Это, без сомнений, был ее сын. Никакого выражения на лице – казалось, он просто крепко спит. Трудно поверить, что он мертв. Видимо, кто-то подправил ему лицо. Казалось, стоит посильнее тряхнуть за плечо – и он, ворча, проснется. Как раньше бывало каждое утро.

В соседней комнате она поставила подпись в документах, подтверждавших, что труп – ее сын.

– Как вы собираетесь поступить с телом? – осведомился полицейский.

– Не знаю, – ответила она. – Как обычно поступают в таких ситуациях?

– В таких ситуациях обычно кремируют и забирают прах с собой, – сказал полицейский. – Конечно, возможно прямо так увезти тело в Японию, но тут очень сложные формальности и это будет стоить денег. Также можно похоронить на кладбище Кауайи.

– Тогда, пожалуйста, кремируйте. Я увезу прах в Токио, – сказала Сати.

Сын мертв, и, что ни делай, вернуть его к жизни уже невозможно. Какая разница, будет это прах, или кости, или труп. Она поставила подпись в разрешении на кремацию. Заплатила, сколько сказали.

– У меня только «Америкэн экспресс», – сказала она.

– Этого вполне достаточно, – ответил полицейский.

Она подумала: «Я оплачиваю “Америкэн экспресс” расходы по кремации сына». Какой-то нереальный абсурд. Как отсутствовала реальность и в том, что на сына напала акула и он умер. Кремацию назначили на первую половину следующего дня.

– А вы неплохо говорите по-английски, – перебирая документы, сказал седоватый полицейский – сын японских иммигрантов по фамилии Саката.

– В молодости я некоторое время жила в Америке, – ответила Сати.

– Вот как… – И полицейский передал ей вещи сына.

Одежда, паспорт, обратный билет на самолет, кошелек, плеер, журнал, солнечные очки, несессер с туалетными принадлежностями. Все это свободно поместилось в небольшой сумке – «банане». Сати следовало поставить подпись в расписанной до мелочей ведомости передачи личного имущества покойного.

– У вас есть еще дети?

– Нет, сын был только один.

– Супруг не смог приехать с вами?

– Супруг давно умер.

Полицейский глубоко вздохнул.

– Простите. Если мы сможем вам хоть чем-то помочь, говорите, не стесняйтесь.

– Покажите место, где он умер. И где ночевал. Там ведь, наверное, нужно заплатить? И еще я хочу связаться с японским консульством – можно от вас позвонить?

Полицейский принес карту и пометил маркером места, где сын серфинговал и где расположена гостиница. Сама она решила остановиться в городе в маленьком отеле, который ей порекомендовал Саката.

– У меня к вам одна личная просьба, – сказал на прощанье пожилой полицейский. – Здесь, на Кауайи, природа нередко лишает людей жизни. Как вы сами можете убедиться, природа эта очень красива, но временами становится буйной и даже смертельной. Мы здесь живем, никогда не исключая такой вероятности. Мне очень жаль вашего сына. Сочувствую вам от всего сердца. Однако мне не хочется, чтобы из-за случившегося вы наш остров возненавидели. Вам эта просьба может показаться дерзкой. Но больше я ни о чем не прошу.

Сати кивнула.

– Мэм, брат моей матери погиб в Европе в сорок четвертом году. Во Франции, недалеко от границы с Германией. Они с другими бойцами подразделения, собранного из потомков японских иммигрантов, пошли спасать окруженный нацистами батальон из Техаса, попали под прямой артобстрел немецких войск. Моего дядю убили. От него остались лишь солдатский жетон да куски тела… разбросанные по белому снегу… Мать очень любила брата и с тех пор, говорят, сильно изменилась. Разумеется, я сам ее помню только после всех этих потрясений. Это очень больная тема. – Сказав это, Саката покачал головой. – Какой бы ни была причина, смерть на войне – всегда результат гнева и ненависти. Чего не скажешь о природе. Для вас это, несомненно, очень горький опыт, но по возможности старайтесь думать так: «Сын вне какой-либо связи с причинами, гневом и ненавистью вернулся в лоно природы».

На следующий день, покончив с кремацией и получив маленькую алюминиевую урну с останками, Сати поехала на машине до бухты Ханалей, что на северной оконечности острова. От городка Лихуэ, где располагалось полицейское управление, на дорогу ушло около часа. Несколько лет назад на остров обрушился мощнейший тайфун, и почти все деревья до сих пор выглядели изрядно покореженными. На глаза ей попадались остатки деревянных домов с сорванными крышами. Кое-где даже горы осыпались. Суров был окружающий пейзаж.

