Тот удовлетворенно глянул на него:

– Теперь-то я окончательно уверился в том, что наш отряд, несмотря ни на что, благополучно доберется до Турухана.

– Это почему же? – заинтересованно спросил Афанасий.

– Да потому, что у тебя, Савельич, голова-то светлая!

Ивашка, молодой казачок, старавшийся все время находиться поближе к начальнику отряда, восторженно посмотрел на него.

Тот же скептически усмехнулся:

– И на том, Тимофей, спасибо… – А затем поинтересовался: – А как, кстати, называется этот самый приток, ведущий к волоку?

Проводник смутился:

– Честно говоря, не знаю, Савельич. Ведь когда мы спускались от волока по нему к Тазу-реке, то не встретили на его берегах ни одного чума самоедов.

– Худосеем прозывается эта речка, – пояснил молчавший до сих пор толмач.

– Откуда же знаешь, Ябко? – с некоторым недоверием спросил Афанасий.

– Когда мы уже давно, когда я еще был мальчонкой, – и вопросительно посмотрел на него: – Я понятно говорю, начальник? – и когда тот согласно кивнул головой, продолжил, – кочевали своим родом по тундре со стадом олешек, то один раз и вышли к этой самой широкой речке, через которую переправиться на другой берег уже так и не смогли. И наш старейшина называл ее именно так – Худосей. А он ведь не в первый раз бывал у ее берегов, – пояснил толмач.

– Спасибо тебе, Ябко, за подсказку!

– Да не за что, начальник! – ответил тот и, польщенный его похвалой, расплылся улыбкой на своем раскосом лице.

– А вот скажи-ка мне, Ябко, зачем это вы перегоняете стада оленей на такие большие расстояния?

Тот непонимающе посмотрел на него:

– Так ведь там, ближе к Студеному морю, летом мало гнуса. – Афанасий понимающе кивнул головой и усмехнулся про себя, вспомнив, как дикий олень спасался от гнуса на берегу Тазовой губы. – Да к тому же и ягель там в это время посочнее будет. А осенью, – продолжил Ябко, – перегоняем олешек обратно, когда уже и здесь становится его меньше.

– Еще раз спасибо тебе, Ябко, за подсказку, – и повернулся к проводнику: – Ну что же, Тимофей, стало быть, и будем с Божьей помощью добираться до этого самого Худосея.

– Стало быть, так, Савельич, – согласился тот.

Солнце стало клониться к горизонту, хотя это ничего особенно и не значило – уже был полярный день.

– Пора бы и пристать где, Тимофей, а то мужики уже натолкались шестами, хоть и работали по переменке. Надо бы подкрепить их силы добрым обедом да дать им хоть самую малость и передохнуть.

– Вскоре, как я помню, должна где-то здесь впадать в реку не то речушка, не то большой ручей. Вот там, думаю, и будет самое удобное место для остановки отряда.

– Хорошо. Смотри только, не прозевай это самое место.

– Как можно, Савельич?! – укоризненно посмотрел тот на него. – Я хоть и не толкаюсь шестом, как твои казачки, а тоже был бы не против как следует перекусить, чем Бог подаст.

– Вот она, Савельич, эта самая речушка! – радостно воскликнул Тимофей, показывая рукой в сторону открывшегося ее неширокого устья. – Стало быть, все-таки не запамятовал! – радовался он.

– Молодец, Тимофей! Место для стоянки действительно замечательное. – И крикнул Игнату, державшему на корме дощаника в руках рулевое весло: – Как только поравняемся с устьем этой речушки, то, не мешкая, поворачивай прямо в него!

– Будет сделано, Савельич! – бодро ответил тот, радуясь остановке и скорому уже обеду.

Казаки, радуясь скорой остановке и возможности передохнуть, дружно налегли на шесты, и, когда их дощаник вошел в устье речушки, за ним послушно последовали и остальные.

Афанасий оглянулся и, убедившись, что все четыре дощаника уже тоже втянулись в ее устье, крикнул Игнату с кормовым веслом:

– Причаливай!

А затем, когда под днищем зашуршал песок, приказал казакам:

– Держите дощаник на месте шестами! А ты, Ивашка, вбей на берегу два кола для чалок[40]!

Молоденький казак тут же выпрыгнул из дощаника с двумя заранее заготовленными кольями и ловко вбил их обухом топора в прибрежную, уже более или менее оттаявшую после зимней стужи землю. А двое других служивых тут же накинули на них петли чалок и подтянули ими дощаник бортом к самому берегу.

