего, о чем мечтали. Ты помнишь? Кривые бульвары, брусчатые переулки, витрины... И разговоры, разговоры без конца. - Теперь и он смотрел в окно, слегка нахохлившись. - Разве не посмеялись мы в конце концов над ними? Не перетасовали группы и партии, чтобы разложить удобный политический пасьянс? Не заставили военных работать на промышленность, оставив их в убеждении, что все обстоит как раз наоборот?
- Это была хорошая мысль, - улыбнулся президент.
- Разве не купили мы интеллектуалов признанием их святого права облаивать друг друга и нас заодно? И разве любой программист, механик или клерк не отдаст тебе голос в пятый раз подряд, потому что ты заставил промышленников гарантировать ему работу или приличное пособие? Мы же добились невиданной устойчивости. Твоим именем будет названа эпоха в жизни страны, да что там страны - половины планеты!
- Ты веришь в то, о чем говоришь? - спросил президент.
- Я знаю, чего ты хочешь, - продолжал советник, отмахнувшись. - Мира с самим собой. Успокоенной совести. Это иллюзии. Важна достигнутая цель.
- Что толку слушать тебя. - Президент повернул к советнику прославленное миллионами портретов веснушчатое лицо. - Твои доводы исходят от меня самого. Мы ведь давно одно целое. Разговоры с самим собой - удел шизофреника. - Он помолчал и добавил совсем тихо: - Так пусто... С тех пор, как он ушел. Знаешь, я отдал бы всю свою постылую власть за одно его слово, хлопок по плечу...
- Ты ведь не удерживал его.
- Разве их можно удержать? Разве нас можно было удержать в восемнадцать лет? Кто бы мог подумать! Пацифист-сын оставил милитариста-отца, тупого сторонника ракет, пушек и крови. Ах, если бы он хоть немного разбирался в политике! Я был уверен, этот наивный бунт пройдет без следа, этот лепет о тирании, свободе, милосердии... Два года, два года! Мне казалось, я строю этот мир для него. Ведь он любил меня, я знаю. - Президент снова смотрел в сад. - Думаешь, я впал в маразм? - Он встал, резко тряхнул головой.
Когда-то, вспомнил советник, ее украшали длинные, до плеч, кудри - по тогдашней университетской моде. Теперь их место занял корректный поседевший пробор, но движение осталось.
- Я часто думаю, что будет на Земле, когда мы сойдем в туман и власть останется в руках наших детей. Умнее ли они будут, тоньше, человечнее?
- Не дает ли ответ твой сын?
- Ты знаешь, я хотел бы сделать его президентом. Он неглупый мальчик. Я вижу его в этой роли. Увы, я не монарх, не император. Не мне возвращать мишуру престолонаследия.
Советник взглянул на него быстрым птичьим взором:
- Только намекни, мы тебя коронуем.
- Ты шутишь, старик, а мне не до веселья. Сознаюсь - мне всегда хотелось быть сильным. Сила - как я верил в нее! Впрочем, только дилетанты способны верить во что-то иное. Что, кроме нашей силы, удержит этот мир от скольжения в бездну? Советник пожевал губами.
- А мне, - сказал он, собирая морщины у глаз, - мне больше импонирует гибкость ума. - Он усмехнулся. - Я иногда думаю, не перехитрил ли я сам себя... Нет, это минутная слабость. Ты прав, слюнтяям не место на вершине.
- Найди мне сына, слышишь?
- Найти нетрудно. А ты не наделаешь глупостей?
- Я хочу говорить с ним. Я попробую... понять. Я наделаю, как ты говоришь, глупости, если не увижу его.
- Но это иллюзии.
- Ты так боишься иллюзий? Дай Бог и тебе обрести их. Я жалею только, что они пришли ко мне слишком поздно.
- Ну, парень, ну же...
Ухабы остались позади, он мог теперь не держаться. Ровная, как стол, степь решила дело. Исход был ясен, и все трое, каждый по-своему, переживали эти мгновения. Сайгачиха в смертной тоске закинула голову, роняя красную пену из раскаленных ноздрей. Сладостная волна поднялась от колен стрелка. Ружье томилось предчувствием знакомой боли - свинцовый кулак привычным путем протащится по длинному отполированному тоннелю, чтобы извергнуться наружу.
Стрелок снова ухватился левой рукой за кромку лобового стекла, а правой сдавил шейку ложа. Теперь машина и животное шли параллельными курсами. Перемогая злую, отчаянную боль в сердце, сайгачиха наддала в последнем рывке. Шофер хохотнул и чуть придавил акселератор. Пикап скачком обогнал измученный комок плоти.
- Нет, - строго крикнул стрелок, - поотстань! Я в угон долбану!
Он вскинул ружье и, пружиня коленями, выцелил голову. Палец мягко согнулся. Пых!
Отдачи он не почувствовал. Сайгачиха продолжала бежать.
Со слабым щелчком в конце ствола раскрылся дурацкий желтый цветок.
- Ногу натерла, - держась за локоть Арви, она сняла туфлю, - а босиком колко.
