Мы обнаружили четыре квартиры, в которых сдавались комнаты. Все четыре случая не имели к нашему Трубникову никакого отношения.

В десять вечера мне на трубу позвонил Леньчик и сказал, что пора завязывать — ни голова, ни ноги уже не работают. Я согласился. За одиннадцатичасовой рабочий день мы едва осилили треть списка.

Не знаю, как Димка, а я за вчерашний день умудохался вконец. Димка, кстати, и сделал больше меня. Он вообще, кажется, двужильный и вгрызается в дело с энергией отбойного молотка в руках Стаханова. Наш работодатель, господин Брюнет, считает, видимо, что мы пашем за деньги… За деньги так не пашут. Петрухин дает «последнюю гастроль», прощается с ремеслом. И я отлично его понимаю. Я помню, как мне было тяжело, когда осознал, что все — я больше не мент… А ведь я, в отличие от Димки, уходил довольно медленно. Я передавал дела и даже, когда был уже формально уволен, еще «консультировал» ребят. Но потом я осознал — все. И затосковал. Я совершенно не представлял, чем буду заниматься.

Варианты были: адвокатура, частные детективные конторы. Один шустрый еврей (он у меня как-то по делу проходил) предложил даже романы строчить. «Послушайте, Леонид Николаич, — сказал он, — хорошие бабки будем делать. У вас опыт, у меня литературный дар. Вы рассказываете, я таки пишу… Придумаем персонаж типа Марининой. Баба-сыщик с огоньком, пистолетом и сиськами: 95-58-100! Раскрывает все дела через постель. Успех! Тиражи! Бабки! Ваши — 30 %». Я ответил, что, как раскрывать дела «через постель», я не знаю. Он сказал, что — ерунда, главное побольше стрельбы и секса. Я отказался. Он звонил еще дважды: 40 %?.. 50?.. Я разозлился и ответил, что пусть он сначала сделает операцию по перемене пола. Он звонить перестал. Недавно я узнал, что он все-таки строчит романы под женской фамилией и имеет успех. Ба-а-лъшие сиськи!

Я тяжело переживал свой уход. Но ни в какую адвокатуру или в частные детективы, разумеется, не пошел… Я решил взять тайм-аут и начал бомбить на «антилопе». Потихоньку успокоился, остыл. Но когда вдруг нарисовался Петруха, я понял, что остыл, как прогоревший костер: снаружи пепел, а попробуй-ка сунуть руку внутрь — обожжет… Я Петруху отлично понимал.

…За вчерашний день мы отработали процентов тридцать наших коммуналок. Безрезультатно. Теоретически это приближало нас к Трубникову… Но только в том случае, если Димка прав и Трубников действительно обитал в этих домах.

Сутра мы продолжили обход. Время для поквартирного обхода было, казалось бы, не самое удачное — первомайские праздники закончились, но начинались уже торжества, приуроченные к пятидесятипятилетию Победы. Сплошь нерабочие дни. Народ массово выезжает на фазенды… Но мы работали с обитателями коммуналок. У них дач, как правило, нет.

С десяти утра (надо же дать людям выспаться) мы начали обход. Звонок… Шаги за дверью… Кто?.. — Здрасьте. Мне (определяешь по голосу возраст и по распечатке прикидываешь, кто из жильцов этой квартирки под возраст подходит) Марь Ванну… Если дверь открывают — начинаешь работать. Если нет — все равно начинаешь работать через дверь или через цепочку. Врать, уговаривать, объяснять, что ты не бандит, не вор, не мафия… Когда дверь открывают — работать легче. Разговор получается доверительней… или не получается. Но в целом с обитателями коммуналок легче. В новорусскую-то квартиру без формы и ксивы вообще не сунешься.

Дверь… кнопки… звонок… Кто?.. Здрасьте, мне Антоновых… звук замка, звяканье цепочки… Прошу прощения, но я ищу брата (свата, друга, коллегу по работе). Говорили, что он здесь комнату снимает… А кто это тебе говорил? Ты зачем пришел? Наводчик? В «Кресты» захотел?

Или: «Ой, зайдите, пожалуйста… ой, брата ищете?»

Или: «Ничего не знаю. Вали отсюда».

Или: «Вы из собеса? Из поликлиники? Водопроводчик?»

Или: «Какую Марь Ванну, идиот? Она умерла год назад!»

