Из Палестины я отправился на Афон, откуда через несколько недель вернулся в Россию. По возвращении в Россию я поехал в Хиву и Бухару, где мечтал быть миссионером. К этому великому святому подвигу меня воспламенил тот же самый еврей, встретившийся мне в Палестине. Он весь был полон огненной стихией любви ко Христу, она была в нем безгранична. О, как безгранична! После моих неудачных миссионерских выступлений в Хиве и Бухаре я вернулся опять в Сибирь и отправился в Читу Забайкальской области. Здесь, несмотря на то, что я продолжал вести свою прежнюю греховную жизнь, периодически я ощущал в себе такую страшную смертельную тоску по живому Христу, что иногда по несколько часов подряд не находил себе места. Так тяжело мне было, так тоскливо, так невыносимо мучительно, что я не нахожу слов, чтобы передать это состояние, чтобы описать хоть сотую часть всей той душевной муки и тех адских страданий, какие мне приходилось переживать, чувствуя свою внутреннюю интимную разлуку со Христом. Это такое тяжелое состояние духа, что никакие лишения, никакие страсти, никакие страдания, никакие болезни, ни даже самая мучительная смерть ни в каком случае не могут сравниться с этой невыразимо мучительной душевной тоской, какую мне приходилось переживать в полном беспросветном одиночестве без Христа. О, это страшное одиночество! Оно есть живое переживание самого изначального бытия духовной смерти, переживание как начало всякого зла и всяких мировых бедствий. Тут я более чем убедился, что кто в своей жизни хоть один раз самоотреченно любил Христа, тому окончательный бесповоротный уход от Него всегда неминуемо грозит самоубийством, в крайнем случае сумасшествием. По горькому своему опыту могу сказать, что если существуют те или иные наказания грешников, то они по своему характеру не что иное, как окончательная разлука со Христом. Окончательная разлука со Христом! – это нечто более страшное, нечто более ужасное, чем одиночество без Христа. Сущность разлуки со Христом состоит в том, что душа, при всем своем сознании своего ничтожества и совершенной беспомощности, начинает вследствие богооставленности сама в себе внутренне изменяться, начинает прогрессивно злеть, ожесточаться, во всем упорно противодействовать своему Богу и наконец сатанеть! Подобный душевный прогресс сатанелости мне хорошо известен.
По приезде моем в Читу епископ Мефодий в скором времени назначил меня в миссионерский Иргенский стан псаломщиком. Здесь, в Восточной Сибири, мною было положено новое начало моей миссионерской деятельности. На этом новом месте я все больше и больше стал забывать своего Господа и затираться миром. Христа со мной уже не было, в своей душе я Его не ощущал. Он был по ту сторону моей жизни. Прежней моей детской любви к Нему также не было. Это не все: в это время в мою душу стали заползать пантеистические идеи; они особенно собою наполняли мою душу в весенние и летние месяцы, когда природа облекалась во всю пышность своей неотразимо дивной сибирской красоты. Красота сибирской природы заключается в ее волшебной тихой и сладкой грусти: она в одно и то же время нежно улыбается и грустно плачет. Но не одна природа навевала на меня идеи пантеизма, начало всякого пантеизма скрывается в плотской жизни, его зародыш возникает в самом прогрессе духовной смерти: смерть духовная есть мать всякого пантеизма! Когда приходилось мне в вечерние часы просиживать около маленькой часовни, что на восточном берегу Иргенского озера, тогда часто душа моя тянулась к Богу, и я не раз как бы невольно поднимался на молитву и горячо, горячо плакал о своей греховной жизни, мне было очень тяжело жить без Христа. Тоска по Христу часто гнала меня на это место, и я с глубокой сердечной грустью в душе, с горячими слезами молил своего Господа, чтобы Он примирился со мной и опять вернулся ко мне и вернул бы мне мою прежнюю любовь к Нему. Мне очень хотелось тогда, чтобы Христос никогда не отходил от меня и не оставлял меня. Живя в Иргенском стане и часто бродя по лесистым холмам и горам этой дивной местности, я иногда чувствовал в себе какое-то вновь духовное просветление; мне хотелось – и о, как хотелось! – снова любить Христа, любить Его бесконечно, пламенно, любить Его всем своим существом, любить больше и сильнее, чем сей видимый мир, чем самую жизнь, чем даже самого себя. Мне по-прежнему хотелось так любить Христа, чтобы от моей любви новым духовным любовным огнем загорелись солнце, луна, звезды, земля и вся вселенная! Мне хотелось измениться, пересоздаться в одну чистую пламенную любовь к Нему. Мне хотелось, чтобы меня лично не существовало, а вместо меня, как личности, существовала бы только одна чистая любовь ко Христу. Мне наконец хотелось раз навсегда слиться со Христом и окончательно раствориться в Нем. Под наплывом таких чувств ко Христу я горячо желал опять вернуться на прежний путь Евангельской жизни, я горячо желал, чтобы все Евангельские заповеди с величайшей любовью воплотить в свою личную жизнь, желал самоотреченно исполнять их, и исполнять бескорыстно, без всяких за это наград со стороны Самого Бога. Пусть я в загробном мире лишился бы, навеки лишился бы вечного блаженства, пусть я был бы осужден на вечные муки, пусть я даже и никогда не увидел бы Христа, одного лишь я хочу: вечно без конца любить и любить одного Христа! Вот к какой любви рвалась душа моя во мне!
