На другой день, 12 августа, дана была дневка[56]. С наступлением дня жители стали появляться на улицах, но магазины были закрыты. Приказано было их открыть. Появился в продаже хлеб, разбираемый нарасхват! Отдан через магистрат приказ все велосипеды и мотоциклеты собрать в одно место и затем раздать их в полки. Казалось бы, что при тех прекрасных шоссейных дорогах, какие оказались у немцев в Восточной Пруссии, и велосипеды, и мотоциклеты должны были бы найти себе применение в войсках, но этого не случилось, в дальнейшем нашем марше всюду по пути нашего следования валялись поломанные велосипеды и мотоциклеты – их побросали.
Сведений ни о противнике, ни о своих соседях по-прежнему мы не имели. О том, что во 2-й армии идут жестокие и неудачные для нас бои, также ничего не было известно.
13 августа 43-й дивизии приказано было двигаться в северо-западном направлении на Домбравкен и через лес, что к юго-западу от озера Норденбургского, в Вольфсгаген[57], где и заночевать.
Марш этот дивизия должна была совершать одной колонной, так как через этот густой, большой сосновый лес имелась одна лишь дорога. В авангард назначен 172-й пехотный Лидский полк с батареей; я верхом со штабом ехал в голове колонны главных сил и, очарованный прекрасным осенним днем и полной тишиной в природе, незаметно для себя отделился от колонны и вслед за цепочкой от авангарда втянулся в лес, где также была полная тишина. Вдруг среди самого леса в непосредственной близости от нашей группы, затрещали ружейные выстрелы и над головами засвистали пули, наша цепочка и отставшие от авангарда нижние чины тотчас же начали отвечать на этот огонь, кто-то закричал «немцы!». Начальник конвоя спешил свой конвой, крикнул «ура!», все бросились в сторону стрелявших и через несколько минут привели ко мне 17 человек немецких солдат, а потом принесли еще одного раненого и одного убитого. Раненный в живот, умирая, все время показывал на грудь, я приказал осмотреть, оказалась под рубахой большая ладанка, данная ему католичкой-матерью с молитвой и просьбой к тем, кто найдет убитым ее сына, прислать эту молитву по указанному ею адресу. Я приказал эту ладанку забрать и сдать в первом же селе старосте для отсылки матери.
В числе пленных оказалось несколько поляков, от которых мы узнали, что они принадлежат XVII немецкому корпусу[58] и два дня тому назад, находясь в сторожевом охранении у восточной опушки этого леса, отбились от своего полка и заблудились. Заметив движение русских войск, они попрятались за штабели дров, сложенных на прогалине леса, правее дороги, и не знали, на что решиться, но были замечены нашим солдатом, который по ним выстрелил и закричал: «Немцы!», невольно начали отстреливаться, а потом, заметив русского офицера, сдались в плен.
От стрельбы наделался переполох, прискакали из колонны узнать, в чем дело. Казаки уже успели снять чехлы с касок немцев и торжественно демонстрировали их как первых своих пленных!
Левее нас в этот день двигалась 26-я пехотная дивизия двумя бригадными колоннами, причем левой 2-й бригаде 26-й пехотной дивизии[59] дано было направление с таким расчетом, чтобы она в дальнейшем своем движении могла отрезать крепость Лётцен с запада.
14 августа – небольшой переход в Бартен[60]. Около этого городка – имение императора Вильгельма II, из которого доставлено интендантом продовольствие для людей и лошадей [для] дивизии.
15 августа 43-й пехотной дивизии приказано из западного направления перейти прямо на север и по прекрасному шоссе двигаться на Гердауэн[61]. Там мы встретились впервой с войсками 1-й армии – со штабом и полками 5-й стрелковой бригады[62]. Я тотчас же направился в «шлосс»[63], где расположился штаб, чтобы условиться с начальником бригады относительно совместного квартирования и охранения. Жаждал получить от него сведения о всей боевой обстановке и о наших задачах на будущие дни, но, увы, он знал не больше моего! «Шлосс», дворец, в котором расположился начальник 5-й стрелковой бригады[64], вполне заслуживал этого названия, как по грандиозности и красоте своей постройки так и по высоте, отделке и убранству внутренних апартаментов; все в нем было в целости и полном порядке. Город небольшой, но торговый, теперь переполненный русскими войсками, с трудом мог вместить в себя еще целую дивизию. Жители на улицу не показывались, магазины были закрыты.
