Она садится, закуривает очередную сигарету и кладет руку на колено Саймону. (Похоже, она, несмотря на его молчание, прониклась к нему.)

– Мой муж, – говорит она, – не знает нич-чо, кроме футбол.

Возникает пауза. Ее рука лежит на его колене.

– Вы понимаете меня?

– Да, – говорит он.

От алкоголя в столь ранний час и после такой жуткой ночи его сильно развозит. Он не вполне уверен, что вообще происходит и о чем она говорит. Все кажется непривычно ярким – интерьер кухни, залитой солнцем, картинки с котятами на стенах, голубые глаза жены футболиста, ее тонкая, словно пергамент, кожа. Она смотрит на него в упор. Он опускает глаза и невольно смотрит на ее голые колени.

И снова ее глаза.

– Он не знает нич-чо, кроме футбол, – говорит она. Пока она произносит это, он смотрит на ее рот. – Вы понимаете меня. – На этот раз это не похоже на вопрос. Это звучит как указание. – А вы, молодые мальчики, – говорит она со счастливой улыбкой, поднимая бутылку бренди, – вам нравится спорт?

– Мне – да, – отвечает Фердинанд.

– Да?

– А Саймону – нет.

– Это неправда, – говорит Саймон раздраженно.

Но она как будто этого не слышит. И говорит, повернувшись к нему:

– Не нравится? А что нравится? Что нравится? Думаю, я знаю, что тебе нравится! – И, снова кладя руку ему на колено, она начинает смеяться.

– Саймону нравятся книги, – говорит Фердинанд.

– О, вам нравятся книги! Это мило. Мне нравятся книги! О… – произносит она и кладет ладонь на сердце, – я люблю книги. Мой муж, он не любишь книги. Ему не интересно искусство. Вам интересно искусство, я думаю?

– Ему интересно искусство, – отвечает Фердинанд.

– О, как мило! – говорит она и вздыхает, переводя взгляд на Саймона. – Красота, – говорит она. – Красота, красота. Я живу для красоты. Смотрите, я вам покажу.

Вся в возбуждении, она подводит их к картине, висящей в холле. Плоский, безжизненный, аляповатый пейзаж. Эту картину, говорит она им, она купила в Венеции.

– Мило, – говорит он.

С минуту они стоят молча.

И пока они стоят и рассматривают эту жуткую мазню, он чувствует ее теплую тяжелую руку у себя на плече и близость ее тела.

– Ваш друг, – говорит она Фердинанду, прикуривая очередную сигарету, – он понимает.

Они снова на кухне.

– Он очень умный, – говорит Фердинанд.

– Он понимает красоту.

– Определенно.

– Он живет для красоты. Он как я. – И она снова повторяет, откручивая крышку с бутылки бренди: – Мой муж, он не знаешь ничего, кроме футбол.

– Прекрасная игра, – шутит Фердинанд.

Она смеется, хотя не ясно, поняла ли она шутку.

– Вы нравится футбол? – спрашивает она.

– Вообще-то я больше по регби, – говорит Фердинанд.

И затем он пытается ей объяснить, что такое регби, а она курит и слушает, время от времени задавая вопросы, из которых становится ясно, что она ничего не поняла.

– Так это как футбол? – спрашивает она, разгоняя дым, после нескольких минут подробных разъяснений.

– Э… Типа того, – говорит Фердинанд. – Да.

– А девочки? – спрашивает она. – Вам нравятся девочки?

Фердинанда вопрос смущает меньше, чем Саймона, и он отвечает после небольшой заминки:

– Конечно, нам нравятся девочки.

И она снова смеется:

– Конечно!

Она смотрит на Саймона, который уставился в стол, и говорит:

– Вы найдете много девочек в Праге.

Стоя на Карловом мосту с его почерневшими статуями и туристами, то и дело указывающими пальцами, Саймон нарекает это место бездушным аналогом Диснейленда.

Расхаживая по собору Святого Витта в рассеянном свете и вдыхая легкий аромат полированного дерева, он видит афишу, сообщающую об исполнении Большой мессы Моцарта до минор здесь этим же вечером, что слегка оживляет его, и, купив билеты, они садятся на террасе паба, кишащей туристами, позади собора, собираясь пробыть там до пяти часов.