Или: «Заходи, братуха! Похмелиться надо, а один не могу, в глотку не лезет…»

Двери. Двери крашеные, некрашеные, дерматиновые… Двери с глазками и без глазков… Дверь с надписью «Люська-сука» и дверь с шестиконечной звездой… Сломанная дверь… Мертвая дверь. Дверь с собачьим лаем и дверь со скрипом. Дверь с ощутимым запахом ацетона… Дверь со щелями, в которые можно просунуть руку… Незапертая дверь.

Здрасьте, мне Илью Петровича… Пошел на х…!

Здрасьте, мне Баграмянова… Здрасьте, нельзя ли поговорить с Изабеллой Эдуардовной?.. Нет… Не знаем… Не слышал… Не сдаю.

Галочка в распечатке. Еще галочка. Еще одна. Прочерк. Галочка. Знак вопроса… «В семнадцатой квартире живет извращенец. Вы запишите, запишите. Я уже трижды жаловалась. Он подглядывает, когда я раздеваюсь…» Галочка. Прочерк. Галочка. Дурдом!

В половине двенадцатого я присел перекурить на подоконнике между третьим и четвертым этажами. Я вообще-то почти не курю. Так, иногда, за компанию… Но сегодня специально купил пачку сигарет: может понадобиться с кем-то перекурить для установления контакта. Вчера как раз был такой случай, но у меня не оказалось сигарет.

Я сидел, курил, поглядывал в окно с немытым стеклом. За окном была видна детская площадка со сломанными качелями, песочницей, где песок вперемешку с кошачьим дерьмом. На площадке играли два пацаненка — один белый, второй черный. Я выкурил сигарету и слез с подоконника. Под ногой что-то хрустнуло. Оказалось — закопченная ложка с изогнутой ручкой — орудие наркоманов… Гарлем. Гигантская песочница в устье Невы, где Пушкин, Кваренги, Клодт, Блок, Шостакович и Товстоногов перемешаны с Чубайсом, ларьками, таджиками, Марычевым и Трахтенбергом — АПРАШКА!

Я отшвырнул ложку ногой. Подумал: а не позвонить ли в УБНОН про квартиру, из которой пахнет ацетоном? Там варят эфедрон… Потом подумал: а кому это надо? УБНОНу? Смешно.

У двери квартиры номер тридцать один было четыре кнопки. У солдата, сказал Димка, выходной. Пуговицы в ряд. Я нажал верхнюю. По распечаткам в квартире шесть человек: Смирнов Анатолий Степанович, семейство Шестаковых из трех человек и семья пенсионеров Штейнер. Против верхнего звонка было написано химическим карандашом: Смирнов А.С. Против среднего не было ничего, а против нижнего — аккуратная табличка из картона: Штейнер. Фамилия «Штейнер» была перечеркнута, а чуть ниже коряво нацарапано: жиды.

За дверью послышались шаги, и дверь без всякого «кто там» отворилась. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти в тренировочных штанах и тельняшке — Смирнов Анатолий Степанович. Из квартиры сильно пахло жареной картошкой с луком.

— Здравствуйте, — сказал я, — вы — Анатолий Степанович?

— Здравствуйте. Я и есть. А вы?

— Вы позволите войти? — спросил я.

— Да, войдите, — ответил он.

Я вошел в квартиру с длинным коридором, дверьми… Квартиры в доме все были одинаковые. Я уже четко изучил их планировку и точно знал, какая дверь ведет в кухню, какая в туалет, какая в ванну.

— Анатолий Степаныч, скажите, пожалуйста, в вашей квартире комнаты не сдаются? — спросил я, и он сразу насторожился. Он насторожился, и я понял: сдаются. Скорее всего, именно он и сдает.

— Да вы не подумайте ничего худого, — сказал я. — Я не из милиции, не из налоговой. Я приятеля своего ищу. Знаю, что он в этом доме комнату снимает, а вот в какой квартире… Он говорил, что его хозяина Анатолием зовут. Это ведь вы?

Смирнов смотрел на меня из-под белесых жидких бровей не очень доверчиво.

— Я Анатолий, — сказал он неуверенно, — …Степаныч. А вы…

— Да вы не подумайте ничего худого, — быстро перебил я. — Я вам паспорт покажу… Вот, пожалуйста, смотрите, — я протянул паспорт, Смирнов неуверенно взял его в руки. И я сразу быстро задал вопрос: — А он дома сейчас, кореш-то мой?

— Да он уже две недели как съехал, — механически произнес Анатолий Степанович, раскрывая паспорт… Стоп!