– По правилам хорошего тона первым в лифт заходит мужчина, первым же и выходит, – объяснил он. – В темное помещение и в любое другое, где может быть опасно, тоже сначала заходит мужчина, а уж потом женщина.

Непонятно, зачем он начал объяснять это, но все промолчали. Врач нажал на кнопку последнего этажа, и лифт пополз вверх.

– Ваш муж сильно ударился головой, – обратился врач к Ракитиной, – сейчас сделаем ему томограмму, потом отвезем на рентген. Ничего страшного, я думаю, нет.

Вероника не успела ничего ответить. Двери открылись, и первым из лифта выскочил Рубцов. Он уверенно двинулся по коридору, и Ракитина поняла, что он уже побывал здесь, хотя вроде как утверждал обратное. Перумов подхватил Ракитину под руку, но, сделав два шага, отпустил, потому что девушка шла очень быстро – почти бежала. Коридор оказался длинным, они прошли мимо дежурной медсестры, мимо ординаторской, кабинета заведующего отделением, приоткрытых дверей палат, где на кроватях ждали выздоровления больные. Потом коридор повернул, и они проследовали до самого его конца, где возле стены из толстого прозрачного оргстекла, отгораживающей палату от коридора, сидел на стуле полицейский в форме. Увидев приближающегося следователя, полицейский поднялся и поправил головной убор.

– Пока никаких происшествий, – доложил Евдокимову дежурный.

Вероника посмотрела внутрь палаты, где стояла кровать и лежал ее муж с забинтованной головой. Ракитин смотрел в потолок и что-то шептал. Вероника подошла к двери и попыталась ее открыть.

– Так это… – остановил ее полицейский, следователь тоже придержал девушку. – Пока туда нельзя.

Она отступила, не споря, дверь осталась приоткрытой.

– Голова перевязана, потому что ссадина и гематома большая, – объяснил врач, глядя почему-то на адвоката.

Он увидел выходящего из соседней палаты другого врача и махнул рукой, подзывая его.

– Не заходил больше к Ракитину? – поинтересовался он.

Другой врач кивнул:

– Зашел, мне сказали, что он по-немецки что-то спрашивает, а я как раз немецкий изучал. Поговорить толком не удалось. Потому что я не все понял.

– Но что-то понял?

Другой врач кивнул, но ответить не успел, потому что Ракитина его остановила:

– Погодите!

Она прислушалась. Из приоткрытой двери донеслось тихое пение, почти бормотание:

– Вот это время от времени Николай Николаевич и напевает, – объяснил врач. – А вообще из немецких фраз я понял немногое. Больной спросил меня, где он находится. Потом сказал, что он оберст-лейтенант и прикомандирован к ставке Верховного… Только к какой ставке и какого верховного, если он оберст-лейтенант?..

– Это означает «подполковник», – объяснила Вероника. – Только я не поняла… Разве Николай сам не понимает, где он и кто?

Врач, который поднимался с ними на лифте, дернул плечом.

– Временная амнезия. Такое бывает. Обычно проходит быстро. Дадим ему снотворное, поспит денек-другой, и все будет нормально.

Врач посмотрел через стеклянную стену на Ракитина, и тот, словно почувствовав его внимание, не отрывая взгляда от потолка, снова начал нараспев бормотать:

– Вот видите, – сказал второй доктор.

– Не мешайте, – тихо попросила Вероника, продолжая прислушиваться.

Почему то ей показалось, что Коля не просто так поет, а хочет ей что-то сообщить.

Николай замолчал. Вероника обернулась к следователю:

– Насколько я понимаю, вы с ним еще не беседовали. Хотите его допросить, но, видя такое, не решаетесь.

Евдокимов задумался, потом кивнул:

– Хочу, и как можно скорее. Мне уже начальство звонит, требует чего то… А он все на немецкий переходит.

– Я дипломированный переводчик с немецкого, – сообщила Ракитина, – если вы мне скажете, что хотите узнать, то я помогу. Не верите мне, пригласите кого-нибудь другого, хотя бы вот его…

Она показала на второго врача. Но тот отвернулся. А следователь молчал.

– Вы только скажите, в чем обвиняют Николая Николаевича, – продолжала настаивать Вероника. – Я ведь дала слово ответить на ваши вопросы. Отвечу, разумеется, только сначала давайте и мужа моего о чем-то спросим.

– Вашего мужа доставили в больницу в два ночи. Вот в эту самую палату. Он был весь в крови, хотя открытых ран на нем не было. Потом при досмотре его автомобиля нашли топор со следами крови. А потом вдруг поступило сообщение о том, что в своем поместье был зверски убит некий господин Гасилов. Предположительно он был зарублен. Весь остаток ночи оперативно-следственная группа занималась этим убийством, да и сейчас продолжает там находиться.

Вероника стояла пораженная.

– Вы были знакомы с господином Гасиловым? – спросил следователь.

– Да, – тихо ответила девушка. – Георгий Исаевич – член совета директоров корпорации, деловой партнер моего мужа по бизнесу, держатель некоторого пакета акций. Только мне трудно поверить… Кто же его убил и где? При нем ведь всегда охрана…

Следователь зачем-то оглянулся и ответил негромко:

– Я же объяснил, что тело было найдено во дворе его загородного дома. Найдено как раз охранником, который ничего не видел и не слышал. Сказал только, что открыл дверь, чтобы впустить «Бентли» Ракитина, а потом еще раз открыл дверь, чтобы выпустить. Охранник находился в своей будке при воротах, а потом, после отъезда вашего мужа, решил осмотреть территорию и увидел возле беседки труп хозяина. Больше никого на территории не было, кроме других охранников, которые после смены отдыхали в домике. Ведь уже ночь была.

– Так, может, это сам охранник и сотворил? – предположил молчавший до этого Перумов.

– Нет, – покачал головой следователь, – экспертиза уже установила, что на топоре, найденном в «Бентли», кровь Гасилова. Кроме того, и на одежде Ракитина та же самая кровь.

– Ну ведь этого не может быть! – прошептала Вероника. – Во-первых, у Николая Николаевича с Гасиловым были вполне нормальные отношения. Обычные деловые отношения. Мой муж – старший партнер, фактически владелец всего концерна. Потом, Ракитин не был вспыльчивым человеком… То есть он не вспыльчивый человек, а, наоборот, очень спокойный и не станет хвататься за топор. И он вообще не пил, чтобы говорить, будто он мог это сделать под влиянием большой дозы алкоголя.