Зато тогда на Кубани наша авиация впервые за войну выиграла воздушное сражение и завоевала господство в воздухе. Два месяца подряд с рассвета до темноты на всех высотах дрались наши истребители с вражескими самолетами. Потери понесли даже отборные эскадры фашистских истребителей "удет", "мельдерс", "зеленое сердце", переброшенные на этот участок фронта. Не выстояли фашистские асы перед нашими. Братья Дмитрий и Борис Глинки, Александр Покрышкин, Вадим Фадеев (знаменитая Борода), Николай Наумчик и десятки других летчиков отличились в этих боях. Вражескую авиацию уничтожали и в воздухе, и на аэродромах. За два месяца наши летчики совершили около 35 тысяч самолето-вылетов, вывели из строя 1100 вражеских самолетов, в том числе более 800 - в воздушных боях.

Теперь перевес сил в воздухе был на нашей стороне. В Крыму и на Таманском полуострове у противника оставалось 300 самолетов, а в нашей 4-й воздушной армии их было в два раза больше, да еще в ВВС Черноморского флота 450 машин!

Теперь - только на запад!

Однажды после подъема Наумов заглянул под нары и увидел там не одну свою подопечную. Она облизывала двух черненьких щенят. У одного белели только лапки, у другого кончик хвоста.

Наумов схватил с подоконника попавшийся под руку котелок, выскочил во двор и быстро вернулся. Котелок с колодезной водой поставил под нары. Потом появился с охапкой пахучего сена - сменил Рыжей подстилку.

Всполошились воздушные стрелки:

- Поздравляем, Рыжая, с наследниками! - Собака смотрела на них преданными глазами и в знак благодарности шевелила ушами. Но присевший на корточки Васильев нее же решил высказать упрек:

- Что же ты так опростоволосилась? Три дня в бегах была, а жениха себе не по масти выбрала...

От такой нападки собаку защитил Наумов. Громко, так, чтобы все слышали, он спросил Васильева:

- А ты вчера с какой "кочергой" в офицерском клубе танцевал? Где такую тонконогую да косолапую откопал?

Стрелки не ожидали от Наумова "меткой очереди", дружно грохнули. Васильеву крыть нечем. Вошедший Борис Папов тоже высказал собаке претензии, но другого рода:

- Ведь по пятой летной норме довольствовалась, а только двоих привела... Неужели забыла, что в полку три эскадрильи? Как мы их теперь делить будем?

Наумов на такое замечание возражать своему командиру экипажа не стал, зато собака "прореагировала": лакнула из котелка и аппетитно облизнулась.

Весть о потомстве нашей дворняги облетела весь полк. Узнал об этом и завстоловой. Во время завтрака он подошел к воздушным стрелкам, сказал:

- Вот и отплатила она вам за все хорошее...

- Что ж она плохого сделала?

- Так, говорят, черненьких привела...

- Ну и что?

- В народе говорят - не к добру.

Васильев хотел было возразить, но промолчал, только усерднее заработал ложкой, выскребывая из алюминиевой тарелки остатки перловой каши.

У нас на досуге появились новые заботы: надо было как-то толково назвать новое потомство.

- Только не Бобиком, не Полканом и не Шариком - это избито... - сказала Саша Чуприна. - Надо придумать что-нибудь такое, авиационное...

Долго ломали головы, пока Костя Аверьянов не пришел на выручку:

- Давайте вот этого, что в белых чулочках, - Болтиком назовем.

- А другого?

- Поскольку тот карапуз почти кругленький, пусть будет Дутиком.

Вторая кличка была более авиационного свойства: дутиком именовалось маленькое резиновое колесико под хвостом самолета - третья точка касания земли. Предложение Аверьянова подавляющим большинством голосов было принято.

Над Болтиком взял шефство Аверьянов, а на Дутика начали претендовать сразу две эскадрильи да еще техники, жившие отдельно на аэродроме. Они доказывали:

- Если бы вы назвали их компасом или вариометром, тогда уж где наша не пропадала. А кто на самолетах пробитые осколками дутики меняет? Мы! Пусть Дутик наш и будет.

Хоть аргумент был весьма убедительным, но вопрос о том, кому отдать Дутика, некоторое время оставался открытым. До тех пор, пока не произошло чрезвычайное событие.

