− Ты ошибаешься, − сдержал марк порыв подойти и лучше разглядеть раненого. В комнатке по углам темень и в середине мгла. Ставни закрыты и свечи не зажжены.

ˮ У нее не иссякла надежда,ˮ − в который раз изумлен тринитарий.

− Это не Колин, − подтверждает Эйгер. Даже представься возможность убедить несчастных, что это их пропавший сын, зачем? Мертвый наследник Поллаков принесет больше пользы, чем живой. Ему во всяком случае.

Тринитарий пригласил поближе и сдернул покрывало. Что скажут?

− Он не может быть Колином. Это другой... совершенно другой человек, − остановил маркграф жену, не позволив той приблизиться.

− Нет-нет-нет, − не соглашалась материнское сердце. - Это он! - Женщина помнила родинку на предплечье, шрам на колене, оспинку на скуле. Она не стеснялась разглядывать обнаженное тело со множеством ссадин и ран. Прежде всего он её сын, а потом уже мужчина, воин и кто угодно.

Сердце отца не столь слепо. Поллак различил множество мелких, но значимых отличий. Рост. Незнакомец выше. На пол ладони, но выше. Шире в плечах. Таким позавидует и настоящий силач. Но не массивен. Скорее всего подвижен. Да, так оно и есть. Не мускулист, но сух. Руки не неженки Колина, а грубые, сбитые, во множестве шрамов. Скорее кузнеца или молотобойца, ибо и сами напоминают небольшие молоты.

− Как его имя? - спросил Нид.

− Не имеет значения, саин, − Эйгеру оно не известно. Не смог спросить. Раненный второй день прибывал без сознания. Но даже представься такая возможность, не спросил бы. Имя это последнее о чем бы поинтересовался. − Сейчас он − Колин аф Поллак..., − на шипение Нида поправился, вывернулся по-своему. − С той минуты, как возвратился в Мюнце.

Парень часто задышал, харча простуженными легкими.

− Он болен? - Лилиан не остановило неудовольствие мужа. Она, освободилась от опеки и склонилась над пышущим жаром лбом. Не устояла дотронуться.

− Немного искупался в речной воде.

− Бедняжка, − она заботливо накинула покрывало на истерзанное тело, не сводя глаз с лица парня. Такого родного и немного чужого. Нет-нет, не чужого. Припухлость и грубый шов не обманут. Это он! Её Колин!

− Тебе лучше уйти, − повысил голос Поллак. Жене более не зачем здесь находиться. Увидено достаточно.

Лилиан не послушалась. Уйти? Ей уйти? Как он смеет такое говорить? Как он смеет вообще ей подобное предлагать!? Разве это он совершил полугодовое паломничество к мощам Святой Бригитты, вымолить первенца. Разве он носил дитя под сердцем, ощущая, как с каждым днем, кроха растет и крепнет. Как стучит ножкой, крутится, беспокоится. Разве он кричал, давая жизнь сыну? Разве он был готов отдать свою, лишь бы только младенец появился на свет? Шесть часов муки и боли! Повитуха говорила, ребенок слишком крупен, а она слишком хрупка. Из них двоих кто-то должен умереть. Приняла бы смерть, не колеблясь и не задумываясь. Но оставить сына одного? Кому-то доверить? Она слишком его любила, надеяться на чужих. Любила с той минуты, когда узнала о своем бремени, и любит сейчас. Не смотря ни на что. И ничьи слова не смогут уменьшить её любовь или заставить отказаться от своей любви.

− Эсм Лилиан, ему надо отдохнуть, − схитрил Эйгер. Хозяйка Мюнца хороший союзник. В отличие от самого Поллака, на чьем лице смятение. Не поздно ли, терзаться, марк? - Когда он придет в сознание, сможете его навестить.

Прежде, чем удалится, женщина потребовала ясности.

− Эти раны...

ˮОна готова меня возненавидеть? За подкидыша?ˮ − восторгался тринитарий её чувствами.

− Ничего серьезного, эсм, − кратки объяснения Эйгера, не задерживать, не позволить остаться дольше. Чувства чувствами, но зачем портить отношения с Поллаком и вносить разлад в семью? Осложнять с ними взаимоотношения не входило в ближайшие планы.

− Я приду завтра, − твердо заверила Лилиан о своих намерениях. И поколебать её не удастся, сколько не отговаривай.

ˮМожет оно и к лучшем?ˮ - отложил на память Эйгер. Как знать к чему приведут шатания маркграфа. Нельзя недооценивать силу женщины. Особенно когда мужчина слаб.

