− Как ты намерен поступить? − произнес Поллак и это самая трудная фраза за последние две недели.

− Найду человека заменить Колина, − не злоупотребил красноречием и многословием Эйгер.

При имени сына Лилиан подалась вперед, положила руку на плечо мужа и поспешно убрала. Маркграф нахмурился, но излишняя суровость делала его больше жалким, чем грозным.

ˮМожет она здесь и к месту. У него только честь и имя. У нее любовь к сыну, надежда и две дочери. Перевес на её стороне.ˮ

− Ты понимаешь, любое подозрение....

ˮНачались мямли и вздохи,ˮ − разочарован тринитарий. Пятнадцать лет монастырской аскезы удивительно излечивают от розовых соплей. - ˮА может я ими никогда и не болел,ˮ − подумалось Эйгеру с некоторой долей бахвальства. Подобное достоинство часто, если не всегда, в чужих глазах недостаток и серьезный. Тринитарий, с высоты приобретенного житейского опыта, мог бы с этим поспорить.

− Ни в коем случае, − заверил тринитарий неожиданно горячо, скрепив слово святым троеперстием. Неожиданно для себя и настолько убедительно, что ему поверили. Впрочем, вопрос веры в данном случае безальтернативен. Верить! и более ничего.

− Говори, − потребовал Поллак подробностей.

− Внешне он будет похож на вашего сына. Не как близнец, но очень. Отъезд еще не скоро, и потому большую часть времени уйдет на подготовку. Все должное знать, он знать будет, − это горькая пилюля, но имеется и сладкая. - Время его отсутствия можно потратить для поиска решения проблемы и принять предупредительные шаги, закрепить фьеф за семьей.

− У тебя кто-то на примете? - торопливый вопрос. Быстрей узнать и быстрей покончить с неприятным дельцем.

− Нет, саин.

− Как же ты отыщешь такого человека? Как уговоришь согласиться? Как заставишь держать язык за зубами? Отвечай, − выдержка изменила Поллаку. Еще малость, сорвется орать и размахивать руками. Чего хотел с самого Эсбро, но крепко держал в себе. Выбитые конюху зубы - маленькая отдушина острому желанию.

− Найти его мне поможет эсм Лилиан. Нужна её кровь, − не стеснялся Эйгер просьбы. − Женская кровь. Та, что исходит из её лона.

− Ведьмовство? - на Поллака словно вылили ушат холодной воды. − Я не позволю....

ˮУж как-то совсем кисло, марк. Совсем кисло. Конечно, позволишь. Иначе для чего позвал? Поговорить о наболевшем? Поплакаться в плечо? Тогда тебе к исповеднику.ˮ

− Я согласна, − перебила Лилиан мужа. Её первые слова. Что порадовало правильные.

− Вам ничего не грозит, − заверил тринитарий хозяйку Мюнца. - Об остальном не беспокойтесь.

Заверения напрасны. Будь даже риск неоправданно велик, она согласится. Все связанное с сыном дорого ей. Даже возможный подменыш. Нельзя забывать и о её двух дочерях.

− Я должен беспокоиться. Речь о моей семье, − предупредил Поллак, удивительно зло и холодно.

Вот теперь Эйгер увидел настоящего маркграфа Мюнца. Того кто двадцать лет сдерживал и отражал натиск варваров. Того Поллака, что запросто и охотно укоротит его на голову.

− У него не будет выбора соглашаться или нет, − пояснил Эйгер. − Он исполнит порученное. А молчать? Будет молчать, ровно столько, сколько от него потребуете.

Он ждал вопросов. Много вопросов. Великого множества вопросов. Но их не задала ни Лилиан, ей недозволенно их задавать, ни маркграф. Он хотел остаться не замаранным. Насколько можно им оставаться, участвуя в подлоге.

− Когда?

Вопрос, закрывающий аудиенцию.

− Через три дня по получению крови.

Поллак кивнул.

− Тебя предупредят.

ˮИ не словечка, почему Я ЭТО ДЕЛАЮ?ˮ − поразился Эйгер. Право слово, плакать или смеяться человеческой простодырости?

Безветренно. Луна запуталась в тяжелых занавесях туч, в прорехи моргают звезды. Лес сдвинулся стенками колодца, приблизив и задрав черный ломанный горизонт.

