Совсем немного осталось ехать до нового аэродрома, а уже начало темнеть. Водитель, как на грех, с разгону влетел в трясину, и перегруженная красными ящиками от "эрэсов" полуторка увязла. Пробовали толкать - буксует, садится все глубже.
- Отставить! - скомандовал Щербаков. - Машину разгрузить, а все лишнее выбросить!
- Что тут лишнего? - развел руками Ворочилин.
- А что там есть?
- Десять ящиков с картами...
- Какие районы?
- Минск и западнее.
- Свалить и сжечь! Акт потом составим... Еще что?
- Личные дела, еще две бочки и...
- Что в бочках?
- Бензин, спирт...
- Оставить!
С трудом выволокли облегченную машину. Тогда Щербаков сказал водителю:
- Вот тебе и "конь не мотор"! Газуй за мной!
...За Унечей по размытой дождями дороге брели группами летчики и техники. В полку было всего два грузовика. На одном из них, возвышаясь в кузове на ящиках, сидел человек с непомерно большой, перебинтованной головой, покачивавшейся на тонкой шее. Кисти рук тоже в бинтах, похожи на лапы белого медведя. Трудно было узнать в этом человеке Колю Смурыгова, нашего "Александра Невского".
Ранение он получил во время своего четырнадцатого боевого вылета. Атаковал колонну на Рославльском шоссе. Ударило в мотор, он начал давать перебои. В кабину повалил едкий дым, потом огонь жег руки. Смурыгов еле перетянул через лес, пошел вниз. Посадка на "брюхо", сильный толчок. Ударился головой о прицел, челюсть свернуло набок, начал сглатывать что-то теплое, соленое текла кровь с прокушенного языка. А из леса застрочили автоматы, близко посвистывали пули. Смурыгов бежал, согнувшись, по высокой пшенице, споткнулся, упал - челюсть хрустнула, стала на свое место. Но из рассеченного лба хлестала кровь. Летчик зажал рану и опять бежал от пуль. Перебрел мелкую речушку. Впереди показалось несколько изб, женщина ему машет рукой, подзывает к себе.
- Пить, пить... - прошептал Смурыгов. Женщина принесла крынку молока. Летчик не мог ее держать обожженными руками - поила женщина. Отнял руку от лба - молоко окрасилось, тут же стошнило. Уложили летчика на телегу, сеном прикрыли. Подросток хлестнул кнутом коня, повез куда-то.
Большое село. В помещении школы оперировали и перевязывали раненых. Смурыгову над бровями наложили швы, "заштопали" прокушенный язык, забинтовали голову и руки.
- В госпиталь! - распорядился строгий хирург с очками на лбу.
- Я в полк... Мне в Писаревку. Сегодня в кандидаты партии будут принимать.
- В другой раз примут... Эвакуировать!
- В полк, в полк...
...И вот теперь Смурыгов сидел в кузове полуторки на ящиках, чтоб ветерком обдувало. Вчера комиссар Рябов вручил партийный билет.
Смотрел Смурыгов вперед, а навстречу неслась знакомая "эмка". Поравнялась с полуторкой, остановилась. Из машины выскочил генерал Кравченко.
- Что за безобразие! Здоровый в кабине развалился, а тяжело раненного на ящиках мотает!
Смурыгову было больно шевелить языком, и он тихо проговорил;
- Мне здесь лучше: в кабине тошнит, бензином пахнет...
- Ну, выздоравливай!
Генерал Кравченко прощался с полком, выступившим в поход. Он разыскал шедших впереди Гетьмана и Рябова.
- Как сформируетесь, так прилетайте снова ко мне в дивизию!
- Непременно к вам, товарищ генерал!
- Жду, возвращайтесь скорее! - Пыхнул дымом, захлопнул дверцу "эмки" укатил по неотложным делам.
И кто тогда думал, что не доведется больше увидеть Григория Пантелеевича Кравченко... 4-й штурмовой пошлют на другое направление, где тоже была нужда в авиации. Пройдет полгода с момента этого прощания.
