В библиотеке Дома офицеров не оказалось книг Рэя Брэдбери. Надежда, видимая уже как сбывшаяся, рухнула. Библиотекарша пришла в смущение от навернувшихся у меня слёз. Она предлагала другие книги. Она не подозревала, что в обилии предлагала суету. На какое-то время библиотека утратила для меня свою привлекательность (до того дня, как на полках появилась книга «451* по Фаренгейту»). Мне даже подумалось, что книги Рэя Брэдбери изъяли и сожгли. Хотелось написать кому-то в Москву и попросить, чтобы повесть «451* по Фаренгейту» включили в школьную программу по литературе… Вращая ручку настройки радиоприёмника, надеялся, что будет повторная трансляция радиоспектакля, но – увы! – крикливая суета жизни неслась изо всех вещательных точек, даже на иностранных языках, которых я не понимал, но… я снова вспоминал повесть Брэдбери, и она снова выталкивала меня из будничной сутолоки, и я снова, как тогда считал, поднимался на некую высоту. Уютная квартира заполнялась героями повести. В дверях толпились бывшие мои сослуживцы по сжиганию книг (мои уже, а не Мэнтога). Они пришли, чтобы сжечь мои книги, они пришли за мной. По приозёрному лесочку, отыскивая меня, уже рыскал механический пёс, и отравленная игла время от времени появлялась из его пасти. Поднимались с аэродрома и пролетали над озером брюхатые ракетами самолёты, а моя воображаемая жена, не отрываясь, смотрела глупые телевизионные передачи. С чем можно сравнить моё тогдашнее состояние? Вспомни северное сияние. О чём мы думали, когда любовались им? Да ни о чём!.. просто тихо наслаждаешься зрелищем, просто заворожен красотой явления! Смотришь на его разноцветные переливы, смотришь на их дыхание, и жизнь в эти минуты кажется исполненной смысла. Ты тот же мальчишка-четвероклассник, но будто вошёл в твоё сознание кто-то большой и добрый, и ты сейчас с ним. Он отпустит тебя совсем скоро, и тебе его будет чуточку не хватать. Потому тебе и хочется смотреть на северное сияние как можно дольше, хочется, чтобы оно не исчезало, чтобы не отступало от тебя нечто великое, чтобы ты сам с ним становился как бы немного побольше. Ты соприкоснулся с чем-то непохожим на всё остальное, и не хочется лишаться этого касания… Нечто подобное я испытывал после прослушивания радиопостановки по повести Брэдбери. Я даже ожидал перемен к лучшему. И ещё! Рэй Брэдбери – мой современник (по утрам и вечерам чистит зубы, ходит в магазин за хлебом) и, так же, как и я (я был уверен в этом), недолюбливает США с их президентами, капиталистами и гангстерами. Но это не главное, это как бы в скобках. Повесть вводила (не осознавалось ясно) в пытливые изыскание внутри себя самого. Хотелось стать лучше, и я делал добросовестные усилия в этом направлении. Казалось, что склонное к худшему расточалось во мне.

Чуть позже в моей жизни появились книги Ивана Ефремова, и в старших классах, Марина, я переселился на Ян-Ях. Ни фига не про Китай Иван Ефремов писал, а про нас… про всю нашу Землю. Ян-Ях – это наша Земля, на которой (по Ивану Ефремову) накопилось много «человеческой дряни, ибо выживали преимущественно приспособленцы, палачи и стукачи (за малым исключением)». В старших классах я не исключал возможности, что Иван Ефремов – это описанный им же самим Вир Норин, который остался на планете Ян-Ях, чтобы донести до жителей информацию о существовании цивилизаций Великого Кольца, которую олигархи от народа скрывали. Вир Норин остался на Земле и, взяв себе имя Иван Ефремов, донёс до нас то, что хотел донести.

Я бродил по окрестностям гарнизона и мысленно писал фантастическую повесть. Она просилась на бумагу. Возвращался домой, рука уже тянулась к шариковой ручке, но… дальше этого не шло. Это была повесть из жизни на Ян-Ях (как бы продолжение «Часа Быка» Ивана Ефремова, из тех времён, когда Серые Ангелы (по тогдашнему парению моего ума я был близок к ним) уничтожили власть олигархов. У меня была подруга… Вот тут и беда!.. Надя как-то не представлялась на Ян-Ях. Все литературные героини были перепробованы: и тургеневские барышни, и… даже Грушеньку из «Братьев Карамазовых» пытался переселить на Ян-Ях, но не уживались они там – в моей истории должна была быть девушка, похожая на тебя.

