Я обещал назвать ещё одну, пожалуй, самую главную причину, почему я написал эту книгу и защищаю права секс-меньшинств. Мой ответ таков: потому что я люблю свою страну, хочу, чтобы моя Родина была для всего мира образцом свободы, демократии и безукоризненного соблюдения прав человека.

Призываю представителей всех ветвей власти, законодательной, судебной, исполнительной и так называемой четвёртой (СМИ): давайте вместе правдой и честным словом очищать Россию от скверны и всяческого произвола.

Михаил Самарский

Глава 1

Человек, пытающийся всё время казаться не тем, кто он есть на самом деле, проживает чужую жизнь.

Никогда не считал себя суеверным человеком, хотя не стану кривить душой, одна примета всё же приводила и по сей день приводит меня в замешательство – «как день начнётся, так и закончится». Правда, я всегда хорохорюсь, изображаю из себя удалого смельчака и делаю вид, что данное легковесное умозаключение лично меня никаким образом не касается. Уныло ухмыляясь, я мысленно вру себе, что это просто придумка какого-то астролога-проходимца или, на крайний случай, простодушного романтика. Каждый раз, когда мне казалось, что вечер сегодня будет испорчен, я успокаивал себя, мол, ну, какая может быть связь между началом и концом дня? Чушь собачья!

Некоторые недобросовестные прорицатели так и вовсе пошли дальше и по тому же принципу увязали примету с полноценным календарным годом.

Впрочем, я на собственном опыте неоднократно убеждался, что выводы те не такие уж и безосновательные – случись, к примеру, в новогоднюю ночь какой казус, всё, привет родителям, не только конец, а весь год коту под хвост. То же самое и с днём – не задалось утро, весь день жди какого-нибудь подвоха.

В то сентябрьское утро у меня нежданно-негаданно заныло сердце. Накапав спросонья в стакан пятьдесят пять капель валокордина (по количеству прожитых лет) и разбавив его минеральной водой, я выпил залпом отвратительно пахнущее зелье и, взглянув на часы, завалился в кровать, чтобы досмотреть волнительный сон. Однако уснуть больше так и не смог – мысли забегали, зароились, зашумели, и сна как не бывало.

В «первой серии» мне снилось, что я пробираюсь сквозь густые заросли, сторонюсь каких-то диковинных зверей, с некоторыми даже пришлось сцепиться, а перед самым пробуждением вдруг набежала целая толпа людей – старые знакомые, коих я уже лет двадцать-тридцать не встречал наяву. Они стали галдеть, размахивать руками, каждый норовил закрепиться рядом с хозяином сна, нахраписто раздавая какие-то замысловатые советы и рекомендации. С одной стороны, сон да и сон, в сны я тоже особо не верю, но ведь с другой – сердечко зашалило-то по-настоящему, а вот это уже повод для беспокойства.

Судьбу не обманешь – вечером, как я и предполагал, примета сбылась. Да так сбылась, что подобного результата я никак и представить не мог – сердце ведь зря болеть не будет, да ещё с раннего утра.

До конца надеясь, что дурное предзнаменование окажется фиктивным, я купил к ужину бутылку дорогого коньяка с громким названием. Жене докладывать о покупке не стал, хотел, во-первых, проверить, вспомнит ли Галина Ивановна, какой сегодня день, а, во-вторых, если и забудет, то сделать ей приятный сюрприз. В прошлом году она вспомнила лишь под конец дня, и то совершенно случайно, я сам ненароком ей намекнул. Потому в этом году в течение дня я решил не подавать виду, и только, когда в прихожей залился трелью звонок, и мать кинулась встречать сына, я торжественно водрузил бутылку на стол. Сергей, войдя на кухню, бросил взгляд на накрытый стол, затем на меня, но почему-то тут же отвёл глаза. Сердечко моё ёкнуло. «У сына что-то случилось», – мелькнуло у меня в голове.

Но ситуация прояснилась очень скоро: как оказалось, «что-то» случилось не у сына, а у меня. Сын вдруг, надменно усмехнувшись, раздражённым голосом спросил:

– Бухать, что ли собрались?

Мать, заметив на столе бутылку коньяка, воскликнула:

– Ой, отец, а чего это ты решил сегодня…

Стараясь не замечать хамоватой тональности сына, я наигранно рассмеялся:

– Ну, что же ты, мать, всё время забываешь день нашего знакомства?

– Господи, боже мой, – всплеснула руками Галина Ивановна, – опять забыла и, подойдя ко мне, поцеловала в лоб, – прости Боренька, память-то девичья. Или уже старушечья, кто её знает!

– Да ладно тебе, – обняв жену, как можно ласковее сказал я, – не прибедняйся, тоже мне, старуха нашлась.

Сын, нахмурившись, исподлобья наблюдал за нами. Мать пригласила его к столу:

– Серёженька, ты чего стоишь? Мы не начинали ужинать, ждали тебя. Иди, сынок, мой руки, и за стол.

Сын набрал полные лёгкие воздуха, шумно выдохнул и объявил:

– Я ужинать не буду!

– Как? – удивилась мать. – Ты не голоден?

– Голоден! – ответил Сергей и, презрительно взглянув на меня, повторил: – Голоден, очень голоден! Но есть, – он кивнул в мою сторону, – с ним за одним столом не буду, – спустя несколько секунд добавил: – никогда больше не буду.

Жена ойкнула, и, схватившись за сердце, опустилась на стул.

– Серёжа, – испуганно произнесла она, – это что ещё за новости? Ты что такое говоришь, сынок? Как ты можешь?

– Могу! – зло усмехнулся сын. – Не просто могу, а обязан отказаться…

– Это ещё почему? – изумлённо спросила мать. – Это твой родной отец. Что ты такое говоришь?

– Лучше бы… лучше бы его у меня не было, – выпалил Сергей.

Опустив голову, я молчал. Вообще-то, я всегда был готов к такому неожиданному повороту, но последнее время стал забывать о случившемся и успокоился настолько, что когда из уст сына прозвучала претензия, скажу честно, растерялся.

– Ты чего молчишь, Боря? – удивлённо спросила жена.

– А что ты хотела от меня услышать? – вяло ухмыльнулся я и добавил: – Что тут можно сказать, если сын не желает сидеть за одним столом с отцом?

– Но почему? Что случилось? – недоумевала Галина Ивановна.

– А это нужно у него спросить, – ответил я и, обращаясь к сыну, спросил: – Может, и фамилию сменишь?

– Сменю, – повысил голос сын, – обязательно сменю, и имя это пидорье сменю.

– Совсем крыша поехала, что ли? С чего это ты взял, что имя у тебя пидорье?

– Сер-гей, – кривляясь вскрикнул сын, – это, по-твоему, нормальное имя? Да меня уже задолбали всякими подколками…

– Ну, это уже твои проблемы, – развёл я руками. – Значит, сам даёшь повод подкалывать себя. Я тебя всегда учил не реагировать на дразнилки. А имя своё ты получил в честь деда, замечательного человека…

– Всё равно сменю! – процедил Сергей.

– Тогда рекомендую на Павлика Морозова, – снова усмехнулся я.

– Мужчины, – нахмурившись, громко воскликнула Галина Ивановна, – вы можете объяснить мне, что произошло? Я чего-то не знаю? Какая кошка пробежала между вами?

– Пусть он и объясняет! – развёл руками Сергей и, обратившись ко мне, ехидно спросил: – Надеюсь, ты догадываешься, папуля, почему я принял такое решение?

– Догадываюсь, – ответил я, – но пояснить всё-таки придётся тебе. Так что не стесняйся, говори.

– А чего мне стесняться? – наигранно и фамильярно рассмеялся сын. – Я в гаремах не проживал, петухом не был, как и не был обиженным, опущенным… Я честный пацан.

– Да вы можете, в конце концов, объяснить мне, что тут происходит? – тревожно воскликнула мать. – Что за гаремы, какие ещё петухи, какие обиженные, опущенные? Вы о чём, ребята?

– Мама, наш папа гомик! – стиснув зубы, произнёс Сергей. – То есть, петух. В колонии жил в гареме или, как на зоне ещё говорят, в курятнике.

Я вздрогнул. Перед глазами замелькали перекошенные лица надзирателей, заключённых, ожили давно забытые голоса, истерично кричащие «ах ты, пидор», «на перо этого гребня», «сука ты позорная»…

– Ничего не понимаю! А вы можете объяснить нормальным языком? – едва не плача, спросила мать.