− Что с ним? - теперь к расспросам приступил маркграф.

− Он без сознания. Как видите, парню перепало. Останется шрам. Но это даже неплохо. Меньше шансов разоблачить. И оправдание долгого отсутствия и в замке, и на людях. А так... немного простужен и задет бок. Ничего непоправимого.

− У тебя срок до сентября. Отплытие десятого.

Поллак не говорил − искрил словами.

− Будет готов, − заверил Эйгер.

− И я хотел бы знать его прошлое.

− У него в прошлом тоже, что и у всех, − все понимающе ухмыльнулся Эйгер. - Варсана адхи тикта суньяс.

Марк старого эгле не разумел.

− Дословно − дождь в полынных пустошах. Наши предки устраивали в них захоронения. Так что правильнее − дождь над могилами. Не поэтично, но очень верно.

Выпроводив посетителей, тринитарий некоторое время торчал у двери, размышляя закрыть ли задвижку? С одной стороны шаг оправданный, мало ли кто притащится засвидетельствовать свое почтение вернувшемуся неведомо откуда молодому саину. С другой стороны запирать хозяйского сынка крайне подозрительно.

− А! - отмахнулся от сомнений Эйгер и грохнул запором.

Когда повернулся, раненый смотрел на него. Взгляд пытливый и колючий. От него озноб по спине и сухость во рту. Может это из-за их цвета? Рыже-серые.

ˮКупаж крови и сталиˮ.

− А что? - нашел удачным сравнение Эйгер и остался доволен.

− Чем обязан? - не приветлив Поллак к нежданным визитерам. Воистину, принесла нелегкая!

А принесла она Лесса аф Толля, персеванта* Оттона, не столько умного и искушенного советника, сколько интригана и наушника. Маэка аф Улата, сержанта стражи Эсбро, похожего на новобранца. Во всем блестящем и ладном. В третьем маркграф угадал последователя Галена и Сушрута*. Не мудрено. Держал большую сумку и вонял березовым дегтем.

− До пфальца дошли слухи, ваш сын не вполне здоров. Саин Оттон обеспокоен и прислал лекаря, − любезен с хозяином Толль. Не с порога же лаяться с опальным маркграфом?

Персевант высок и худ. Лицо его, некрасиво и покрыто насечкой морщин. Индюшачий повислый нос. Глаза слезоточат, будто нанюхался лука или подхватил насморк. Голос под стать, низкий и вкрадчивый, любителя совать нос в чужие секреты.

ˮЕсли понадобится подглядеть в чужой жопе, подгляжу. И понюхаю! - посмеиваясь, говаривал Толль. Оттон ценил его. За въедливость, дотошность, умение докапываться до сути и ссориться с кем нужно.

− Лекарь это не обо мне, - пошутил персевант. Шутка вышла натянутой. − Речь о нашем достославном мэтре Сайо.

− Я в качестве охраны, не спутаете, − поддержал вымученность Улат. Сержант улыбчив. Но улыбается не собеседнику, а самому себе, будто держит в голове хороший анекдот. При этом не выпускает из рук сержантской бляхи. От свинца руки черны.

− Напрасное беспокойство. Колин достаточно здоров, − раскланялся с гостями Поллак.

− Смею заметить, марк, вы тоже не лекарь.

Толль находил приятным и забавным портить отношения с людьми. Особенно с теми, которые в обозримом будущем не могли ему ответить тем же. Нид аф Поллак из их списка. Причем один из первых.

− Пфальц желает удостовериться, − перешел на официальный тон Улат. - Вам нужны доказательства наших полномочий?

Доказательств маркграф не потребовал. Но он бы дорого отдал, узнать две вещи. Откуда им известно о болезни ,,сынаˮ и кого прочат в следующие владетели Мюнца. Впрочем, в последнем случае планам пфальца мешал Колин аф Поллак. Живой Колин аф Поллак.

− Прошу за мной, − не пригласил, но потребовал маркграф.

− Вообще-то мы с дороги, − примирительно произнес Улат. Он ничего не осмотрел, ни с кем предварительно не поговорил, не был представлен домочадцам.

− Вначале дело.

− Совершенно, правы, саин, − согласен Толль. - Мы к вам не в гости приехали.

Улат не одобрял тона персеванта. Сколько бы полномочий им не делегировал Оттон, но с Поллаком лучше палку не перегибать. Так ему присоветовал перед отъездом рикордер. Намекая - за маркграфом все еще мечи Кааса. А их едва ли не больше, чем у армии пфальца.