– Ну зачем ты так, Боря… Ты же не Господь, чтобы все знать наперед… Придет время, и «Новый мир» он прочитает. К каждому все приходит в свое время, когда он готов…

– Замечательная позиция… Но слишком философична для нашего времени… Ладно, Сергеич, ты про рассказ не забудь, посмотри…

С точки зрения приближения к истине… – Черников явно утратил интерес к спору.

Он стал обходить всех, прощаясь, долго держал и гладил тонкую Анину руку (словно раздумывая, поднести ее к своим губам или нет), вполголоса наговаривая ей комплименты по поводу неженского ее ума и материнской женственности. Наконец, вышел в прихожую.

За ним выстроились в очередь на выход и остальные.

Сергеев, ожидая, пока они оденутся, с улыбкой наблюдал за ними, наконец, простился с Черниковым, потом с ребятами, гурьбой высыпавшими на улицу и оставившими его наедине с уже одетой Аней.

Навстречу им в подъезд торопливо вбежал возбужденный Олег, довольно бросил Володе «договорился», попросил подождать его.

– Может, в кафешку зайдем? – предложил он, вернувшись.

Но настроения ни у кого не было, и они разошлись.

Сашка с Баяром пошли пешком в сторону студгородка. Олег, Володя и Аня – на трамвайную остановку, им до общежития было далеко.

– Ну, как тебе вечерок? – поинтересовался Сашка, когда они остались вдвоем.

– Жалко, Валентин Распутин не пришел, – немногословно отозвался Баяр. – И «Новый мир» надо будет почитать.

– У Бориса все комплекты есть, которые Твардовский редактировал, попроси… А как рассказ со стороны слушается?

Он даже перестал дышать, ожидая ответа.

– Нормально, – бесстрастно отозвался тот.

Такой ответ Баяра его не успокоил. Он представил, как Сергеев разложит на своем столе листы и начнет читать… Поймет ли он то, что Сашка хотел выразить?.. А если не поймет… Или молча вернет…

Напрасно он дал его Борису.

Хотел поделиться сомнениями с Баяром, но, взглянув на его лицо, отражающее буддийское спокойствие и отстраненность, передумал.

…На следующей неделе он прочитал «Утиную охоту» Вампилова и повесть Распутина «Живи и помни».

Пьесу он не воспринял, а повесть вызвала много мыслей, и он вдруг написал что-то похожее на рецензию, в которой сначала довольно детально пересказал сюжет, а потом отметил, что главная идея повести, ради которой все и написано, – пагубность раздвоения главного героя – Гуськова. И это раздвоение – следствие единственного неверного поступка – практически вычеркнуло героя из жизни общества и в конечном итоге – из жизни вообще.

Этот вывод перекликался с разговором у Дмитрия Сергеева. Валентин Распутин, на взгляд Сашки, тоже считал некую абсолютную истину важнее условностей, принятых в обществе, но его истина явно не была похожа на истину Черникова…

Он показал рецензию Лапшакову. Тот прочел ее неожиданно быстро и также неожиданно для Сашки поставил в номер, пояснив с улыбкой, что тем самым их многотиражка обойдет даже большие газеты. Что он имел в виду, Сашка не понял, но уточнять не стал, главное, что рецензия оказалась настоящей, а не никому не нужным сочинением.

Вышедшую газету прочли все «пегасовцы», но никто ничего не сказал.

Попала газета и к Черникову. Скорее всего через Баяра, тот сошелся с Борисом Ивановичем на почве трепетного отношения к «Новому миру» и теперь часто бывал у того.

Черников наведался в институт по делам (писал для «Восточки» материал о научной работе в политехе), сначала покритиковал за поверхностность рецензии, а потом похвалил за смелость.

– Для студенческой аудитории в самый раз. Доходчиво, и кое-что верно подмечено, – подвел итог он. – Главное, ты первый отреагировал, так сказать, из народа. Маститых опередил… Им теперь отмолчаться не удастся… В субботу соберется писательская братия, околитературные круги, вход свободный, настоятельно советую побывать. Надо привыкать к среде, в которой вариться собираешься…

Иммунитет приобретать от лести да зависти… И, кстати, Сергеев хотел с тобой поговорить…

Сашке не терпелось спросить, понравился тому рассказ или нет, но не решился.

