Он взглянул на жителя, на его красноватое лицо.
– Радзивил?
– Ага, – откликнулся тот насмешливо. – Летопись ему подарил один лесничий, наверное как раз когда этот воитель собирался ударить из Орши на Смоленск, осажденный Алексеем Михайловичем. Вот и стала летопись его имени… А так-то она смоленская, здесь ее писали-рисовали. Ведь вы фотографией увлекаетесь?
Косточкин кивнул.
– И фотография есть такое оконце из настоящего в прошлое. Ну а картинки этой летописи и называют тоже оконцами. Этих изографов и можно считать средневековыми фотографами, хе-хе, – колюче он просмеялся. – Да, так вот в апреле пять лет катастрофе.
Треснула спичка, возле лица с глубокими морщинами на щеках и на лбу закраснелась точка сигареты в мундштуке. Житель убрал длинные прямые волосы за уши и с наслаждением затянулся. А Косточкин внезапно отчетливо почувствовал аромат цветущего миндаля.
– Все-таки, – произнес задумчиво житель, – не каждый год самолет с правящей верхушкой страны расшибается. Панове, конечно, усмотрели здесь руку Москвы, кагебе… Рука Москвы махнула березой и сбила самолет, как комарика… Меньше спеси, панове! – с некоторым ожесточением воскликнул он, обращая лицо куда-то к бойницам. – Но даже со своими летчиками они спесивы, как обычно. Лети, и все.
– Пять лет назад? – переспросил Косточкин.
– Да, пять лет.
– Я был как раз в Испании, в апреле.
Человек в плаще остро взглянул на него.
– В Испании? Десятого апреля десятого года?
– Наверное, мы как раз бродили по Барселоне или по Толедо.
– Вот как… запросто.
Косточкин кивнул.
– Ну да. А что такого?..
Житель трескуче – как будто черкали у него во рту десятки спичек – рассмеялся.
– Что такого, – повторил он, кривя тонкие губы и вдруг делаясь похожим на кого-то, да, на какого-то музыканта, композитора. Косточкин никак не мог вспомнить, на кого именно. – Наверное, и с этим своим аппаратом?.. В Толедо жил Эль Греко. Сервантес. Ортега-и-Гассет… если эти имена что-то для вас значат.
– Увы, не повстречал, – саркастически откликнулся Косточкин, – ни на улочках, ни в кафешках, ни в гостинице.
– В кафешках, – брезгливо повторил житель. – Толедо… – Он затянулся. – Толедо древен, как Смоленск. Смоленск он и напоминает. Что, не заметили? – тут же спросил он, увидев вскинутые брови Косточкина. – Надо не просто смотреть, а еще и видеть.
– Спасибо за совет, – отозвался Косточкин.
Житель покачал в раздумье головой.
– Здесь, конечно, нет ни Эль Греко, ни Сервантеса… Но кое-что имеется. Не столь… выявленное. Тахо там шире Днепра? Фотографии могут врать.
– Да, – тут же отозвался Косточкин.
– Что? – спросил житель, глядя цепко сквозь дымок.
– Насчет фотографий вы правы… А речка примерно такая же.
– Всюду камень, лабиринты? – продолжал расспрашивать житель.
Косточкин подтверждал. Житель выглядел удовлетворенным. Но вдруг спросил:
– Алькасар… чистый?
– Чистый, – сказал Косточкин, припоминая, что это крепость на горе. – Там ведь большая библиотека, музей армии.
И тогда житель погрузился в мрачное молчание, яростно затягивался сигаретой, осыпая пепел прямо на плащ, и глядел в сторону.
– Ну да, Боря говорил то же самое… Хотя он там был еще студентом.
– Возможно, и здесь надо устроить что-то такое… – проговорил сочувственно Косточкин. Тут у него мелькнула мысль, что этот человек как раз и есть представитель какого-нибудь ведомства, отдела культуры, музея или… Что он здесь вообще делает? Забрался покурить?
Житель ничего не говорил.
– Ладно, пойду дальше, – проговорил Косточкин.
– Дальше нет хода, – очнулся житель. – Попы перекрыли доступ к Лучинской, чтоб не мешали им… всякие фотографы.
Косточкин приостановился.
– К Веселухе?
Житель снова трескуче просмеялся.
– Это аберрация. Истинная Веселуха не там, не возле семинарии.
