Новым тарифом, обнародованным 19 декабря 1810 года, запрещен был ввоз почти всех товаров, доселе составлявших предмет внешней торговли, и запрещенные товары назначено уничтожать. Колониальные произведения были позволены, лишь бы не составляли собственности англичан, а в сем последнем случае положено оные конфисковать, как принадлежащие земле неприятельской. Поелику запрещения, сим новым тарифом сделанные, большей частью простирались на произведения Франции и ее промышленности, то Наполеон, хотевший разорить Россию, не вредя выгодам собственной торговли с сей державой, с огорчением жаловался, называя помянутую меру неуважением к его особе, и воспользовался сим предлогом для оправдания конскрипции 1811 года, которую, однако же, он предписал еще прежде, нежели узнал о новом тарифе.
Набор сей конскрипции, чрезвычайные вооружения поляков Герцогства Варшавского, постепенное умножение французских войск в Германии и перемещение их главной квартиры из Регенсбурга в Гамбург были несомнительными признаками неприязненного расположения Франции. Тогда император Александр рассудил за благо немедленно собрать большую часть сил своих на западных пределах государства, дабы через то привести себя в оборонительное положение. Одна дивизия войск российских, со времени последней шведской войны остававшаяся в старой Финляндии, получила приказание следовать к верхней части Двины-реки; в Дунайской же армии, которая в конце 1810 года состояла из девяти дивизий, оставлено только четыре, а прочие пять дивизий переведены были на реку Днестр.
Такие приготовления встревожили Наполеона, полагавшего, что россияне осмеливались столь значительно ослабить армию свою на Дунае единственно потому, что уверены были в заключении мира с Турцией, между тем как сам он, более нежели когда-либо озабочиваясь войной в Испании, принужден был тратить на нее множество войск без удовлетворительных последствий. Он рассудил, что в сих обстоятельствах благоразумие требовало от него притворствовать еще против России, а потому и сделал петербургскому кабинету новые обнадеживания о желании своем сохранить доброе согласие между двумя великими империями. При всем том обнадеживания сии были токмо ничтожные приветствия, не подавшие никакого повода к окончательному разбору существовавших распрей.
Очевидно было, что французский император хотел только выиграть время, нужное для окончания его приготовлений. И посему казалось бы, что польза петербургского кабинета требовала предупредить его, начав войну с наступлением весны 1811 года, но политическое и военное состояние Европы не позволяло России действовать наступательно. Правда, что 150-тысячная армия, которую император Александр мог выставить на западной границе, вероятно, без сопротивления овладела бы Герцогством Варшавским и, подвинувшись к реке Одеру, принудила бы и Пруссию также объявить себя против Франции. Но сии кратковременные успехи только что подвергли бы опасности Российскую армию, принудив ее ослабить себя корпусами, которые по необходимости надлежало оставлять позади для облежания крепостей Данцига, Торуня, Модлина и Замосцья и для прикрытия своего пути действий от покушений австрийцев, коих расположение в пользу России было весьма сомнительно. Такое ослабление не могло быть достаточно вознаграждено присоединением Прусской армии, ибо со времени Тильзитского мира оная состояла токмо из 40 000 человек. И в сем-то невыгодном положении Российская армия нашлась бы принужденной противостоять Французской армии в Германии, которая вместе с войсками, расположенными в Голландии, хотя и состояла только из 60 000 человек, но могла быть усилена более нежели 100 000 человек войск Рейнского союза и 20-ти или 30-тысячной армией Герцогства Варшавского. Сия последняя, вероятно, уклонялась бы от сражения с превосходными силами россиян и обезопасила бы себя благовременным отступлением за реку Эльбу.
Из сего видно, что отважное движение россиян к самому Одеру, не произведя никакого выгодного для них последствия, неминуемо кончилось бы несчастным отступлением. Вместо того чтобы добровольно подвергаться сему бедствию, несравненно выгоднее было для России ожидать неприятеля в собственных пределах, где воспламенение народной войны долженствовало доставить ее армиям полезных и верных союзников. Причины сии побудили императора Александра ожидать происшествий, оставаясь в наблюдательном положении на своих границах.