Я со штабом расположился в доме бежавшего ксендза в непосредственной близости от костела[65], кругом ограды которого были разбиты коновязи. Появившийся после полудня немецкий аэроплан, безрезультатно обстреливаемый из сотни винтовок, сбросил две бомбы, упавшие вблизи коновязи, убил и поранил несколько лошадей.
На следующий день, 16 августа, 43-й пехотной дивизии приказано перейти в Галинген[66], а 5-й стрелковой бригаде – в Бартенштейн[67]. Двигались почти параллельно, а от Шипенбейля[68] – разделенные верховьями реки Алле и все время в связи. 26-я пехотная дивизия двумя бригадными колоннами, по каким дорогам – не помню, направлялась с большим уклоном на юго-запад, с ней связи не удалось установить, так как посланный разъезд из казачьего конвоя никаких сведений не сообщил.
До Галингена переход по обыкновенным дорогам, сильно разбитым проходившими здесь немецкими войсками, в 35 верст, был очень труден, в особенности через лес между Шипенбейлем и Галингеном. Противника не встречали, но в 5-й стрелковой бригаде при занятии ею Бартенштейна произошла перестрелка, как оказалось потом, с ландштурмистами[69], быстро отступившими. О месте остановки штаба корпуса, по обыкновению, сведений не имелось. Заняв поздно вечером без боя Галинген, я выдвинул авангард (в составе 171-го пехотного Кобринского полка и двух батарей 43-й артиллерийской бригады) по ту сторону леса у Креколеша[70] и заночевал.
Галинген – небольшое местечко, около которого расположено имение г[ерцогов] Ольденбургов[71]. В прекрасном парке – небольшое озеро, на нем – остров со средневековым замком. Встретила нас, в сопровождении лакея и горничных, почтенная особа[72], по-видимому, с некоторым страхом, но и любопытством, и провела во внутренние покои, указав каждому из нас его комнату и постель. Поляк лакей справился, не желает ли кто-либо из нас получить ванну, подал нам умыться и исчез. Усталые, мы погрузились в мягкую мебель и, созерцая обстановку, выжидали прибытия наших вещей и вестовых, без которых офицер в походе чувствует себя как без рук. Наконец они явились и со свойственной им способностью быстро ориентироваться в обстановке тотчас же доложили, что здесь, в замке, находится большая артель русских рабочих, нанятых для уборки хлеба, что для нас готовят на кухне ужин, что для артели рабочих готовит харчи и печет черный хлеб русская баба, которая берется к завтрашнему дню спечь хлеб и на весь штаб… и, в конце концов, между прочим, сообщают о том, что, по словам этих русских рабочих, несколько дней тому назад через Галинген прошло много немецких войск и все направлялись по шоссе на юг… Признаюсь, это были первые сведения о противнике, которые мы получили, и о направлении, по которому отходил противник; и нужно думать, правдивые, так как исходили от русских людей! Начальник штаба[73] тотчас же распорядился сведения эти проверить и дополнить их расспросом в артели, а относительно выпечки хлеба, в котором была такая большая нужда для штаба, испросил разрешения почтенной дамы, встретившей нас, и получил разрешение. При помощи наших вестовых мы привели себя в порядок и были позваны к обеду. Стол был сервирован в большой <нрзб> столовой, освещаемой большими канделябрами. Хозяйка, не проявлявшая более страха, любезно предлагала нам яства, пиво и кофе и, узнав о том, что среди нас имеется «казак» (начальник конвоя), подозвала к себе одну из служанок и, указывая на него, что-то ей сказала. Ужас и изумление выразились на лице служанки, но через минуту она успокоилась и засмеялась. Оказалось, что эта служанка страшно боялась появления русских казаков, но когда увидела за столом невзрачного маленького хорунжего с красными лампасами[74], пришла в веселое настроение. Этот эпизод вызвал веселое также настроение и в нашем обществе.
