Очнулся Колин, стоя на кровати, перед стеной с нанесенным рисунком. Слишком близко охватить детали, увидеть изображение целиком. Обронил угольки. Стукнулись и закатились. Он устал. Выдохся. Дошел до предела возможного и заглянул за него.

− Завтра, − укладываясь на доски, машинально скинул сапоги. - Все завтра...

5. День св. Матфея (19 сентября).

ˮ...Начиная дело, более думай не о конечной цели, думай о людях, что будут с тобой, против тебя и против врагов твоих....ˮ

Дверь определенно намеривались вынести.

− Саин Колин?! Саин Колин?! - знакомый голос перемежевывал зов с крепкими ударами.

Дерево жалобно трещало, умоляя: ,,Смилуйся! Отзовись!ˮ

− Завтрак? - спросил Колин, озадачено изучая изображение на стене. По белому, угольными линиями, в мельчайших черточках и деталях, портрет гранды. Не парадный, а домашний. Девушка только проснулась, из прически выбилась спиральная прядка и свисает вдоль виска и щеки. Брови немного нахмурены - пролегла складочка-морщинка. В уголках глаз детская разобиженность. Нижняя губа плаксиво выпячена. С левого плечика спала бретель туники. Под тканью остро проступают соски. Таковым бывает пробуждение любовницы, на которую потратил ночь без остатка. От которой не оторваться и не уйти.

Портрет получился излишне реалистичным. Но даже реалистичность, внимательность к мелочам не позволяла определить, что конкретно изображено в руке девушки? Тамбурин? Бубен? Наголовный обруч? Диадема?

ˮХерь, какая-то,ˮ − недоволен Колин рисунком. Ту ли подсказку он получил, на какую рассчитывал.

− Простите саин, не расслышал вас?

− Завтрак принес?

− Нет, саин.

− Тогда чего тебя впускать? Доброго утра можешь пожелать и через порог.

− Эсм Сатеник просит присутствовать на утренней трапезе в её покоях, − истерил слуга, здорово приложившись плечом.

− Кого просит?

− Колина аф Поллака.

Унгриец еще в большей задумчивости глянул на рисунок. Странно как-то. Едва глаза продрал, а уже будьте любезны трапезовать.

− Что? Некому ложку подать? - тянул вставать художник. Как не худа постель, однако, прилежался и чувствовал себя вполне сносно и комфортно.

Из-за двери ему не ответили. Правда, греметь перестали, лишь дергали ручку, и не уходили.

− Саин Поллак, вас ждут, − слуга, желая добиться своего, перешел на официальный тон. По-всему время встречи неумолимо приближалось.

− Тащи воду, − ответил Колин, любуясь уже не очаровательным образом. Из дырявого шосса нахально торчал большой палец и светилась пятка. Обулся, не позориться перед слугой. − Надеюсь, разуваться не заставят.

Брякнула задвижка, впустить запыхавшегося слугу.

− Эсм Сатеник ожидает вас трапезовать, − торопил тот, ставя таз и обильно плеща из кувшина унгрийцу на руки.

Увидел рисунок и в удивлении открыл рот.

− Ну! - вернули журавля в сознание. Слуга выдал воды с горкой.

Колин тер лицо, ощущая под пальцами паутину грубых рубцов шрама.

- Не боится себе аппетит испортить?

Улучшения в отношениях с хозяйкой Серебряного Дворца, сомнительны. А вот огорчительное завершение карьеры вполне. Мужчины ведь огорчаются, но не обижаются. Капризам и милым женским взбалмошностям тем более.

Слуга остроумию унгрийца должное не воздал, но высоко оценил настенное творчество. Завороженный, не отрывался от портрета владетельницы.

Колин тоже ломал голову над рисунком. Он более ожидал увидеть воришку, уже в женской истинной ипостаси, но отчего-то проведение, водившее его рукой с угольной палочкой, предпочло изобразить гранду. Сменит опалу на милость? Чего вдруг? Или не вдруг? Не намек ли ему на вектор приложения наибольших усилий.

ˮНичего не понятно,ˮ − таков краткий результат размышлений унгрийца.

