– Я не хотел прерывать ваш разговор. Мне хотелось лишь…

– Пройдемте сюда, – перебил его Гайгер и шагнул к одной из кроваток. – Быть может, вы дадите мне ценный совет.

В колыбели лежал младенец примерно шести месяцев, с ног до головы покрытый язвами. Он жалобно кричал и без конца царапал себе лицо, исчерченное кровавыми полосами.

– Бедняжку прошлой ночью оставили перед больничной церковью, – сообщил Гайгер, с сочувствием глядя на младенца. – Это уже третий ребенок за месяц! Двое других были и вовсе новорожденными. Очевидно, что дети внебрачные, матери просто отказались от них… – Доктор покачал головой. – С тех пор как прежний курфюрст Максимилиан ужесточил законы против распутства, такие случаи повторяются все чаще. Прямо напасть какая-то!

– По крайней мере, женщины не убили малышей, – пробормотал Симон. Он понимал, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы заводить речь о своем трактате.

– Тут вы правы, – согласился Гайгер. – И тем не менее это преступление. Кого в этом винить, женщин или всех нас, пусть судят другие, – он показал на плачущего младенца. – Типичный случай чесотки, особенно часто наблюдается в бедных семьях. Описана еще великим Авенцоаром из Севильи. Как бы вы поступили, любезный коллега?

– Хм, ну…

Симон прокашлялся. Чесотка была ему знакома. Старый цирюльник в таких случаях часто предписывал церковную пыль, которую соскребал в базилике Альтенштадта. Или советовал больным натираться кашей из перемолотого зерна. Симон сомневался, что доктор Гайгер поддержит такие методы.

– Константин из Африки считал, что природа сама выгоняет скверные жидкости на поверхность кожи, дабы очистить тело… – Симон стал вспоминать скудные сведения, полученные во время учебы. – Но я скорее согласился бы с арабским ученым Аль-Табари. Он утверждал, что чесотку вызывают крошечные существа, которые вгрызаются в кожу. Чтобы их уничтожить, я применяю мазь из серы и ртути.

– Ртуть, хм… Интересно, – Гайгер наморщил лоб. – Может, и мне стоит как-нибудь попробовать… Как правило, детей у нас помещают в специальные комнаты и окуривают. Это дает хотя бы временный эффект, как с надоедливым гнусом. К сожалению, в данном случае паразиты настолько мелкие, что их нельзя разглядеть, не говоря уже, чтобы потом раздавить.

Симон вспомнил книгу, которую вынес из лавки на Зендлингской улице. Это был труд об увеличительных стеклах, с помощью которых якобы можно рассматривать самых крошечных существ. Он решил сегодня же вечером снова полистать ее. Возможно, там упоминалась и чесотка.

Гайгер заботливо склонился над ревущим младенцем и натер язвы мазью из своей сумки. Симон, помогая ему, перевязал младенцу ручки. Так ребенок хотя бы не расцарапает себе лицо. Потом они перешли к следующей кроватке, где лежала годовалая девочка, на вид бодрая и здоровая. Правда, у нее была заячья губа. Глаза у девочки засверкали, она улыбнулась Гайгеру и Фронвизеру.

– Девочка появилась на свет здесь, в родильном доме, – печально сообщил доктор. – Мать отказалась от нее и оставила здесь. Потому что сама очень нуждалась. Бедняжке, видимо, не суждено вырасти в семье, а девочка ведь вполне себе полноценная…

Симон невольно подумал о собственной дочери. Косолапие обрекало ее на жизнь, полную невзгод. Но у Софии, по крайней мере, были родители, и они заботились о ней. И она не станет изгоем, как эта девочка.

– Мне показалось, эта больница куда обширнее, чем просто приют для старых и больных, – проговорил Симон, перебирая пальчики девочки.

Доктор Гайгер кивнул.

– Помимо обычной лечебницы для престарелых, здесь есть сиротский дом, родильня для бездомных женщин и даже дурдом.

– Дурдом? – удивился Фронвизер.

– Да, туда помещают тех, кому не подчиняется рассудок, – Гайгер вздохнул. – Им тоже нужен уход. Раз в неделю я исполняю здесь свой христианский долг, на протяжении тридцати лет! В остальные же дни взрезаю фурункулы богатеям или лечу их подагру, на которую они обрекли себя собственным обжорством. Мир несправедлив, – он покачал головой и взглянул на Симона. – Но что же мы говорим только обо мне. Скажите, любезный коллега, что привело вас в Мюнхен?

