Однако тут столкнуться в нескольких часах пути от дома с чем-то другим, что не вписывалось в привычную для меня картину мира, – было слишком большой неожиданностью. Не дебри Амазонки, в конце концов!

Ну, нет, я постараюсь разобраться, что это за куст, что за Кереметь и чего боится эта женщина.

Правда, не знаю, получится ли.

Уже в тот вечер для меня было очевидно, что тут не надо спешить. Потому что настоящие ответы придётся искать не в одних только ближайших деревнях. Здешняя округа – только крохотная часть огромного Лесного Заволжья, посреди которого я оказался. Это край южной тайги – с глухими тёмными ельниками, с пихтарниками и лиственничниками, с болотами, с пространными опольями в давно обжитых местах вокруг старых торговых сёл. И тут не просто природа и сёла-деревни: древние дороги, след людей – их языков, возможно, уже забытых, их уклада жизни, традиций, которые повелись с невесть каких дальних времён. Кто-то сюда приходил из других мест, кто-то, наоборот, уходил: марийцы, русские, кто ещё?… Надо слушать людей, – и то, что они будут говорить, и то, как скажут. Надо читать старые книги. Непонятно было, правда, какие именно. Но неужели не хватит разума их найти? Ведь кто-то здесь или в соседстве должен быть изучать подобные вещи.

И всё это хорошо бы видеть в целом. Потому что ничего не дадут отдельные факты: в итоге всё рассыплется. И ответ может появиться только вместе с какой-то общей картиной.

А Лесное Заволжье – только в современной Нижегородской области больше 30 тысяч квадратных километров. Странно, но даже в XX веке были знаменитые географы, хотя вроде бы все главные открытия в этой науке были давно позади, как в арифметике. В их числе – Борис Хорев, который заведовал одной из главных географических кафедр в совершенно точно главном Московском университете. Его докторская диссертация была посвящена Нижегородскому Поволжью. И он обрисовал в нём рубежи Лесного Заволжья. Главный, южный – это сама Волга. С правого берега к ней подступали местами даже участки ковыльной степи. А с левого берега в её воду смотрелась тайга.

Но дальше, если вдуматься, начинаются трудности. Конечно, можно следовать за административным делением и с трёх других сторон ограничить этот край Нижегородской областью. Только ни к чему внятному это не приведёт. Роль оси Лесного Заволжья явно предназначена чему-то, что перпендикулярно Волге. А это здесь Ветлуга – третий по длине приток Волги. Ветлуга бежит к ней с севера и, конечно, половина своего пути проходит по Нижегородской области. Однако начинается она среди болот соседней Кировской, дальше течёт по Костромской, впадает возле Козьмодемьянска в Марий Эл. Словом, вместе с ней Лесное Заволжье плавно переходит в соседние регионы и теряет свои чёткие очертания. Кроме того, его трудно представить себе без Унжи – другого крупного волжского притока. В среднем своём течении две эти реки близко подходят друг к другу – на какие-то сорок километров. Для знающего дорогу человека это дневной переход. К тому же, полтора века, начиная с екатерининских времён, и Унжа, и вся средняя Ветлуга были в одной Костромской губернии – в одной связке. Это уже потом, в XX столетии, большую часть этих территорий отписали к Нижнему Новгороду. Вот и попробуйте пренебречь этими соседними костромскими землями по Унже, рассуждая об этом крае. Не выйдет!

На самом краю области в Воскресенском районе есть село Большое Поле. Мы жили там с моими товарищами несколько дней в бревенчатом школьном интернате во время экспедиции. Однажды вечером на огонёк туда заглянул молодой человек из местных. Сказать честно, во время экспедиции редко бываешь рад таким гостям. «Знакомиться» – говорят они. И это не обещает ничего хорошего – как минимум, отвлекут от переписывания черновиков, а это не менее важное дело, чем поиск материала. Здесь же молодой человек стоял на пороге с банкой молока:

– Угощаю! А то, наверно, голодные здесь сидите?

Нашему гостю было удивительно, что кто-то приехал из города не убирать картошку, а выспрашивать про старину. Зачем нам это? А что мы с этим будем делать дальше?