В канун 25-й годовщины Красной Армии Кравченко получил седьмую боевую награду - орден Отечественной войны. На следующий день он в составе четырех истребителей взлетел с аэродрома Мга и взял курс на Ленинград. Срочно вызывали на совещание. Советовали обойти район глубокого вклинения противника, но Кравченко решил лететь напрямую, чтобы не терять времени. В полете заметил воздушный бой: кружили два наших истребителя и около десятка вражеских. Кравченко повернул свое звено на выручку. Одного фрица сбил, но вскоре загорелся и его самолет. Тянул он к линии фронта. Пилот вывалился за борт кабины, выдернул кольцо, но рывка парашюта не последовало. Летчик упал в трех километрах от передовой в расположении своих войск. Тело Кравченко плашмя впечаталось в землю. Вытяжной трос, с помощью которого открывается ранец парашюта, перебило осколком. В правой руке было намертво зажато красное вытяжное кольцо с обрывком троса. На другой руке были поломаны ногти. Очевидно, летчик в свободном падении пытался разорвать клапаны ранца.
Село Голубовка Днепропетровской области - родина дважды Героя Советского Союза Кравченко. На постаменте высится бюст отважного летчика.
В Серебряном бору во дворе той самой дачи, откуда Кравченко уехал на четвертую для него войну, в осеннюю пору пламенеет разросшаяся рябина, посаженная его руками после Халхин-Гола.
Кому доведется быть у Кремлевской стены, тот склонит голову перед черной мраморной плитой, на которой золотыми буквами высечено:
Григорий Пантелеевич КРАВЧЕНКО
1912-1943
По пути в Воронеж идти приходилось с опаской: над дорогами на малой высоте часто проносились "мессершмитты" и обстреливали все подряд. Недалеко от какой-то деревни техникам повстречалась молодуха. Разговорчивой оказалась, зубастой.
- Что же вы, защитники наши, сами ноги уносите, а нас немцам на съедение оставляете?
Техники от таких слов опешили. Впереди всех оказался обвешанный гранатами Николай Ворочилин, с котелком в руке и с ложкой за обмоткой Ювеналий Шергин, а рядом с ним - полковой фотограф Евель Суранович с фотокамерой на животе. Они сразу и не нашлись что ответить. Лишь шустрый и фасонистый механик Глеб Климко не растерялся и смело выступил вперед. По одежде он мог вполне сойти за летчика. На нем был поношенный темно-синий френч, такого же цвета пилотка с выцветшими голубыми кантами, из-под которой выбивался цыганский чуб. Да еще на груди медаль за финскую. Ждал он с нетерпением второй награды за Отечественную, но по всему видно, что рановато. Над Глебом иногда подшучивали: "И на груди его могучей одна медаль висела кучей".
Климко сказал молодухе:
- Мы, красавица, отходим для того, чтобы собраться с силами. А потом опять ударим по немцам!
- Что вы мне про силу рассказываете! У нас в селе недавно немцы были, говорят, ихняя разведка проскочила, - так они на мотоциклах, в железных касках да при оружии. А вы все пешие, с пустыми котелками в руках - какая уж тут сила! - На гранаты, которыми был обвешан Ворочилин, она почему-то не обратила внимания, заприметила только котелок да ложку за обмоткой у Шергина.
- Сейчас мы пешие, а скоро опять на самолетах прилетим! - не сдавался Глеб Климко и вдруг круто повернул разговор, будто с глубокого виража лег на новый курс: - А без котелка, дорогая красавица, тоже никакой силы не будет, - развел он руками и блеснул зубами.
- Может, вы еще и голодные? - спохватилась скуластая молодица и начала прихорашиваться: платок на голове поправила, потрескавшимися пальцами губы вытерла.
- Какой же это фронтовик, если от хлеба-сала отказывается! - гоготнул техник с медалью и подхватил за талию молодуху.
Кто-то из техников заметил во дворе села укрытый сеном автобус. Сообщили об этом Митину.
- Чей?
- Бесхозный.
- Забрать!
Автобус оказался исправным, только без горючего. Бензин нашелся. В автобус поместили раненых.
В другом месте в сарае обнаружили голубую "эмку", тоже прикрыта соломой. Точь-в-точь "эмка" как у генерала Кравченко. В нее пересадили Смурыгова, чтобы меньше трясло, разместилось там и начальство. Шел полк, а справа-слева от дороги валялись битые машины. У Трубчевска на большом привале, на берегу Десны, Митин собрал техников.
- Надо нам транспортом обзаводиться. Будем осматривать каждую машину, а по возможности и восстанавливать.