Косточкин с сомнением глядел на жителя. Тот вытащил окурок из мундштука, поплевал на него и спрятал в пачку – докуривать, что ли будет? Но там уже нечего курить.
– А где же? Мне говорили…
Житель махнул рукой.
– Ерунда. Заблуждение. Вон истинная Веселуха. – Он указал рукой через бойницу на ту башню, от которой Косточкин и пришел.
– Про которую и написана книга? – уточнил Косточкин и запнулся… – Э-э…
– …ттингера, – подхватил житель. – Федора Андреевича фон… Путаница в головах – наше обычное состояние. Была Веселуха, теперь – Орел.
– Что это означало?
– Веселуха? Радуга. А может, девка с расписным коромыслом. Такой обычай был: приносить градостроительную жертву. Мужики, что строили крепость, условились: кто первый подвернется, того и замуруем. И тут вышла девка к речке Рачевке, там внизу течет.
– Это легенда?
Житель усмехнулся и ничего не ответил, только блеснул ртутными стеклами.
У Косточкина мелькнула мысль насчет свадьбы. Лед к тому времени растает, можно будет и подняться сюда… И что, пригласить проводником этого жителя? Вот сам Косточкин уже запутался, где какая башня. Хотя для свадьбы это все и не обязательно. Но Косточкин все-таки переспросил:
– Так где ее замуровали?
Житель вздохнул и развел руками.
– На самом деле никто этого не знает.
Косточкин засмеялся.
– Хорошо! Пойду поищу.
– Может, этой башни уже и в природе нет! – крикнул ему вдогонку житель. – Было тридцать восемь, осталось четырнадцать.
– А пишут, восемнадцать?
– Врут, как обычно. Хочется выглядеть эффектнее. Подлинных, не перестроенных башен четырнадцать и даже того меньше: тринадцать.
– Тринадцать?
– Да, такой счет нам выставили: двадцать пять – ноль в их пользу. Наши казаки ни в Варшаве, ни в Кракове, ни в Париже башен не взрывали. Мазурикам хотелось выглядеть благородно!.. А надо было взрывать, – закончил он, взмахнув рукой, как полководец, отдающий приказ, и яростно блеснув стеклами очков.
Косточкин остановился и с новым интересом воззрился на этого человека в меховой кепке и теплом мешковатом плаще.
– Что смотрите? – с вызовом спросил незнакомец. – Сами посчитайте. Было тридцать восемь прекрасных башен, радующих взгляды купцов, идущих на корабликах по Днепру, странников, гостей. Годунов-то не просто рек про крепость, дескать, ожерелье Руси. На холмах башни и прясла, выбеленные и крытые черепицей, над синим Днепром, посреди зеленых лесов ожерельем и сияли. Таких крепостей не много на свете. А в каждой башне – своя девица Веселуха. Только дураку башни кажутся нагромождением кирпичей. Вы приложите руку-то… Приложите.
Косточкин невольно повиновался.
– Ну что? Слышите? Есть ток? Движение лет? Кровь?..
Косточкин смущенно кашлянул в кулак.
– Мне просто стало любопытно, – сказал он.
– А! это уже хорошо! – воскликнул житель. – Пушкину иногда надо противуречить. Что же любопытно-то?
– Если бы, допустим, среди штурмующих и взрывающих оказались испанцы… – начал Косточкин.
Житель его тут же перебил.
– Они там точно были. Кого там только не было! Солдаты удачи. И у Наполеона, и у Сигизмунда. Сигизмунд Третий сам-то вообще был прочим шведом. У него, например, служил знаменитый французский капитан Жак Маржерет.
– Об этом я и подумал, – сказал Косточкин.
– О капитане французе?
– Нет, об испанцах…
– Мог бы среди них быть Сервантес? – догадался житель. – Ну, во время осады города войском Сигизмунда он был жив, ему исполнилось тогда около шестидесяти, но левая рука у него была неподвижна из-за ранения в морском сражении, да и правая была занята: он как раз писал вторую часть своего романа… Так что – вряд ли. Но фантазия у вас есть, определенно.
– Да нет, я только хотел уточнить, следовало бы разрушить Алькасар в таком случае? Ну если бы русские – и вы в том числе – ворвались в Толедо?
Житель мгновение смотрел на Косточкина и, погрозив ему пальцем, рассмеялся трескуче, хотя и не громко.
– Толедо наш метафизический побратим.