Эйгер оглядел смутные ряды покосившихся надгробий. Простых, из еловых колод, и побогаче, из резного песчаника. За дальним рядом, ближе к ограде, где покоятся нищие, нетерпение и скулеж. Голодная псина разрыла погребение. Могильщики не утрудились выкопать глубже, чем на штык. При жизни бедолагам жалели хлеба, в посмертии - насыпать суглинка. Но в природе ничего не пропадет. Не черви сглодают, так птицы или звери подберут.

Над головой, с посвистом в перьях, захлопали большие крылья. Далеко, до леса, разнеслось-раскатилось угуканье ночной летуньи.

ˮСтрига*, − невольно напрягся Эйгер. Спине неприятно холодно. Умные без особой на то нужды скудельниц не посещают. Ночью уж точно. А ведьмы? По молодости он считал их существование выдумками и фантазиями дураков. Теперь же...

ˮПоглупел? Или избавился от лишней предвзятости к непонятным знаниям других?ˮ

Беспокойно пискнула мышь, зашуршала трава. В клетушке, кудахтнул, завозился петух.

Тринитарий принялся ровнять площадку в изножье разоренной им могилы. Подошла бы любая, но здесь землица мягче, и работать значительно легче. Ковырять слежалый и проросший сорными кореньями грунт, попусту тратить силы и время. Кто упокоен под сенью кривенького стесанного камня - праведник, грешник, безбожник, абсолютно без разницы. Важно, земля пропитана смертью. Эйгер не утерпел хекнул. Мертвяк смердел, слеза на глаза наворачивалась.

Покряхтывая от смрада, тринитарий прокопал и утрамбовал ребром ладони круг канавки. Отстучал каждую пядь. Тщательно вымерял и отсыпал толченной костью вогнутый треугольник, направив одним углом к могиле. Из него же пробил с уклоном к краю делительный отрезок. В вершинах треугольника расставил сальные, не восковые! свечи и зажег. В центр фигуры поместил триножку с медальоном принцепса. Под медальон накидал припасенные тонкие веточки вербы и смолистые сосновые щепки. Поднося каждую из свеч, запалил, обильно капая жиром. Вскоре крохотное пламя потрескивало искрами, вытягивало клинок света сквозь щель оправленного в металл красно-бурого камня.

Эйгер подул, подзадорить кровавое горение. Лезвие прибавило вершок в росте. Многие уверены, в подобных случаях, читают заклятья, взывая к умертвиям, или обратным порядком шепчут молитву. Слова помогают точнее рассчитать начало и завершение действий. Ему нет надобности. Время тут бесполезно и уповать на него бессмысленно. А что не бессмысленно? По вере вашей вам и воздастся. Верил ли он в то, что творил? Верил. Вера вытащила его из монастыря и направляла дальше, а сомнения лишь варианты выбора. Он свой сделал. Шестьдесят шесть сожженных монахов поручаться в том за него.

Пережидая пока немного растянет тучи, Эйгер заготовил плошку, влив в нее остро пахнущий раствор. Чихнул от резкого запаха. Воткнул в землю черного обсидиана зеркало. Атрибут не понятный, но прописанный. Повернул, ловя отблеск костерка.

Раскачался ото сна ветер - любопытно ему происходящее, любопытен и человек. Ночь светлеет яркой луной. Пора. Тринитарий вкинул в огонь клок шерсти, пропитанной специальным составом. За одно упоминание о нем угодишь на костер пожарче этого.

ˮСекрет секретов!ˮ − провозгласил Эйгер причастность к запретным знаниям, доставшихся по случаю.

В узком кругу посвященных секрет наречен ,,Уандуˮ или ,,Ангеловы трубыˮ. Зеленоватый сок из веточек кустарника, безобидно цветущего белыми колокольчиками − основа. А вот остальное....

Крупной щепотью сыпанул костной пыли. Огонь закоптил. Белесый дым частью сползал в могилу, частью собирался над медальоном в шар серебристого марева. Вбирая рассеянный лунный свет, в ответ выстреливал слюдяными протуберанцами, слизывал невидимые эманации смерти скудельницы. О тонких энергиях и знают-то не все, а уж управлять ими или направлять, доступно единицам. Эйгер сунул голову в дым, жадно и резко вдыхая широко открытым ртом. Спазмы рвали горло. Кашлять нельзя. Вытерпел, выровнял вдохи. Ощущая туманную легкость в висках и темени, отклонился посмотреть вверх. Вогнутость темного, выпуклость яркого. Моргнул, смешивая затейливый узор. Темноту лизнули волны холодного света. С сипением, через засоплививший нос, втянул воздух. Сделалось тепло в груди, собственные кости казались мягкими и пустыми, а покойник перестал донимать запахом разложения.