«Наконец-то пробил мой час», – подумал Симон.

– Дело в том… – начал он и полез в сумку, где лежали его записи.

В этот момент раздался нечеловеческий вопль. Фронвизер вздрогнул. Было очевидно, что кричали в каком-то из соседних строений.

– Господи, что это? – спросил он с ужасом. – Можно подумать, там кого-то пытают!

– Боюсь, это одно из тех убогих созданий, о которых я говорил, – ответил Гайгер. – Пойдемте со мной. Надо посмотреть, что стряслось.

Симон поспешно сунул свой трактат обратно в сумку. Они вышли на улицу и направились к строению с зарешеченными окнами и массивной дверью, похожему на тюрьму. Оттуда доносились такие пронзительные вопли, словно с кого-то живьем сдирали кожу.

Не успели медики войти, как дверь распахнулась и навстречу им выскочил широкоплечий лысый мужчина.

– Доктор, вас ниспослали небеса! – прошептал он. – Это старая Траудель. Никак не успокаивается… Я уже не знаю, что и делать!

– Дайте я на нее взгляну.

Доктор Гайгер спешно вошел, и Симон последовал за ним. Внутренним убранством заведение тоже напоминало тюрьму. Справа и слева помещались по нескольку зловонных клеток. За решетками сидели самые жалкие создания, каких Фронвизеру только доводилось видеть. Длинные спутанные волосы, грязные тела, прикрытые лишь длинными грязными рубашками, и дикие взгляды – в облике их не осталось ничего человеческого. Глядя на некоторых из них, невозможно было определить, женщина это или мужчина. В большинстве своем они неподвижно сидели в углу, беззвучно шевелили губами или просто таращились перед собой. Только в дальней камере какая-то старуха то и дело бросалась на решетку и визжала так, будто ее резали. Теперь Симон сумел различить в воплях отдельные слова и фразы.

– Девочки… мертвые девочки! – вопила женщина. – Они стучат у меня в ушах. Уберите их, они… они стучат у меня в голове, как молотком!

– Что она такое говорит? – спросил Симон у лысого мужчины, вероятно, санитара.

Тот лишь пожал плечами.

– Сам не знаю. Должно быть, кто-то рассказал ей об этих убийствах в городе… С тех пор она совершенно не в себе. Вообще-то Траудель безобидная, уже двадцать лет сидит в своей клетке и ни разу еще не беспокоила нас. И вот те на!

– Двадцать лет? – ужаснулся Фронвизер.

– Ну, может, даже чуть больше, – санитар почесал затылок. – У нас каждый случай заносится в архив. Траудель – наша самая старая обитательница.

Симон в изумлении покачал головой.

– Да уж, не знаю, какой она была прежде, но теперь рассудок ее явно расстроен.

– Бедные дети! – снова завизжала женщина. – Все мертвы, мертвы! Их все больше и больше! Это никогда не прекратится, никогда, никогда!

– Это нельзя так оставлять! – воскликнул Гайгер сквозь шум. – Я дам ей немного мака. Вообще-то я приготовил его для супруги казначея, но мне кажется, что здесь он нужнее… – Он взглянул на Симона. – Мне потребуется ваша помощь, коллега. Вам нужно подержать женщину, чтобы я напоил ее снотворным.

Симон кивнул, и санитар осторожно отворил дверцу. Женщина, словно фурия, набросилась на мужчин.

– Это вы, вы виноваты! – завопила она. – Всё из-за вас!

Санитар схватил старуху и теперь держал ее крепко, как в тисках. Траудель продолжала вопить и плеваться. Она билась, как бешеная дворняга.

– Это вы! – взревела она. – Вы во всем виноваты!

– Крепко держите ей голову! – распорядился Гайгер, обращаясь к Симону. – Иначе я не смогу дать ей снадобье!

Тот обхватил ей голову, но женщина вывернулась и укусила его за руку.

– Ай, черт!

Фронвизер выругался и отдернул руку, но, заметив нетерпеливый взгляд Гайгера, предпринял новую попытку. В этот раз ему удалось обхватить голову старухи и одновременно раскрыть ей рот. Доктор между тем порылся в сумке, вынул небольшой пузырек и осторожно влил его содержимое в рот Траудель. Вопли старухи перешли в неразборчивую болтовню. Санитар зажал ей нос, чтобы она проглотила снотворное. Ласково, как ребенка, Гайгер гладил ее по седым, спутанным волосам.