Мы курировали амфолопсихов (поначалу это были только отвратительные персонажи из фильма «Тучи над Борском»). Программы, которые мы писали, убирали их из среды нормальных людей, втягивали в себя и держали цепко. Мы считали себя чуть ли не благодетелями, ведь мы дарили несчастным то, чего они никогда бы не смогли достигнуть, продолжая жить реальной жизнью. В наших программах им жить было интереснее, в наших программах амфолопсихи соблюдали все заповеди, молились чистой молитвой и, предугадывая конечную цель, шли к ней. Они видели Царствие Небесное, оно раскрывалось перед ними, и они думали, что смотрят на себя и вокруг себя очами Бога. Вот чем я занимался на Ян-Ях, но потом, Марина, встретил тебя.

«…у лестницы чёрного камня, которая двумя полукружиями поднималась к массивным чёрно-золотым дверям (декорации Ивана Ефремова). Медленно по вертикали вставало большое ядовито-розовое осеннее солнце. Сухие листья на изголуба-сером асфальте, казалось, горели и не сгорали. По тротуару навстречу мне шла женщина в сиреневом плаще. Она не наступала на горящие, но не сгорающие листья, точно боялась осквернить подошвами маленькое чудо. Лицо женщины, казалось, светилось изнутри (что изъявляло светлость её души) и выражало радостное удивление, а тёмные глаза пытливо смотрели на горящие и несгорающие листья, точно видели в них прообраз чего-то более высокого. Глаза её боялись, что красота с городского асфальта вот-вот ускользнёт. Тонкая бровь удивлённо изогнута. Если бы я был амфолопсихом, то непременно решил бы, что душа этой женщины утонченна, легка и чиста, как прохладный осенний воздух. Ещё мелькнуло в сознании: «Возможно, совсем скоро придётся писать программу и для неё». Солнце планеты Ян-Ях поднялось по вертикали выше, и листья на асфальте потухли. Женщина смотрела на меня, её чёрные глаза призывали меня что-то вспомнить, узнать её… и я, Марина, узнал тебя. Большой палец твоей левой руки совершал едва заметное движение, будто перебирал зёрна чёток.

– …я не первый раз иду этой дорогой… хотела с тобой встретиться… Я долго не могла, Женя, поверить, что ты работаешь здесь!.. Раньше писатели радовали людей своими повестями и рассказами, заставляли задуматься над смыслом жизни, а теперь писатели пишут программы и принуждают православных жить в виртуальных культурно-религиозных резервациях. Многие боятся людей из вашего союза, но я тебя не боюсь, Женя, и тебе нечего меня бояться.

– Почему я тебя должен бояться?

– Парадный подъезд – самое безопасное место, где нам можно встречаться. Если что, скажешь змееносцам, что работаешь с очередным амфолопсихом».

После нескольких встреч ты уговорила меня покориться праведности и уйти от людей, для которых совершенно закрыт и непонятен мир духовный. Совесть уже давно готовила обвинение против меня, и я согласился с твоим предложением. Мы ушли в катакомбы к православным… Недостаток внешних впечатлений нашей тогдашней гарнизонной жизни содействовал богатству внутренних переживаний, а внешнюю форму я им придумывал без труда. Приключений на Ян-Ях было предостаточно. Дюма-отец и Дюма-сын отдыхали! Может быть, мне позавидовал бы и сам Иван Ефремов, если бы я смог на бумаге формализовать свои мысленные приключения… Змееносцы (тайная служба правителей Ян-Ях) преследовали нас, ибо узнали, что мы молитвенно прорываемся к духовному Свету. На нас устраивали облаву за облавой, но мы всякий раз уходили от них. Внешне наша жизнь была преисполнена бедствий и неудач, но по внутреннему ощущению жить нам было легко. В нас укреплялся навык к катакомбной жизни, и мы имели духовное веселие.

«Замок на дачной калитке, похоже, сковырнули монтировкой. В домик ворвались змееносцы – спортивного образца организмы (по слову Ивана Ефремова). Замелькали нашивки с символом сжатого кулака. Я попытался вырваться, но меня повалили и прижали к полу. Перед глазами – ступни в чёрных полуботинках. Слышал вокруг себя не только топот человеческих ног, но и топот копыт татей невидимых. В свете лампад мелькнула спица с заострённым концом. Я имел в себе трепет страха, но не было ощущения, что лишаюсь помощи Божьей, хотя никто не думал отводить от моего глаза конец блестящей спицы. Скоблёное рыло надо мной осклабилось.