– Давайте я вам тоже историю одну расскажу. Но это всё правда, не сказки. Тут у нас село такое… Мы сами русские, а вокруг в нескольких деревнях марийцы живут. Колдуны они самые настоящие. Нам кое-что случается видеть. Вот отец мне рассказывал. Он в лес на Юронгу рыбачить пошёл. Видит – а там на у реки мариец дед Лапшин сидит. И прямо на берегу на деревьях сети повесил. Ну, отец думает – зачем это он?… И тут мариец этот пошептал что-то над водой и отошёл. Через некоторое время рыба сама начала из реки выпрыгивать – и в сеть, в сеть вся! Выпрыгнуло её не больно много – как раз на уху. Мариец рыбу собрал в сетях, поклонился в сторону реки. И всё, пошёл – порыбачил будто.

Я кивал головой и быстро записывал этот странный рассказ.

– Не верите, что такое бывает?

– Верю.

Когда слушаешь человека, когда записываешь с его слов историю, верить – единственный выход. Иначе рассказ немедленно оборвётся.

Прошло немало времени. Я уже почти забыл о том большепольском рыбаке, который подсмотрел случайно, как промышлял на Юронге старый мариец. Но история вспомнилась, когда я изучал в областной библиотеке редкую старую книгу – сочинение помещика графа Николая Сергеевича Толстого, который жил на севере Нижегородской губернии и в 50-х годах XIX века писал очерки о тех местах, которые ему были хорошо знакомы. Это самый первый печатный краеведческий труд на нижегородской земле. Местный граф Толстой приходился троюродным братом великому писателю и тоже, судя по фотографии, имел очень представительную бороду. Но его книга «Заволжская часть Макарьевского уезда Нижегородской губернии», выпущенная в Москве в 1859 году, – трудно назвать простым чтением не потому, что диалектика души – штука сложная. Книга получилась сразу обо всём. Она безо всякого особого порядка то рассказывает о тайге и страшных лесных пожарах, то о раскольниках, которые скрываются где-то в самой глуши в землянках, то об охоте и рыбалке, то о безобразных нравах крепостников прошлого – для автора – XVIII века (он-то сам был помещик просвещённый, гуманный!). Между размышлениями, так ли семёновские мужики рубят для своих поделок берёзы и какие плохие дороги связывают Поволжье с Поветлужьем, обнаружилось в книге любопытное замечание. Оказывается, традиционно полтора века назад на Ветлуге ловили рыбу довольно необычным способом. Вначале собирали в тайге семена одного известного местным жителям растения (Толстой приводит его латинское название, но – для неспециалиста это пустое: номенклатура в ботанике за это время уже поменялась, и разобраться сможет только сведущий в истории этой науки человек). Затем семена закатывали в хлебный мякиш и кидали в воду как приманку. Рыба, отведав её, «дурела» и через десяток минут начинала выпрыгивать «подышать свежим воздухом». Тут-то её, родимую, и прибирали к рукам.

Вот он – секрет «колдовства» того марийского рыбака. Он просто помнил то, что прекрасно знали его предки.

Толстой считал способ, как минимум, варварским по отношению к добыче и опасным: так и всю рыбу в реке можно переловить!

Но судя по рассказу молодого человека из Большого Поля, дед Лапшин не имел такого коварного намерения. И даже наоборот, с самого начала ограничил себя в улове. Необычная приманка давала возможность уже перед рыбалкой «заказать» нужное количество рыбы. А сам способ её ловли не был таким жестоким, как обычный, на удочку. Представьте себе на минуту: вы заглотили что-то вкусное вместе с крючком, он зацепился за внутренности, и теперь железо причиняет невероятную боль и тянет вас куда-то вверх… Да нет же, старик Лапшин не возьмёт ничего лишнего и никого не будет мучить напрасно.

И ещё одна экспедиция. Зима. Ночь. Старый холодный вокзальчик (его уже давно снесли, и на его месте теперь солидное кирпичное двухэтажное здание) на таёжной станции Пижма. Плохо прикрывается дверь. А там на улице воет ветер, качается единственный фонарь у входа и несёт, несёт снег.