Утро каждого воскресенья мы проводили в церкви, где некоторые из нас нередко дремали во время длинной проповеди. А после обеда мы совершали прогулки за город, где ловили насекомых и собирали растения, ведь тогда Кронштадт был совсем иным, нежели сейчас. Земляные валы со временем стали совсем низкими, и только со стороны гавани сохранялись отдельные деревянные батареи. С восточной же стороны стояли лишь ветхие заборы, сооружённые ещё во времена императора Павла для защиты от англичан. Именно в этих местах можно было встретить всевозможных насекомых.
Все укрепления пришли в негодность задолго до моего прибытия в Кронштадт. Об этом можно судить хотя бы по следующему случаю: когда Павел наложил эмбарго на английские суда, и нужно было встречать англичан в Кронштадте, оказалось, что валы слишком низкие, а гарнизон – беззащитен. Тогда и были построены вышеупомянутые заграждения.
На каникулы меня отвозили к моим родителям, зимой на санях (в кибитке) по льду, – и при этом я почти всегда простужался, – а летом на только что построенном пароходе. В те времена путь от Кронштадта до Петербурга занимал 3–4, а порой и 5 часов по воде или 2–3 часа по льду – не то, что сейчас.
Все батареи, как уже упоминалось, были деревянными, и исключением служили только каменные бастионы Кронштадта, заложенного ещё при Петре. Поэтому, когда в 1824 году произошло большое наводнение, все укрепления были сорваны и затонули.
Не в лучшем положении находился и флот. Перед тем, как показать Александру I корабли, стоявшие в военной гавани, их пришлось заново покрасить с той стороны, с которой должен был пройти император.
Страшное наводнение 1824 года разрушило подгнившие сооружения порта и разметало суда: некоторые линейные корабли выбрасывало на песчаные отмели, другие уносило в открытое море. Всё это можно было видеть из окна дома, где я жил. Сам же дом был расположен на самом высоком месте острова, в его восточной части, и остался тогда единственным незатопленным местом, хотя и стоял прямо на берегу.
Жуткая картина предстала перед нашими глазами 11 ноября 1824 года. Утром мы побежали в гавань, где нахлынувшая вода уже произвела чудовищные опустошения. Люди спасались на лодках, домашние животные, плавающие повсюду вокруг деревянных стен батарей, безуспешно пытались найти в них опору. Вдруг на рейде показалась шхуна, шедшая на всех парусах. Она неслась необычайно быстро, пройдя всего за 17 часов путь от Ревеля до Кронштадта, и, пытаясь зайти в порт, врезалась на полном ходу в каменную стену гавани. Мгновенье – и уже ничего, кроме клочьев пены, нельзя было увидеть на том месте.
После полудня ветер гнал по всем улицам метровые волны, и они разбивались в водяную пыль у нашего дома. Эти страшные мгновенья остались в моей памяти на всю жизнь. Сравнить такую картину можно разве что с водопадом, который не обрушивается вниз, а с необычайной силой вздымается вверх. Ещё 20 саженей – и волны достигли бы порога деревянного домика пастора, но с наступившим вечером ветер утих, и прибывшая вода устремилась мощным потоком в море. При этом она унесла в морскую пучину дома со стоявшими на крышах и безнадёжно взывавшими о помощи людьми, корабли и громадное количество утвари, посуды, деревьев и т. д.
Один пивовар, дом которого стоял прямо у входа в гавань залез в большое корыто, которое прибывшая вода подняла почти до уровня потолочных лаг. В конце концов, изба его завалилась на бок и затонула, а мой пивовар оказался в открытом море. Только благодаря счастливому случаю через несколько часов его прибило к противоположному финскому берегу. Но и там он не смог высадиться на сушу, так как все прибрежные воды были заполнены плавающими обломками деревянных строений. Наступила ночь, стало холодно, и несчастный так и не достиг бы твёрдой земли, если бы не светила луна. Благодаря этому весьма тусклому освещению казаки, державшие караул, заметили его с берега и затем вызволили из беды. Возвратившись в Кронштадт, пивовар с трудом отыскал место, где стоял его дом, так как прибой нанёс туда очень много песка; местами его слой достигал толщины в 2 аршина.