Серфингисты собирались на окраине дремотного городка Ханалей. Сати оставила машину на стоянке поблизости, села на песчаный берег и стала наблюдать, как пять серферов скользят по волнам. Взяв доски, они уплывали в открытое море. А когда приходила высокая волна, ловили ее, подрулив, взбирались на доску и скользили по гребню до самого побережья. Если же волна рассыпалась, они теряли равновесие и падали в воду. Затем, подобрав доску, опять гребли и, подныривая под волны, возвращались в открытое море. И так раз за разом. Сати не могла понять: неужели эти люди не боятся акул? Или они просто не знают, что мой сын всего несколько дней назад погиб от зубов хищницы в этом самом месте?

Сидя на песке, она около часа безмысленно смотрела на них. Не могла думать ни о чем. Прошлое, некогда такое важное, куда-то незаметно подевалось. Будущее казалось где-то далеко и во мраке. Ни то ни другое почти никак не было связано с нынешней Сати. Для нее настало вечно изменчивое «настоящее время», и она механически следила глазами за однообразной картиной: серферы и волны. В какой-то момент у нее в голове промелькнуло: сейчас мне больше всего необходимо время.

Затем она поехала в ту гостиницу, где останавливался сын. У маленького грязного здания, где обычно ночевали серферы, имелся заброшенный сад. Два полуголых белых парня с длинными волосами, сидя в брезентовых креслах, потягивали пиво. Один – блондин, второй – чернявый. Помимо этого, они были похожи как лицами, так и статью. У обоих – броские татуировки на руках. Под ногами в траве валялось несколько зеленых бутылок «Роллинг Рок». Стоял легкий запах марихуаны с примесью собачьих экскрементов. За приближением Сати они следили настороженно.

– Мой сын жил в этой гостинице, а три дня назад погиб при нападении акулы, – сказала она.

Парни переглянулись.

– В смысле, Тэкаси?

– Да, Тэкаси[4].

– Четкий был малый, – сказал блондин. – Жалко его.

– В то утро в залив вошло много черепах, – расслабленно пояснил черноволосый. – А за ними приперлись акулы. Вот. Вообще они на серферов не нападают. И мы с ними живем мирно. Хотя… ну, это… акулы тоже бывают разные.

– Я приехала заплатить за комнату сына. Наверняка остался какой-нибудь долг.

Блондин ухмыльнулся и потряс в воздухе пивной бутылкой.

– Слышь, мамаша, ты, кажется, чё-то не догоняешь. Сюда пускают только тех, кто бабки гонит наперед. Это ж дешевая ночлежка для бедных пацанов. Прикидываешь, здесь просто не бывает долгов.

– Мамаша, принести доску Тэкаси? – спросил черноволосый. – Эта акула так ее тяпнула, что перекусила пополам… зигзагом. Старая вещь «Дика Брюэра». Копы не забрали. Наверное, лежит на том же месте.

Сати покачала головой.

– Видеть ее не хочу.

– Да, жаль его, – опять повторил блондин. Похоже, другую реплику он придумать не мог.

– Четкий был малый, – сказал черноволосый. – В натуре. И серфер нехилый. Вот. Вечером перед этим мы с ним… пили здесь текилу. Ну.

В итоге Сати провела в городке Ханалей неделю. Сняла приличный коттедж и жила там, еду себе готовила на скорую руку. Прежде чем вернуться в Японию, ей так или иначе нужно было вернуть саму себя. Она купила пляжное кресло, солнечные очки, панаму и крем от загара и каждый день, сидя на взморье, разглядывала фигуры серферов. Однажды несколько раз за день начинался дождь. Сильный ливень, прямо как из ведра. Осенью погода на северном побережье Кауайи неустойчивая. Как только дождь начинался, Сати возвращалась в машину и смотрела на струи. Дождь прекращался, и она, выйдя на пляж, разглядывала море. С тех пор каждый год Сати стала бывать в городке Ханалей. Приезжала за несколько дней до годовщины гибели сына и проводила здесь три недели. Каждый раз брала пляжное кресло, шла на берег и смотрела на серферов. И больше не делала ничего. Весь день просто сидела на пляже. Так длилось больше десяти лет. Она останавливалась в той же комнате того же коттеджа, обедала, в одиночестве читала книгу в том же ресторанчике. Все это из года в год – словно под копирку… У нее здесь появилось несколько приятных собеседников. Городок маленький, теперь уже многие помнили Сати в лицо. Ее знали как японскую мэм, у которой в этих краях акула убила сына.