Спустившись еще на этаж вниз, я снова сталкиваюсь с гнездящимися в коридоре насекомоподобными тварями, которых там в этот раз засело уже гораздо больше. Опасаюсь, что их численность будет возрастать по мере спуска ко «дну», к нижним уровням тюрьмы, где содержались самые опасные заключенные. Не могу быть уверен, что раздавил здесь всех личинок, но это уже похоже на одержимость. Меня просто передергивает от всего, что я вынужден видеть здесь.
Еще один красный листок обнаруживается прямо посреди «улья», свитого монстрами. Это оказывается продолжение тех же записей о расследовании:
«До меня дошли слухи, что он наложил на себя руки. Какой же мог быть у него повод обрывать собственную жизнь, если на нем не было реальной вины? Однако после смерти главного подозреваемого убийства не прекратились. Было еще как минимум три жертвы, но сердца у трупов не были вырезаны. Основная версия остается таковой: кто-то просто имитирует его почерк. Что ж, пока такое объяснение кажется мне разумным. Но нужно признать, что до сих пор сам факт того, что такое количество убийств с особой жестокостью совершено на Серенно, не укладывается в голове. За века и тысячелетия здесь выработались такие законы уважения и чести, такое возведение в ранг высших ценностей размеренного мирного существования, что сереннцы уже очень давно не знают жестоких преступлений. Боюсь, когда это дело закроется, все данные о нем сотрутся во всех архивах».
Что ж, видимо, тот, кто писал это, оказался прав, и информация была тщательно убрана из всех анналов. Всего было тринадцать жертв? Мое сознание очень хочет привязать это число к отпечаткам рук в подвале, ведь те, кто умер у меня на глазах, тоже упоминали кого-то убедительного. Однако я не могу знать, когда происходили убийства, а значит, выводы делать нельзя. Но, с другой стороны, ведь эти красные бумаги точно попадают мне в руки не просто так. Нужно спускаться ниже, на самое «дно» ради определенности.
И вновь я сталкиваюсь с чудовищами, жадно пожирающими собственных бледных пищащих отпрысков и отрывающих беззубыми ртами куски плоти с боков друг друга. Я начинаю расстреливать их из слагомета еще до того, как они замечают меня и бросаются в мою сторону, как к особо лакомой добыче, и выигранное время и сокращение их численности только и позволяет мне одолеть тварей. Их действительно стало еще больше, группа монстров заперта в одной из камер, отделенной от соседней не стеной, а решеткой. И как назло еще один фрагмент красной бумаги лежит просто на границе двух камер, среди белесых склизких органических пленок. Меня дергает до тошноты от одной мысли о том, что придется быть так близко к хитиновым тварям и брать в руки листок, по которому ползали их личинки. Но мне нужна эта запись. Я захожу в камеру, соседствующую с запертым «ульем», и вынимаю кинжал из ножен. Монстры ревут и кидаются на решетку. Я пронзаю бумагу лезвием кинжала и, сняв ее с острия, прикладываю к стене камеры и разглаживаю, чтобы прочитать текст:
«Они называют серию новых убийств «делом рук подражателя»! Консультант из расы киффаров был категорически не согласен с ними, но после стольких психометрических опытов со смертью они поставили под сомнение здравость его рассудка. И теперь он мертв, и почему-то я уверен, что он легко пошел на это избавление. Идиоты! Есть ли кто-то, кто мог бы имитировать такой почерк – почерк маньяка, умеющего убеждать? Подследственный, опрометчиво отпущенный ими по подписке, умел оказывать влияние на других необъяснимым образом, в этом я не сомневаюсь. Не могу понять, почему даже я не допустил сразу мысль, что можно имитировать собственную смерть, чтобы продолжить свои черные дела? Но самое ужасное, что теперь я понял – он придет за мной! Я знаю. Я стану пятнадцатым.
2 год ВрС, 20 число IV месяца».