– Хорошо-то как! – воскликнул Афанасий, шагнувший на берег и всей грудью вдохнувший свежий воздух. – Доброе место выбрал, Тимофей!

– Доброе-то доброе, – буркнул тот, стараясь не выдать радость от похвалы начальника, – да вот только гнус треклятый поедом есть будет. Ведь здесь, в затишье, для него прямо-таки что ни на есть рай земной.

– Не бурчи! – упрекнул его Афанасий. – От этого гнуса меньше никак не станет, – и подозвал к себе стрелецкого десятника, когда и его дощаник пристал к берегу: – Я, Семен, пожалуй, пройдусь вдоль берега, посмотрю, что там да как, а ты проследи, чтобы в костры поболее лапника подкидывали для дыма, не то от гнуса жизни не будет. Шатры-то ставить, пожалуй, не будем, потому как остановка будет короткой. – Тот понимающе кивнул головой. – И распорядись перегородить речушку сетями – дай Бог, какая рыба ненароком в них и попадет.

Десятник оживился:

– Это было бы очень даже здорово, Савельич! – мечтательно произнес он. – Ведь наши мужики-кашевары такую бы ушицу из нее сварганили – пальчики оближешь…

– Вот и я о том же, – улыбнулся тот его настрою. – А мы с тобой, Тимофей, – обратился он к проводнику, – тем временем оглядимся и посмотрим, что там делается-то в округе.

Когда они отошли чуть в сторону от стоянки, Тимофей предупредил Афанасия:

– Подожди, Савельич, я сейчас…

Подошел к молодому кедру, росшему у самой воды на небольшом бугорке, и, срезав ножом две ветви, одну из них протянул Афанасию.

– Это еще зачем? – удивился тот.

– От комаров и мошки будем отбиваться, – весело пояснил Тимофей. – Мы только этим и спасались от гнуса еще в прошлом году, когда возвращались с Турухана в Мангазею.

– Но зачем же нужно было обязательно портить кедр? Ведь это же самое дорогое и к тому же весьма редкое дерево здесь, в заполярной тундре, – с укором сказал Афанасий.

Тимофей усмехнулся:

– Умный ты мужик, Савельич, да, видать, не очень! Глянь-ка лучше вокруг: березки и тальник только-только начали распускаться, да и у лиственницы хвоя-то однолетняя – вишь, иголочки-то не ней еще толком-то и не выросли. Стало быть, хочешь почти голыми ветками гнус разгонять? – хохотнул он. – Так что бери ветвь, не упирайся. Будешь еще благодарить меня за нее. А за кедр не печалься – вырастет, и лет эдак через сто станет ох каким могучим красавцем.

Афанасий только покачал головой, оценив, тем не мене, практическую хватку проводника, и они не спеша, обмахиваясь кедровыми ветками и осматриваясь по сторонам, пошли по берегу вдоль реки.

– А тропинка-то натоптана, Савельич, – озадаченно отметил Тимофей, – хотя никого вроде бы вокруг и не видно.

Тот усмехнулся:

– Как это никого не видно? Смотри, сколько одних мышей-то шастает под ногами… А вон, глянь, юркие пестрые лемминги[41] то и дело проскакивают перед нами в заросли кустарника.

– Это, конечно, так. Мышей в этих краях действительно, видать, ох как много. Стоит хотя бы только вспомнить, как в Мангазее шустрые пасюки по лабазам шныряют, что твои серые волки…

Афанасий рассмеялся от его столь образного сравнения.

– Однако пусть мышей будут и целые полчища, но такой тропы им все равно не протоптать, – хитровато посмотрел проводник на него.

– А ты, Тимофей, соображай! Раз есть мыши, то непременно должны быть и лисы поблизости. Не песцы, конечно, которых, как сказывали мне промышленники в Мангазее, поболее будет в северной тундре, у берегов Студеного моря. А вот рыжие, так те точно должны быть здесь. Не пропадать же на самом деле таким харчам, – хохотнул он. – Окромя прочего, Ябко упоминал и о зайцах, которых здесь во время стоянки их рода было во множестве. Стало быть, таятся по кустам и волки, выслеживая их. Да и олени должны ходить испить свежей водички из речки, а не из озерец стоялых. Диких-то тут может быть, конечно, и маловато, а вот домашних будет множество, когда самоеды здесь стойбище свое, кочуя по тундре, поставят. Так что зверья разного здесь живет вполне предостаточно. А потому-то испокон веков эта тропа и не успевает зарасти.