Страшно хотелось похвастаться приглашением на собрание писателей (он воспринял это предложение именно как приглашение) перед сокурсниками или «пегасовцами», но сдержался, отдавая себе отчет, что первым это совсем неинтересно, а вторые могут позавидовать. Проговорился только Маше, но, как и следовало ожидать, та отнеслась к новости без интереса и только посожалела, что он не приедет к ней в Ангарск в субботу. И даже надулась, явно демонстрируя, что выбор между ней и какими-то писателями он сделал неверно.

Но, признаться, стоя перед двухэтажным особняком на одной из тихих улочек в центре города, вывеска на котором уведомляла, что именно здесь и обитают писатели, он малодушно подумал, что лучше было бы гулять сейчас с Машей по Ангарску. Наконец, решился, вошел. И понял, что никто ни о чем спрашивать его не будет. Разделся в маленьком гардеробе, стал лавировать среди знакомых друг другу и незнакомых ему солидных и несуетливых мужей.

Обрадовался, когда среди них увидел Баяра, который, казалось, чувствовал себя здесь в своей тарелке. Они устроились в самом конце небольшого зала, отдавая себе отчет, что гости здесь они явно непрошеные, стоически выдерживая проницательные взгляды серьезных и не очень писателей и кое-кого узнавая.

Импозантный и еще не старый поэт, публиковавшийся в «молодежке» под псевдонимом Владимир Скиф (Сашка однажды был на его вечере в институте), завсегдатаем прохаживался по залу, меняя маршрут от одного маститого к другому, словно теплоход, заблудившийся в тумане.

Высокая и худенькая молодая женщина с ярко горящими глазами, присевшая в первых рядах, периодически оборачивалась и перекидывалась фразами то с одним, то с другим писателем. Она тоже была здесь своей, хотя выглядела ненамного старше Сашки. Он на всякий случай поинтересовался у Баяра, кто это, но, как и следовало ожидать, тот не знал.

Зато, оказывается, мог подсказать, кто здесь известный поэт Иоффе, кто редактор альманаха. Неожиданно он оставил Сашку в одиночестве и пустился в рискованное путешествие по залу, всем своим видом показывая, что совсем не случайно находится здесь. Вновь в поле зрения он появился живо беседующим с бородатым Скифом. Усаживаясь рядом, не без гордости, пояснил:

– Владимир – неплохой поэт, обещал свою книгу подарить… А девушка эта – Лиля Ларик, корреспондент из «молодежки». О культуре пишет. Между прочим, у нее газета с твоей рецензией…

– Точно?

– Сам видел…

В зал вошли самые маститые, уже совсем старые писатели, ведомые секретарем, тоже далеко не молодым. Сашка их совсем не знал, но понял, что они самые уважаемые, по тому, как стремительно остальные стали занимать места в середине и конце зала, пока на передних рядах рассаживались вошедшие. Среди них был и Дмитрий Сергеев, но сел он не на первый, а на второй ряд, с краешку, словно не собирался долго засиживаться.

Потом поднялся секретарь писательской организации, сказал, что сегодня они собрались, чтобы обсудить ряд вопросов культурной жизни города и, в частности, застройки его центральной части, поэтому пригласили на встречу архитектора.

Архитектор оказался невысоким и плотным, с широкими ладонями и мощными плечами, похожим скорее на продавца в мясном ряду на рынке, чем на архитектора, но когда он стал рассказывать, каким видится силуэт старой исторической части города со стороны левобережья Ангары (на котором и находились политех и студенческий городок), а его помощники стали показывать эскизы, всякие сомнения отпали – в его мощных руках тонкая указка смотрелась вполне естественно.

Постепенно подходили опоздавшие, заполняя самые последние ряды, и Сашка увидел Черникова, вошедшего вместе с человеком, в котором сразу же узнал Валентина Распутина. Они присели с краю, о чем-то пошептались, потом стали слушать архитектора.

В предложенных эскизах писателям не понравились две высотные башни по обеим сторонам остроконечного польского костела, такой же достопримечательности города, как и дома, где жили или бывали декабристы, по этому поводу завязалась оживленная дискуссия, итогом которой стало согласие архитекторов изменить конструкцию данных сооружений, придав им более органичный для города характер.