Мое желание связать два независимых факта становится еще более упорным. Ведь, получается, в итоге было пятнадцать жертв. Однако выходит, что убийства начались более десятилетия назад, а знаки появились лишь сейчас. Я не успеваю сформулировать для себя иные аргументы за и против своей гипотезы, когда за моей спиной раздаются шаркающие шаги. При всем железном самообладании я едва не вздрагиваю, резко обернувшись. За решеткой камеры стоит человек в выцветшем синем мундире и грязных туфлях, с длинными темными волосами и седеющей бородой. Я уже видел лицо этого мужчины, так похожее на мое собственное, если бы только не этот тяжелый взгляд.
- Ты… - шепчу я, не веря глазам.
- Да, джедай-предатель, - отвечает глухой низкий голос, - я твой родной брат. Жизнь которого тебе всегда была безразлична.
В иной реальности меня не слишком удивляет тот факт, что он жив. Как и его претензия, которая мне понятна. Вот только никакой реальной вины на мне нет.
- Путь джедая – отсутствие привязанностей, одиночество, - спокойно объясняюсь я, но брат меня перебивает.
- Твои оправдания меня не интересуют. Но не объяснишь ли ты мне, знаток философии и культуры, откуда взялась вообще эта убежденность, что если родители дали жизнь нескольким людям, то те непременно должны относиться друг к другу с уважением и любовью?
Я развожу руками:
- В тебе говорит обида, но беспочвенная. Ведь ты и сам не искал возможностей как-то связаться со мной.
Он, глядя мне в глаза и качая головой, со злостью цедит сквозь зубы:
- Ты ничего не понимаешь!
Я ничего не отвечаю на это, а сам ожидаю объяснений – гадать, что он имеет в виду, я не собираюсь, и он должен понимать это. Но брат также молчит, задумчиво разглядывая тюремную обстановку. Это была бы сцена в полной тишине, если бы рядом не ревели омерзительные монстры.
- Не думал, что когда-либо снова вернусь сюда, - наконец, произносит мой родственник. - Но здесь мы и разминемся.
Он протягивает руку к механизму в центре строения – старые панели управления загораются, мигая под слоем налипшей на них грязи. Введя комбинацию, брат запирает камеру, в которой я стою, а затем убирает решетку перед «ульем» тварей. И когда они нападают на меня, я даже не успеваю схватиться за меч. Только лишь кинжал в руке спасает меня. Желтая кровь брызжет на руки, я отбиваюсь от уродливых существ в таком исступлении, что уже даже не чувствую отвращения. Мне наверняка было бы не по себе, увидь я со стороны ту ярость, с какой сейчас добиваю личинок на полу. И я, вступая в очередное противоречие с самим собой, ощущаю, что доволен этой расправой.
Покончив с монстрами, я снимаю с пояса меч, но не могу разрезать решетку. Однако уничтожение «гнезда» тварей открыло другой выход – в полу камеры есть дыра, заросшая осклизлыми пленками. Если выжечь мечом следы пребывания монстров, можно спрыгнуть вниз, куда бы это ни привело.
Я не почувствовал, как упал после прыжка, но пришел в себя в лежачем положении. Открыв глаза, я снова вижу свою спальню. Голорадио за стеной молчит, но есть другие доказательства реальности того, что происходило в «Острие» - пятна желтой крови на моих руках и рваные листки красной бумаги в кармане. Я испытываю сильную потребность вымыть руки и умыться после пребывания в том тошнотворном месте.
Несколько приведя себя в порядок и отдохнув, я спускаюсь на нижний этаж. За окном снова слышны голоса, в этот раз только мужские. Здесь снова герцог Борджин, а с ним несколько мужчин в форме сотрудников Службы Безопасности Серенно. Обложное небо низко нависает над их головами, но они, кажется, не замечают пепла, который ложится на землю. Присутствие агентов безопасности и слова Борджина повергают меня в нешуточную тревогу:
