Литмир - Электронная Библиотека

– Что ж? – наконец, отозвался он. – Кто хочет добиться известного положения и состояния, не должен дорожить собой… Я даже предпочитаю женщин в летах… К тому же обречь себя на вечную неволю я не имею особенной охоты.

Симонис рассмеялся каким-то притворным смехом.

– При прусском дворе, – сказал Блюмли, – женщины не имеют никакого значения. Королева живет точно в изгнании, а Фридрих никогда не влюбляется и с прекрасным полом обращается так же, как и с солдатами на учении. Здесь же, начиная от старой Фаустины, немолодой Мошинской и не первой молодости жены Брюля, – все женщины окружены кавалерами… и духовенство не без греха… – прибавил он еще тише. – Здесь иной свет.

– Не лучше прусского, – ответил Симонис, – но здесь, должно быть, легче втереться в него и безопаснее жить.

– Здесь безопаснее!.. – прервал его Блюмли, сделав гримасу. – Ты думаешь, что безопаснее? Не забудь, что там есть Кюстрин и Шпандау, а здесь Кенигштейн и Плейсеннбург, и тебе, как кандидату будущих симпатий, не мешает знать историю Сциферта…

– Какого Сциферта?

– Я мог бы завтра утром показать его тебе где-нибудь в предместье, так как сегодня он уже освобожден; но ему еще нельзя показываться в городе… Шесть лет тому назад Сциферт был секретарем министра при военном ведомстве, и графиня его очень любила, потому что он был так же красив, как и ты. Сегодня же от него остались кожа да кости. Желтый, сгорбленный и постоянно кашляет. У него есть домишко в предместье, где он в бедности будет доживать свои последние дни.

– В чем же он провинился? – с любопытством спросил Симонис.

– Как тебе это объяснить… я даже, право, не знаю! Он влюбился в молодую служанку старой графини, очень красивую девушку. На него донесли завистники, и он лишился своего места. Из мести к Брюлю он поступил неосторожно, посылая письма в Голландию, чтобы подорвать там его кредит. Письма были перехвачены, и Сциферт осужден на казнь, но графиня вступилась за него, и он отделался позорным столбом на рынке, где палач заклеймил его и отвез в тюрьму.

Блюмли побледнел; он не мог больше выговорить ни слова и вынужден был выпить глоток вина, чтобы продолжать:

– Сциферт просидел шесть лет в Кенигштейне, в сырой конуре, без солнца, без воздуха, не имея никакой надежды на спасение и не смея ни с кем поговорить. Шесть лет, друг мой!.. Разве это не то же самое, что быть шесть лет в предсмертной агонии? Понимаешь ли ты, что значит в продолжение шести лет просидеть без света и людей молодому человеку, преисполненному жизни и испытавшему все прелести наслаждений! Шесть лет царапать ногтями холодные стены тюрьмы!..

Симонис вздрогнул.

– Ну, брат, о подобных милостях ты мне лучше не говори, – взволнованно сказал он. – Не дай господи… Это не для меня. Лучше поговорим о чем-нибудь другом.

Блюмли начал рассказывать о красотах окрестностей и жизненных удовольствиях; он сам чувствовал неприятное впечатление от этих тяжелых воспоминаний.

– Во всяком случае, – прибавил он, – если ты думаешь пробыть здесь более или менее продолжительное время, тебе нужно будет представиться Брюлю и познакомиться с лицами, окружающими его… Он, как человек и как правитель, очень интересен… Ты узнаешь много любопытных вещей. В качестве путешественника и туриста, интересующегося всем, ты, наверное, будешь отлично принят. Что же касается меня, то хотя моя протекция не имеет особенного значения, во всяком случае она не помешает тебе.

После разговоров о различных делах, прерываемых молчанием и заставлявших призадуматься, де Симонис должен был распрощаться с своим другом, которому пора было отправляться в резиденцию министра. По указанию Блюмли, Симонис пошел пешком на свой постоялый двор.

На следующий день утром Симонис пошел разыскивать Бегуелина и графиню Ностиц, чтобы вручить им письма. Не возбуждая ничьего любопытства, он зашел в первую попавшуюся аптеку на Старом рынке, где сейчас же и получил нужные ему сведения. Бегуелин жил в Вильдрумском предместье, в небольшом домике с садом; туда он сначала и отправился. Дверь ему открыла босая девушка. Одна половина деревянного домика была занята канцелярией резидента, а в другой он жил. С разрешения Фридриха Бегуелин, занимая дипломатический пост, имел право торговать сыром. Это был старик не представительной наружности, с громадным красным носом и плешивый; причем имел живой, беспокойный характер, был скуп и жаден. Сначала Симониса хотели спровадить в канцелярию, но когда он заявил, что у него есть письмо, которое он должен лично вручить советнику, его ввели в грязный кабинет. Бегуелин, в какой-то засаленной чуйке, в туфлях на босую ногу и в очках на носу, сидел у письменного стола и что-то писал. Как только вошел Симонис, он вдруг закричал:

– Какое письмо? От кого? Зачем? Что вам нужно? Какие у вас дела, черт возьми?

Симонис, не отвечая на все эти вопросы, отдал ему письмо, и когда Бегуелин распечатал его – и взглянул – свершилось чудо. Его злое лицо вдруг просияло, морщины на лбу разгладились и губы сложились в соответствующую улыбку; с утонченной вежливостью, теряя один туфель по дороге, старик пригласил Симониса присесть на черном диванчике, и сам с почтением присел к нему.

– Простите меня великодушно, – сказал он, положив грязную и замасленную сыром руку на колено Макса. – При наших занятиях нам постоянно приходится отбиваться только дерзостью и бранью… Ну, что нового? Шифр я после разберу, теперь не время. Что слышно в Берлине?

Симонис ответил, что никаких новостей не привез… но чтобы придать себе большую важность, он прибавил:

– Впрочем, накануне моего отъезда я посетил Сан-Суси и имел счастье не только видеть его величество, но даже говорить с ним, и, как мне показалось, там именно ждут новостей из Дрездена.

Бегуелин, сделав жест рукою, начал разбирать шифрованную записку, осмотрев все двери, он снова сел подле Симониса и, свернув руку в трубку, шепнул ему на ухо:

– Нет никакого сомнения, что здесь надвигается буря!.. Австрия заключает союз с Россией и, кажется, с другими против нас. Саксония, быть может, еще не подписала трактата, но этого нужно ожидать со дня на день; Брюль торгуется за нейтралитет: ведь и он любит чужими руками жар загребать.

Симонис слушал с большим вниманием, но ничего не ответил на это.

– Мне поручили отдавать вам все письма для отправления их к графине де Камас, – начал Симонис.

Бегуелин кивнул головою.

– Но вы знаете, – прибавил он, входя в свою роль, – я не могу часто заходить к вам, иначе…

– Разумеется!.. – ответил Бегуелин.

– Хотя, конечно, я могу объяснить свое посещение тем, что и я швейцарец, что мы соотечественники…

– А я бывший, бывший! – поправил Бегуелин и махнул рукой.

– Кроме того, я нахожу лишним, – прибавил Симонис, – скрывать от вас, что советник Аммон приходится мне дядей.

Бегуелин вскочил с дивана, поднял ногу, потерял туфель и схватился за голову.

– А, в таком случае ступайте к нему! – При этом он указал на дверь. – Здесь вам больше нечего делать.

Симонис не пошевелился.

– Извините, – ответил он, – старик Аммон – эгоист и противный человек. Я не хочу его знать, а тем больше иметь с ним дело… Я питаю к нему большое отвращение. Это негодный человек.

Удивленный Бегуелин поднял голову и тотчас подошел к Симонису, протягивая ему обе руки.

– Вы благородный молодой человек. Да сохранит вас Бог на этом трудном пути, который вы избрали.

На прощание Бегуелин шепнул гостю на ухо:

– Шпионство здесь процветает, поэтому нужно держать язык за зубами… Что же касается писем, записок и т. д., то их следует избегать… Никакие замки в ящиках не помогут… До свидания…

Отсюда Симонис отправился на Новый Рынок, где в старом каменном доме с тремя окнами на улицу жила во втором этаже баронесса Ностиц.

По словам графини де Камас, Симонис ожидал встретить в баронессе такую же старуху, как и его покровительница, которой и принадлежал этот каменный дом. Он уж издали заметил открытые окна, а на них клетки с птичками. В светлой передней сидела у окна немолодая служанка, у которой лежало на коленях протестантская Библия, а в руках она держала шерстяной чулок.

16
{"b":"607736","o":1}