...В тот день мы штурмовали быстроходные десантные баржи в Керченском проливе. Папов очень метко отбомбился - баржа сразу же пошла ко дну. Много фрицев барахтались вдали от берегов. Саша Чуприна, летавшая с покорным ей Колей Масаловым, подожгла первого "мессершмитта", открыла личный боевой счет. Она стояла в комбинезоне, как медвежонок, а летчики и стрелки поочередно трясли ее маленькую руку.

Нам опять предстояло куда-то лететь, поэтому обед привезли на аэродром. В руках уже были миски с бортом, как вдруг Рыжая, кормившая своих малышей, вскочила, навострила уши на запад и тревожно залаяла. У нее даже шерсть на загривке вздыбилась. Вслед за ней затявкали путавшиеся у ее ног щенки. Мы тоже повернули головы на запад, но ни наше острое зрение, ни чуткий слух не обнаружили ничего такого, что могло бы всполошить дворнягу.

Вскоре, однако, услышали отдаленный шум мотора с каким-то особенным присвистом, а потом заметили идущий к аэродрому на малой высоте истребитель: посадочные закрылки отклонены вниз, шасси выпущены - колеса под фюзеляжем торчали как-то странно - слишком разъехались в стороны.

- Ребята, фриц блуданул! - послышался ликующий выкрик.

- Не разглядел бы только штурмовиков...

- А если к нам по ошибке плюхнется - вот потеха будет!

Мы еще не успели прийти в себя от неожиданности, а в это время оглушительно захлопали наши зенитки, затрещали счетверенные пулеметы, над головами затенькали пули. Били по низко летящему самолету с другого конца аэродрома.

- Ложись! - последовала команда, и все повалились как подкошенные.

Зенитки продолжали молотить, около нас шлепались осколки, а "мессершмитт" продолжал планировать. В душе мы ругали зенитчиков: ведь прогоняют заблудившегося летчика! Истребитель уже выровнялся у самой земли - вот-вот произойдет касание колесами, но впереди кабины брызнул сноп трассирующих пуль. Летчик на это мгновенно среагировал: дал резко газ, истребитель на форсаже с дымным следом круто полез вверх. Шасси спрятались в крылья, разворот - курс на запад.

- Спугнули, олухи! - крикнул Васильев, но "мессершмитт" в это время опустил нос, пошел к земле, скрылся за стоянками штурмовиков. Там поднялась пыль.

- Сел! Сел!

Все забыли о мисках с борщом, бросились к месту приземления. Каждому хотелось быть там первым, но впереди оказался наш оперуполномоченный СМЕРША капитан Тарасов. Хоть и был он тучноват, но бежал так резво, что за ним не поспевал легкий Костя Аверьянов. В правой руке у Тарасова был пистолет. Мы тоже опомнились, каждый потянулся к кобуре - ведь сейчас придется фашиста с боем брать...

"Мессершмитт" с черными крестами лежал на брюхе. На его крыле стоял с поднятыми руками светловолосый крепыш в голубой майке. В одной руке у него пистолет - держит его за ствол рукояткой вверх, - в другой шлем с планшетом. Подоспевший первым Тарасов ловко выхватил у фашистского летчика пистолет, провел ладонями по туловищу до колен, взял какие-то документы. А широколицый блондин улыбался и повторял чужое, но вроде бы и похожее на наше русское слово.

Сержант Васильев после быстрого бега часто дышал и с близкого расстояния пристально смотрел на своего заклятого врага. А враг этот на вид симпатичный, фигурой и лицом вышел поскладнее самого Васильева, приятно улыбается. "Посмотреть бы на тебя в тот момент, когда ты целился по нашему самолету, подумал Васильев. - Какое у тебя тогда было выражение лица? Не одного, конечно, завалил, а теперь прикидываешься овечкой".

- Что это он про судороги лопочет? - спросил Васильев стоявшего рядом Наумова. - Или от страха руки-ноги сводит?

- Не судороги, а судруги... Это по-чешски значит - друзья.

- Их всех подряд надо на гребешке давить. Я бы его сейчас кутними зубами раскусил и выплюнул. Друг нашелся...

- Был врагом, а теперь, может, осознал.

К летчику подошел командир полка, разрешил опустить руки. Тот протянул ему шлем с очками - в подарок. Шлем не кожаный, как у нас, а плетенный частой сеточкой, чтобы шевелюра не выпадала. Очки со светофильтром: в них даже если против солнца лететь - не ослепляет, - таких у нас тоже не водится. "Вот, заразы, как все предусмотрели", - подумал Васильев. А летчик уже представляется нашему командиру: