Сергей Довлатов
Соглядатай
Года три назад шел я по Ленинграду со знакомой барышней. Нес в руках тяжелый сверток. Рукопись Халифа "ЦДЛ" на фотобумаге.
(С автором мы тогда не были знакомы. Знал, что москвич. А следовательно - нахал. Фамилия нескромная. Имя тоже не без претензии. Но об этом позже...)
Захожу в телефонную будку - позвонить. Барышня ждет у галантерейной витрины. Вижу - к ней подходят двое. Один что-то говорит и даже слегка прикасается.
Я выскочил, размахнулся и ударил ближайшего свертком по голове.
Парень отлетел в сторону. Но и сверток лопнул. Белые страницы разлетелись по Кубинской улице.
Тут я, надо признаться, оробел. И так с государством отношения неважные. А здесь - милиция кругом .. Ползаю, собираю листы.
Ловеласы несколько пришли в себя. Постояли, постояли... Да и начали мне помогать. Сознательными оказались...
Так книга Халифа выдержала испытание на прочность. Свидетельствую драться ею можно!
ЦДЛ - это Центральный Дом литераторов в Москве Набитая склоками, завистью, лестью и бесплодием писательская коммуналка.
Дом, из которого выселили его лучших обитателей.
Где неизменно "выигрывают серые".
Где десятилетиями не хоронят мертвецов...
Герой или, вернее, героиня этой книги - литература. Фабула - судьба отечественной литературы. Сюжет - ее капитуляция и гибель.
Отношение к современной русской литературе у Халифа крайне пессимистическое. Ее попросту не существует. Есть талантливые прозаики и стихотворцы. Есть талантливые критики и литературоведы. А живого литературного процесса нет. Есть другой процесс. Процесс истребления русской литературы, который успешно завершается.
Хочется привести такую незатейливую аллегорию.
Допустим, у вас есть мать. Допустим, она проживает с братом в Калифорнии. Неожиданно брат сообщает:
"Мать в тяжелом состоянии".
Вы ему телеграфируете:
"Что с ней?"
Брат отвечает:
"Осень у нас довольно прохладная..."
Далее следует талантливое и подробное изображение калифорнийской осени. О матери же-ни слова.
Вы снова телеграфируете:
"Что с матерью?!"
Получаете ответ:
"Транспорт у нас работает скверно..."
Далее следует живое, правдивое и критическое описание работы транспорта. О матери же - ни звука...
И так без конца. Ни звука о главном...
Халифу можно возражать. Можно говорить о неожиданно (для третьих эмигрантов) полноценной литературе русского зарубежья. Можно говорить о подводных течениях в нынешней советской литературе. Размахивать внушительным и ярким "Метрополем". Все это можно...
Но у Халифа есть точка зрения. И выражена она талантливо, горько, правдиво.
Книга набрана четырьмя шрифтами. Можно было ее набрать и двадцатью. Так многообразна и разнородна ее структура. "ЦДЛ" - это документы, лирические и философские отступления, хроника, анекдоты, бытовые зарисовки.
Не менее разнообразна и тональность книги. Здесь уживаются дидактика с иронией, ода с поношением, благодушная насмешка с язвительной колкостью, возвышенная лексика с... многоточием.
Юрий Мальцев ("Вольная русская литература") справедливо указывает: "В своей экспрессивной метафорической прозе Халиф, несомненно, следует традиции таких поэтов, как Марина Цветаева и Осип Мандельштам" .
Лично я расслышал здесь также и хитрый говорок Марамзина. "...Мы уезжаем, а вы нам вдогонку глаза свои посылаете..."
Можно вспомнить и напевы Андрея Белого. И карнавал метафор Юрия Олеши.
Действительно, единица измерения прозы Халифа - метафора, то и дело возвышающаяся до афоризма. Цитировать - одно удовольствие.
"Этот, со стопроцентной потерей зрения, возомнил, что он - Гомер. Ему виднее..."
"...Спартак Куликов... Имя - восстание, фамилия - битва..."
"...Ударил кто-то бомбой в Мавзолей, но вождь остался жив..."
"...Дрейфус умер, но дело его живет..."
"...Всякую колыбель - даже революции - надо раскачивать..."
Поначалу меня раздражала нескромность Халифа. Или то, что я принимал за нескромность.
Автор говорит, например, о заветной книжной полке. О книгах - шедеврах двадцатого века:
"...Тут и "Доктор Живаго" Пастернака. И "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына... Да и эта - моя - туда встанет".
Неплохо сказано?!
Поначалу я от таких заявлений вздрагивал, Затем не то чтобы привык, а разобрался.
Не собою любуется автор. И не себя так уверенно различает на мраморном пьедестале. Используя формулу Станиславского, Халиф не себя почитает в литературе. А литературу - в себе и других.
Этим чувством - преданностью литературе, верой в ее фантастическое могущество - определяется тональность книги.
Могу указать две-три неточности. Например, автор говорит:
"Солженицын - единственный в мире изгнанник - нобелевский лауреат". То есть как? А Бунин? А Томас Манн?
Или:
"Будь Твардовский жив, вряд ли бы он остался редактором "Нового мира"".
Твардовского лишили журнала еще до смерти. Это, говорят, и убило его.
Неточностей мало. А те, что есть, как говорится, - не принципиальные.
И еще.
Я благодарен Халифу за несколько страниц о родном и незабываемом Ленинграде. За "Сайгон" и за "Ольстер". За "Маяк" и за "Жердь". За Бахтина и Шварцмана. За таинственного Лисунова и умницу Эрля. За нечасто протрезвляющегося Славенова и даже за Мишу Юппа.
Книгу Халифа не только читать - удовольствие, но и в руках держать приятно - она замечательно оформлена.