Фердинанд, вопреки обыкновению, закуривает сигарету, «Филип Моррис» Саймона. Пока друг говорит ему, как он ненавидит Прагу, Фердинанд замечает двух молодых женщин за ближайшим столиком. Возможно, они не те милашки, о которых говорила им хозяйка дома, но вполне ничего. Особенно одна. Он пытается уловить, о чем они говорят, а точнее, понять, на каком языке. Очевидно, они не местные.

– Как турист может быть счастлив? – рассуждает Саймон. – Вечно скитается где-то, вечно неприкаянный, вечно ищет чего-то…

– Ты в хорошем настроении.

– Не в плохом точно, я просто говорю…

Похоже, обе девушки – англичанки.

– Как насчет их? – говорит Фердинанд тихо.

– Что насчет их? – переспрашивает Саймон.

– Ну?

Саймон смотрит на него так, будто у него свело живот.

– Да ладно тебе! – говорит Фердинанд. – Не так уж они плохи. В самый раз. Получше тех, что были в Варшаве.

– Ну, это не показатель…

– Ты как хочешь, – говорит Фердинанд сквозь смех, – а я их приглашу за наш столик.

Саймон вздыхает с неудовольствием, руки его слегка дрожат, и он закуривает очередную сигарету. Он смотрит, как Фердинанд в своей неподражаемой манере подруливает к девушкам и заговаривает с ними. Он указывает на столик, за которым сидит Саймон, и Саймон сразу же отводит взгляд и смотрит в окно на внушительную черную громаду Святого Витта, шедевр готики. Он еще рассматривает собор или делает вид, что рассматривает, когда слышит голос Фердинанда:

– Это мой друг, Саймон.

Он поворачивает голову, солнце слепит его, и он щурится. Вот они стоят перед ним, со стаканами в руках. На одной летняя шляпка. Фердинанд приглашает их присесть, и они неуверенно присаживаются.

– Ну, – говорит Фердинанд, занимая свое место, и голос его обретает особую глубину и бархатистость, – как вам нравится Прага? Давно вы здесь? Мы только утром прибыли – еще почти ничего не посмотрели. Так ведь, Саймон?

Саймон качает головой:

– Ну, в общем, да.

– Мы заглянули туда, – говорит Фердинанд, кивая за окно. – Саймон любит соборы.

Девушки переводят взгляд на него, как бы ожидая, что он на это скажет, но он молчит.

– А вы там были? – спрашивает Фердинанд, обращаясь непосредственно к девушке в летней шляпке, ведь она гораздо привлекательнее.

– Ага, вчера, – говорит девушка.

– Правда, впечатляет?

Она смеется.

– Ну, так, – говорит она, словно ожидая, что Фердинанд хочет подшутить над ней.

– Я в смысле, они же все типа одинаковые, – говорит он. – Мы побывали чуть не во всех в этой части Европы, так что могу ответственно заявить об этом.

– Да?

– Ну, то есть, понимаете, о чем я.

– Так где вы еще побывали? – спрашивает она.

И пошла беседа – где вы были, что вы видели. Саймона коробит манера Фердинанда. Это словно маска, которую тот надевает, общаясь с незнакомками, и в этом чувствуется какая-то фальшь, особенно на фоне его демонстративного молчания. В противовес всей этой показухе и занудству. А когда пышнотелая подруга девушки в шляпке спрашивает его, какую музыку он любит, он пожимает плечами и говорит, что не знает.

Фердинанд рассказывает о японской паре, которую они видели: на нем льняной костюм и панама, на ней бирюзовое платье с блестками, и они танцуют на главной площади Кракова. Затем он рассказывает, как их с Саймоном сняли с поезда на польско-немецкой границе и обыскали усатые немецкие служаки.

– Думаю, они особенно в чем-то подозревали Саймона, – сообщает он с улыбкой, заразительной для дам, и Саймон тоже улыбается, пусть и сдержанно, как бы принимая навязанную ему роль.

– Обоих заставили раздеться догола, – говорит Фердинанд.

Шляпка сдавленно смеется.

– Что, серьезно?

– Нет, – говорит Саймон, не глядя на нее. А затем он объявляет, глядя прямо на Фердинанда, словно они тут одни: – Почти пять.

– Уже? – говорит Фердинанд непонимающе.

– Да, – говорит Саймон, и повисает пауза. – Ну, понял…