— Стоп, — сказал Брюнет. — Стоп. На Большой Морской, говоришь?

— На Большой Морской.

— Так это ты сжег джип Утюга? — с интересом спросил Брюнет.

— Утюга? Какого Утюга? Какой джип?

— «Лэндкрузер». С «мэриевскими» номерами. Вот какой джип.

— «Лэндкрузер», — сказал Строгов. — С «мэриевскими» номерами.

Брюнет хлопнул себя по ляжкам и засмеялся.

— Ну ты, друг детства, даешь! Утюг на говно изошел! Все орал: найду падлу — поглажу… Ты, кстати, знаешь, Игорек, почему его Утюгом зовут?

— Н-нет, — неуверенно сказал Строгов.

— Сильно любит гладить, — сказал, усмехаясь, Брюнет.

В кабинете вдруг запахло горелым мясом… Ты все еще уверен, читатель, что смертная казнь — это негуманно?.. Ну, извини, наверно, мы не правы. Пусть ребята немножко порезвятся: войдут в твой дом, отберут твои рублики, изнасилуют твою жену… А если ты не захочешь отдавать свои рублики, тебя немного ПОГЛАДЯТ. Стрелочки на штанах помялись, папуля. Надо разгладить. Да не, спасибо, гладильная доска не нужна.

— Ты позвонил Саше, — сказал Петрухин. — И что? Что он сказал?

— Он спросил: а чего, собственно, я хочу? Я хотел в тот момент только одного — наказать уродов.

— И Саша, — спросил Купцов, — взялся наказать уродов?

— Да, он взялся.

— Угу… понятно. Он спросил: что и сколько?

…он спросил: что и сколько? Строгов ответил: полтонны баков. Сжечь к чертовой матери. Сможешь, Саша? — Надо подумать. В Таджикистане мне, вообще-то, доводилось делать такие дела. Если маленько прыснуть бензинчиком и фигануть из ракетницы — красиво горит. — Так ты возьмешься? — Надо подумать. Да и ракетницы нет. А у тебя что — горит? — В том-то и каламбурчик, что пока еще ничего не горит. А надо бы! Чтобы запомнили, суки! …Они попили кофе в «Трибунале» и собрались уходить. Строгов предложил подвезти… Куда тебе? — спросил. — На Большую Морскую, — ответил Саша. — Покажешь мне этот джип.

Джип, как на грех, стоял на месте. Строгов показал. Они проехали мимо, остановились метрах в пятидесяти. О’кей, сказал Саша. Лотом взял с «торпеды» строговскую «Zippo». Повертел в руках.

— Зажигалочки не жалко, Игорь?

— Зажигалочки? В каком смысле?

— В смысле инициации процесса горения. «Zippo» чем хороша? Откинул крышку, крутанул колесико — горит. Это вам не «крикет». В «крикете» рычажок нужно удерживать, а в «зиппо» — нет.

Строгов ничего не понял, только пожал плечами. Саша рассмеялся, сунул зажигалку в карман и вышел.

— Смотри, — сказал он. — Сейчас будет знатный костерок.

Из салона «бээмвухи» Игорь видел, как Саша Т. перешел дорогу и вошел в магазин «Товары для дома»… Зачем ему «товары для дома»? Из магазина Саша вышел спустя пару минут. Под мышкой он нес пластиковую канистрочку, из кармана торчала деревянная рукоятка… Откручивая на ходу крышку с горловины канистры, Саша неторопливо шел к джипу… Строгов замер. Медленно кружились снежинки над черной щелью улицы. Блестел толстыми боками сытый «лэндкрузер»… Саша подошел к машине. Обернулся, посмотрел на Строгова. Разобрать выражение лица на таком расстоянии было невозможно, но Игорю показалось, что Саша улыбается. Строгов вдруг занервничал.

Саша вытащил из кармана молоток…

Дзынь! — рассыпалось боковое стекло джипа.

Закричала сигнализация: «пиу-пиу»… В правой руке Саши Т. ярко вспыхнул огонек «зиппо». Строгов сглотнул слюну. Теперь он уже не хотел, чтобы произошло то, что должно произойти… Маленький язычок пламени весело бился в руке Саши Т. «Пиу-пиу», — орала сигнализация.

— Не надо, — прошептал Строгов.

Канистра, а вслед за ней зажигалка, исчезли в салоне «лэндкрузера».

В первый момент ничего не произошло. Строгов подумал, что зажигалка погасла… Но через секунду джип осветился изнутри, длинный огненный бес выскочил наружу из разбитого окна.

— Пиу! — закричал обреченный автомобиль. Саша Т. быстро пошел прочь, нырнул под арку.

— М-да, — сказал Брюнет, когда Строгов закончил свой эмоциональный, но весьма сбивчивый рассказ. — ХарАктерный парень Саша Трубников.

Строгов ничего не ответил, протянул руку к бутылке. Брюнет отодвинул бутылку.