Но как ни сильна была моя любовь ко Христу, постоянной почвы она под собой все же не имела, и в моем сердце такие волны любви к Спасителю были также непостоянны, а лишь кратковременны; и скоро они улетучивались из моего сердца, и я каждый раз чувствовал себя существом снова несчастным и снова одиноким. В эту пору я очень часто по целым ночам горячо молился моему Сладчайшему Иисусу, чтобы Он помог мне вернуться на путь любви к Нему, творческой любви, любви преобразующей все мое существо, всю мою душу! Я глубоко был убежден, что любовь ко Христу есть начало нового духовного перерождения, преобразования, пересоздания естественного человека в Сына Божия. Эту единственную мировую, ни для кого недостижимую и неведомую тайну перерождения и пересоздания всего человека знает и творит только один Христос чрез самоотреченную любовь к Нему человеческого сердца. Мне много раз приходилось серьезно думать над этой тайной Спасителя: эта самая величайшая тайна из всех мировых тайн принадлежит исключительно одному Назаретскому Христу. В самом деле – человек с его годами, сложившимся характером, с его укладом мыслей, чувств, с его определенными хронически закоренелыми наклонностями в ту или иную сторону жизни, вдруг, незаметно для него самого, становится совершенно новым человеком, и один только внешний вид его остается прежним, остальное же все в нем другое, все новое. Он абсолютно изменяется в своей жизни, его мысли совершенно становятся другими, все чувства уже не те, что были раньше, иначе он говорит, иначе поступает и иначе живет. И даже характер точно другой, не прежний, и сердце другое, другая и воля и самые мозги даже как будто стали в нем другими – все в нем другое – другим существом делается человек, и делается единственно по воле Спасителя – существом нового типа людей. Эти нового типа люди – чудесно вновь перерожденные люди, это уже не простые смертные, нет, они уже по самому существу своему сыны и дочери Отца своего Небесного, они еще до всеобщего воскресения мертвых перешли в духовное состояние бессмертной жизни Духа Христова, как совершеннейшей свободы от всякой смерти. Размышляя так, я пришел к заключению, что и весь прогресс, и вся эволюция человечества возможны лишь постольку, поскольку человечество, через свою собственную любовь ко Христу, будет проходить исключительно только через духовную живую мастерскую Назаретского Христа, ту мастерскую, в которой Он Сам, в качестве рабочего и единственного в мире совершеннейшего скульптора, создает и лепит новых духовных людей, а через них преобразовывает и всю вселенную. О, живая христианская любовь! Ты одна только властна подчинять людей Христу и добровольно творить из них самых типичных христиан, как точную живую копию Самого Христа. И как бы я хотел любить своего Господа, чтобы моя любовь к Нему творчески пересоздала меня, грешника, и переродила бы все мое существо во образ создавшего и искупившего меня Иисуса Христа! Кроме одной любви ко Христу, я ничего себе другого не желал и не желаю. Вся моя молитва была в то время нестерпимой жаждой любить Господа.