Мой герой отстроил себе новую избу. Когда пришла пора топить новые печи, он, не послушав жену, лёг в непроветренной комнате спать и умер там от угара. Вот так нелепо суждено было погибнуть человеку в своём собственном доме через полгода после того, как он чудесным образом спасся от смерти в морской пучине.
Петербург и его окрестности, очевидно, затапливались не раз. На земляных валах крепости можно найти следы самого большого наводнения за последние 150 лет, а также убедиться, что такие бедствия случаются каждые 50 лет. Известно, что главной причиной повышения уровня воды в Петербурге бывает юго-западный ветер. В Стрельне же, Петергофе и Ораниенбауме этот ветер слабеет, и потому там наводнения случаются редко, а если и происходят, то не приносят больших разрушений.
Следующей страшной катастрофой, которую мне довелось пережить в Кронштадте, было восстание 14 декабря 1825 года. В этот день благороднейшие души России, связавшиеся с совершенными глупцами, возомнили себя способными к борьбе за свободу. Сие мечтание весьма далеко отстояло от действительности. Последовавшие события со всей убедительностью показали, что Российская империя отнюдь не была готовой к воплощению подобных замыслов – слишком дорого обошёлся бы их успех. Кем же были главные вдохновители этого заговора? – поэты-мечтатели, кишевшие повсюду, подобно толпе Ламартинов[3].
В Кронштадте в тот день носились самые абсурдные слухи; гарнизон крепости стоял на оборонительных позициях, пушки на валах были заряжены. То есть войска в полной боевой готовности ожидали армии мятежников, которая, как говорили, шла сюда по льду из Петербурга. А между тем само дело было окончено уже к полудню, когда новый император приказал стрелять картечью по рядам смутьянов. Среди жертв оказалась и пьяная чернь, убеждённая заговорщиками в том, что законный государь – Константин – со своей супругой Конституцией закован в цепи и брошен в тюрьму. И вот все эти мужики орали без перерыва: «Конституция! Конституция!»
Началось же всё следующим образом. Когда Великий князь Константин захотел жениться в Варшаве на княжне Лович, император Александр I дал ему разрешение на этот брак, но с условием, что он откажется от престола. Соответствующее завещание в запечатанном конверте с надписью «Вскрыть после моей смерти» было передано императором в Государственный совет. Когда весть о кончине Александра I достигла Петербурга, советники собра лись в присутствии обоих Великих князей – Николая и Михаила, которые потребовали немедленно вскрыть пакет. Однако граф Мордвинов воспрепятствовал этому и настоял на том, чтобы сначала все члены совета, а также и сами Великие князья, присягнули новому законному императору Константину, что и произошло. После того как пакет всё же был затем вскрыт, в нём нашли отречение самого Константина, но к тому времени войска и народ, вслед за Государственным советом, уже дали ему присягу. Император поневоле, он претендовал только на польскую корону, и через 2 недели из Варшавы было привезено его повторное отречение. Народ нужно было вновь привести к присяге, теперь уже Николаю, но повсюду стали распространяться различные слухи, которыми и не преминули воспользоваться смутьяны. Они, среди прочего, убедили простой люд в том, что Константина и его супругу заключили в тюрьму. Когда же к присяге стали подводить войска, в них возникли волнения, это и стало поводом к восстанию 14 декабря 1825 года.
После того, как о восстании стало известно в Зимнем дворце, юный император будто потерял голову и думал только об обороне. Он всё время спрашивал у охранников, можно ли на них положиться. Промедление государя дало восставшим время собраться на Исаакиевской площади перед Сенатом. Однако находившийся в это время во дворце Государственный секретарь Польши граф Гробовский, военный старой закалки, сумел изменить пагубный настрой императора и убедить его в том, что сейчас нельзя терять ни секунды и что его место не во дворце, а на площади, во главе с преданными ему военными. Николай вскочил на коня и вскоре появился на площади перед Сенатом. Он был бледен как полотно, и, приблизившись к пушке, дал свой первый императорский приказ: «Пли!», – приказ открыть огонь по его собственным подданным.