Скары предупреждены беспрепятственно пропустить. На переходе со второго на третий этаж, Колин нагнал исповедницу гранды. Фрей источала свежесть морозного утра. На левом локте девушка несла корзинку, правой рукой, просунутой в разрез сюркотта, изящно приподымала подол нижнего платья, не наступить. На шаге, дразнясь, нет-нет, высовывались мыски красных туфель.

− Я провожу, − вызвалась Арлем, тоном, не терпящим возражений.

Целеустремленные натуры редко прислушиваются к чужим словам, еще меньше к отказам. Она посчитала необходимым проводить, значит так и поступит. Царственный полуповорот головы, взмах ресниц и ни единого намека на неприязнь к несовершенному предмету. Из-за чего Колин ощутил некую двойственность. Как с белым. Белый это не цвет. Отсутствие цвета. С ним тоже самое. И предлагая проводить, фрей лишь соблюдала некие правила, согласно которым ему предназначалось ровно столько, сколько и любым прочим. Её милость и немилость к нему соразмерна с милостью и немилостью к другим. Не пылинкой больше. Но к чему навешивать ярлык порочности, если не выделить среди остальных?

− Могу я предложить вам опереться на мою руку?

− Нет, благодарю.

− Тогда позвольте вашу корзинку.

− Поблагодарю еще раз, но и откажусь вторично, − непреклонна Арлем и все столь же уравновешенна. Она умела возводить границы. Не нарушать их самой и не позволять нарушать другим.

ˮПрятаться или не пускать?ˮ − так подумалось Колину. Он склонен был выбрать первое. Но ведь мог и не угадать.

− Отчего? - спросил он о причинах отказа. Любопытна версия фрей, в своей он не определился.

− Отчего, благодарю? Спасибо − отсылка к Всевышнему. Его щедрот еще надо удостоиться. А благодарность лично от меня.

− Я об отказе, − пояснил Колин, уже наметив нарушить пресловутые границы. Недосягаемо только небо. Смертные гораздо ближе. И ранимей. Но насколько он правомочен нарушать очерченный рубеж? Вторгаться, где не ждут?

ˮА может ждут, но еще не знают о том?ˮ - звучит неуверенной отговоркой. Но трудно придумать мало-мальски внятное за оставшийся десяток шагов.

− Привычка управляться без посторонних, − озвучила Арлем неприятие посторонней помощи или ухаживаний.

− Отказом вы поставили меня в затруднительное положение, − пожаловался унгриец, только что не вздохнул.

− Сомневаюсь. Вас гложет ущемленная мужская самовлюбленность и только.

− Если бы! Естественное желание распоряжаться вашей омоньеркой.*

Границы оказались фикцией. Царственное чело омрачилось и, Колин получил целый ушат холоднющего отчуждения.

− Вам туда, − указали ему.

Его галантные раскланивания достались её спине.

Унгрийца встретили аромат все того же трудно переносимого розмарина, розовый бархат обивки стен, позолота и лак мебели. За овальным полем стола вольготно разместилось шестеро.

Безответный поклон гранде. Сатеник старательно не замечала Колина, отстраненно изучая дверь за его спиной.

ˮИдейка пригласить пришла явно не к ней,ˮ − безошибочно определил унгриец. - ˮЕсли только не вспомнила меня выгнать. Показательно и с треском,ˮ − хотел приплести волынки, но это уж слишком

Ответно от Лисэль. Улыбка совратительницы и блеск глаз, шкодливый и плотоядный.

Аннет аф Гё. Кивнула-клюнула. Пришел и пришел. И ладно. Места полно.

Взаимообразно и мило с Кэйталин. Она еще не уверенна в своем положении. И не рискнет наживать врагов, не получив на то достаточно оснований или полномочий выказывать враждебность. Но как бы эсм рыцарь не примазывалась, окружающие относились к ней примерно так же, как к нему гранда.

Гасс аф Гаус смотрел (или всматривался) в окно с видом утомленного поэта. Темные круги под глазами не признак вдохновения бессонных ночей, но признак ненасытной любовницы, коей вдохновение досталось без остатка.

Иен аф Лоу деловито вылавливал цветочную мушку из чашки. Глядя на унылый цвет жидкости, хотелось попросить оставить утопленницу в покое. Вкуснее и выразительней вкус напитка. Но оценят ли столь казарменную шутку.