Между тем военные действия опять начались на Дунае. Граф Каменский, одержимый смертельной болезнью, сменен был генералом от инфантерии Голенищевым-Кутузовым. Новый главнокомандующий, имевший, как уже сказано, только четыре дивизии в распоряжении своем, по необходимости должен был действовать оборонительно. Не желая раздроблять сил своих, он приказал срыть все турецкие крепости на правом берегу Дуная, за исключением одного Рущука, который сохранил вместо предмостного укрепления, дабы владеть переправой через реку на случай перемены оборонительной войны в наступательную. Коль скоро Оттоманская 60-тысячная армия, самим верховным визирем предводительствуемая, подвинулась из Шумлы к Рущуку, то генерал Кутузов ввел в него достаточный гарнизон, дабы в случае надобности обезопасить свое отступление, а сам перешел за Дунай с 20 000 человек, составлявшими главные его силы, и расположился перед крепостью. Турки напали на него 22 июня. После упорного сражения победа осталась на стороне россиян, постоянно отражавших все усилия неприятеля, однако, несмотря на сию победу, Кутузов считал себя не в состоянии держаться на правой стороне Дуная, почему, разорив укрепления Рущука, он возвратился на левый берег реки.
М. И. Голенищев-Кутузов (1747–1813)
Известие о сем происшествии исполнило радостью французского императора. Поелику мир между Россией и Портой казался быть отдаленнее прежнего, то он и не находил уже более побудительных причин скрывать намерения свои.
Доселе в распрях между петербургским и тюльерийским кабинетами сохраняема была потаенность, подававшая еще некоторую надежду о сближении и оставлявшая умы в неизвестности насчет важности сих распрей. Наполеон сам рассеял таковое недоумение, позволив себе делать российскому посланнику, среди дипломатического круга в Тюльерийском дворце 3 августа собранного, жестокие упреки и вероломные обвинения, которые наконец открыли всем иностранным послам, при сем присутствовавшим, тайну несогласий, возникших между обеими империями. Наполеон, без всякого сомнения, не поколебался бы тогда же начать и неприятельские действия, если б сему не препятствовало позднее время года. Опасение изнурить войска свои утомительным походом в позднюю осень побудило его отложить замыслы свои до будущей весны. К тому же он хотел пользоваться зимним временем для отправления подкреплений в Испанию, где лорд Веллингтон продолжал удерживать его армии, которые в войне с гверильясами (земскими ратниками) повседневно истощали силы свои.
Между тем конец похода 1811 года на Дунае не соответствовал надеждам, которые отступление генерала Кутузова внушило врагам России. Турки, возгоржденные тем, что наконец увидели Российскую армию, отступающую перед ними, осмелились сами перейти Дунай в окрестностях Рущука, дабы перенести театр войны в Валахию. Намерение сие, празднованное в Константинополе наравне с победой, приведено было в действие 28 августа и сделалось гибельным для турок. Генерал Кутузов противостал Оттоманской армии, дабы не позволить ей распространиться в Валахии, а 30 сентября отрядил корпус под начальством генерала Маркова, приказав ему перейти Дунай выше Рущука и напасть на турецкий резерв, оставшийся на правом берегу реки. Таковое действие увенчано было желанным успехом: турецкий резерв был совершенно разбит и прогнан в Рущук. Оттоманская армия, лишенная сообщения с правым берегом и окруженная со всех сторон, в продолжение нескольких недель оставалась в сем положении и наконец принуждена была сдаться. Порта, совершенно обезохоченная сим великим несчастьем, просила мира, и в декабре месяце открыт был конгресс в Бухаресте. Столь неожиданная перемена в положении обеих противных сторон на Дунае испровергнула расчеты Наполеона, надеявшегося на развлечение, которое турецкая война долженствовала сделать в его пользу в то время, когда он откроет поход против России. Тщетно старался он всеми играми ободрить Порту, внушая ей, что поелику сам он намерен в скором времени сделать разрыв с Россией, то и она не должна спешить с заключением мирного трактата. По крайней мере, происками своими успел он замедлить ход переговоров в Бухаресте.