— Очень быстро гонишь, Игорек. Этак ты укутаешься раньше, чем мы дослушаем до конца твою увлекательную повесть… А мне страсть как хочется узнать, чем она кончится.

— Она давно кончилась, — сказал Строгов. — В кабинете Нокаута. В воскресенье.

— Вот про это и пилИ. Как зазубренным серпом по моим нежным колокольчикам… ПилИ, Игорек, пилИ.

Строгов с тоской посмотрел на бутылку. Петрухин крякнул и сказал:

— Дай ему выпить, Виктор… Видишь — хреново ему?

— Тьфу… да пусть хоть зальется. Офицер-с-женщиной.

Строгов набулькал себе коньяку. Выпил.

— Спасибо, — сказал он. — Спасибо. С чего начать?

— В чем все-таки была суть конфликта с Нокаутом? — спросил Купцов. — Версия «фольксваген» выглядит не очень убедительно.

— Да, конечно, — согласился Строгов. — Не в «фольксе» дело.

— А в чем?

— Лешенька начал борзеть… Он начал борзеть. У него была масса амбиций и полторы извилины. Он же никто. Ноль. Жлоб. Пэтэушник. Такой же, как эти уроды на заправке. Но ему хотелось уважения. Ему хотелось быть — о-го-го! — бизнесменом. А он же трех слов связать не мог без мата… Не человек, а беда в «адидасе». Но с претензиями. Помнишь, Виктор, когда мы с финнами только-только завязались и поехали в Хельсинки?

— Ну?

— Гну! Он же тоже тогда рвался: я буду переговоры вести! Господи! Да какие ему переговоры? Я ему тогда осторожно намекнул — так он меня с ног до головы слюной обрызгал.

— Что же ты мне не сказал? — спросил Брюнет.

— Я говорил. Но ты пропустил мимо ушей. Ты отмахнулся. Ты сказал: что вы как дети? А Леша завелся! Он вбил себе в голову, что я против него интригую… И начал меня доставать. О, как он начал меня доставать! Я попытался по-хорошему. Я попытался наладить контакт. Но он из породы таких козлов, которые понимают только язык силы. Я ему: Леш, давай замнем. Кто старое, говорю, помянет — тому глаз вон. Сходим в баньку, выпьем, срамных девок позовем. А он мне: зачем девки? Ты сам у меня отсосешь… Ну, нормально?.. Сказал — и ржет, сволочь. Довольный. Глаза блестят. Зубы скалятся… А вы говорите — «фольксваген».

— Нет. Это вы, Игорь, говорите: «фольксваген», — возразил Купцов.

Строгов плеснул себе еще коньяку. От прежней его бледности не осталось и следа. Строгов сидел красный, на лбу выступили капельки пота. И на носу тоже выступили капельки пота.

— Я не говорю: «фольксваген», — произнес он. — Не говорю… Это Нокаут сказал: «фольксваген». Вы думаете, ему нужен был этот «фолькс»? Да хрен там! Ему нужна была ссора. Повод… И тогда я понял, что…

Строгов вдруг замолчал. Видимо, ему было очень трудно вспоминать, что он тогда понял.

— Я понял, что мне снова нужна помощь Саши. Но я же не имел в виду убийство!

— Мы знаем, — сказал Купцов.

— Вы мне верите?

— Конечно, — сказал Петрухин. А Брюнет сказал:

— А что это меняет?

— Ну как же, Витя?

— Ладно, пилИ дальше, офицер-с-женщиной.

…Саша сказал: а в чем проблема? Давай потолкуем с твоим Нокаутом. Может, он и не Нокаут вовсе, а так… Нокдаун? Ха-ха-ха… Готовь штуку баксов, Игорь. Не горячо?

— Не горячо, — ответил я.

Я еще не знал, что горячо. Так горячо, что горячей не бывает. Горячей, чем пламя «зиппо» в салоне джипа.

— Не горячо, — ответил я Саше. И назначил Нокауту стрелку в офисе…

— Ты что? — удивился Нокаут. — Стрелку мне забиваешь?

И заржал. Смеху него был противный, как икота. Грех так говорить о покойнике, конечно, но из песни слова не выкинешь. Заржал Леша Нокаут. Не знал, что жизни ему всего сутки отпущено… День хороший был, теплый. Самое бы то на природу выбраться, на шашлычки. Но вышло все по-другому… Не горячо? О нет, не горячо! Не горячо — сплошной ожог. Пожарище. Пепелище… Дым. Дым… День хороший был, теплый. А Саша явился вдруг в длинном пальто и в шапочке. Чего это он, думаю, в шапочке? И ведь совершенно не просек я, что он с ружьем. Хоть и без приклада помповуха, хоть и ствол укорочен, а все же полметра длины будет… Но я не знал про ружье. Честное слово: не знал. Даже и не думал.