Владимир Дроздов

ПРИКЛЮЧЕНИЕ "ДВОЙКИ"

авт.сб. "Над Миусом"

Может быть, "двойка" от природы была легкомысленным самолетом? Вот и цифра "два" на ее руле поворота оканчивалась какой-то беспечной, задранной вверх закорючкой. Или она в те давние, еще предвоенные годы просто казалась всем очень юной? Да к тому же на ней летал такой бесшабашный, такой неловкий молодой пилот!

Сережку Бородкова за смуглый цвет лица, маслянистые карие глаза и блестящие черные волосы дразнили Горголем-так называлось масло для авиамоторов.

И как горячее жидкое масло, Сережка проникал повсюду, а в полете старался уйти подальше от зоны - воздушного пространства, огороженного близкими к аэродрому наземными ориентирами: насыпью железной дороги, излучиной реки... Наверно, надеялся: если отлетит далеко, то командир эскадрильи даже в свой морской бинокль не разглядит его художества. Сережка не соблюдал порядок, намеченный программой ввода в строй молодых пилотов.

Нет, чтобы сначала мелкий вираж или простой переворот через крыло сделать! Сразу принимался глубокие виражи крутить, бочки вертеть, иммельманы... При этом работал нечисто, фигуры получались размазанные. Частенько он подскальзывал, волочил крыло, будто петух, который ухаживает за курой. Иногда беспомощно зависал вверх колесами в самой высшей точке мертвой петли. Должно быть, разинув рот, считал обороты мотора.

И "двойке" приходилось сваливаться без скорости на одно крыло или сыпаться с горки задом... Ей тогда очень хотелось надавать Сережке бортами кабины по щекам.

А то-и вовсе выбросить вон! Небось не разобьется.

Однако за ночь "двойка" успевала хорошо отдохнуть.

И под утро ей опять не терпелось пробежаться по заливному лугу, их летнему аэродрому. Уже во время предполетного осмотра предвкушала: скоро понесется вперед, все быстрее, быстрее! Потом начнет мягко подпрыгивать на пружинящем под колесами, туго сплетенном травяном ковре. Наконец, подскочив повыше, оторвется от него. И долго еще будет мчаться над пушистым ворсом макушек, приглаживая их струёй от винта, словно щеткой.

Но в то утро Горголь на взлете сучил ногами, как младенец. Чуть не оборвал педальные крепления руля поворота.

И на посадке Сережка издергал ей все нервы-тросы.

Хотя-чего уж проще? Тянул бы ручку управления на себя плавно и с той же быстротой, с какой "двойка"

приближалась к земле. Она бы тогда коснулась поверхности аэродрома костылем и колесами одновременнонормально бы села на три точки. И преспокойно покатилась бы дальше, постепенно замедляя свой бег.

Но Горголь не тянул - он рвал ручку. Потом неожиданно и резко отпихивал ее от себя, и "двойка", невольно следуя за ручкой, уныло опускала нос-больно стукалась колесами. Хорошо еще, что при этом только макушки стеблей срезала винтом. Толкни Сережка ручку посильнее-наверняка задела бы за дерн, разбила бы пропеллер в щепки или, чего доброго, на нос встала, перевернулась бы...

Однако в то утро Бородков после очередного тычка колесами дернул ручку на себя с запозданием, заток самому животу. И "двойка", уже приготовившаяся катиться на колесах, примирившаяся с двухточечной посадкой, принуждена была взмыть вверх-дала козла.

Конечно, со стороны такие прыжки могут показаться легкомысленными. Только "двойке" было не до шуток. Покачиваясь с крыла на крыло, она замирала от страха.

Горголь спохватился - снова сунул ручку вперед. И опять "двойка" упала на колеса. Ее ноги-стойки от удара чуть не воткнулись в фюзеляж. Было так больно!

К счастью, "двойку" пожалел, не позволил разбиться гибкий ковер многолетних трав. Возмутясь Сережкиными козлами, он сильно вмялся. Она поняла намек-уцепилась за отаву обеими покрышками и, сразу отяжелев от трения, перестала прыгать-ровно покатилась по посадочной полосе. То-то, наверно, Горголь удивился!

Уже пробегая мимо поперечного полотнища посадочного знака "Т", рядом с которым стоял командир эскадрильи, "двойка" заметила: комэск грозит Бородкову кулаком! И горько усмехнулась: поняла, что в воздухе запахло гауптвахтой.

Вообще-то "двойка" прекрасно знала: на то она и существует, учебно-тренировочная, чтобы таскать на своем горбу неумелых, неловких. Но одно дело понимать. А совсем другое-соглашаться. Она терпеть не могла небрежных, неряшливых, беззаботных - этаких мотыльковпорхателей. То ли дело комэск. Он еле притрагивался к ручке управления, носками сапог едва касался педалей, плавно и незаметно давал газ. А как летал! Приятная дрожь пробегала по всему телу "двойки" при одном воспоминании о комэске. И всего-то один полет... Комэск немного порулил на ней вдоль нейтральной полосы. Недолго постоял на взлетной. Взлетел, словно навсегда расставался с землей. Однако лишь с полчаса покрутился над аэродромом. Зато какой это был блестящий каскад пилотажа! Фигуры мгновенно переходили одна в другую, лились непрерывным потоком до самой посадки.

А уж сел он! Просто притер одновременно колеса и костыль к только что скошенному, щетинистому лугу. И еще сказал: превосходная машина!

"Двойке" казалось: теперь она может все, все умеет, всему научилась. Но тут началось! На ней стали тренироваться молодые летчики. А им было далеко до комэска.

Правда, они подражали, кто как мог, его манере и постепенно обучались мастерству, входили в строй. Только Горголь не делал никаких успехов. Остался один на учебной. Летая с ним изо дня в день, "двойка" окончательно запуталась: в чем проявляется Сережкина расхлябанность, в чем - ее собственное легкомыслие? И от этой его шалопутности за "двойкой" потянулась дурная слава.

Ну хоть бы сейчас. Сережка скозлил при посадке, а со старта уже понеслись шутки: "двойка", как всегда, - па двойку!

Уныло развернулись они с Горголем в конце пробега.

И невесело порулили по нейтральной. Вдруг комэск поманил Сережку пальцем. Бородкову надо было дорулить до красной черты, выключить мотор и оставить "двойку"

на попечение техников. Но торопыга Сережка неизвестно зачем остановил самолет посреди нейтральной полосы, отстегнулся и стал вылезать из кабины. Вот когда "двойка" поняла: настал ее час! Ловко подсунула под заднюю лямку парашюта летчика сектор газа. Сергей, конечно, не заметил ничего. Перевалился через борт кабины, стал сапогами на крыло и, чувствуя: его кто-то держит, - дернул изо всех сил лямку... А "двойка" уперлась ногами накрепко. Понятно, сектор газа не выдержал-заскользил в пазах, и мотор разом сорвался с малых оборотов на почти что максимальные! Он взревел, едва не захлебнулся. И двинул "двойку" рывком вперед. Она даже подпрыгнула-на дыбы поднялась! Неожиданным толчком сбросила Сережку с крыла. Он шлепнулся на спину, задрав ноги. Тут мотор помог: мощная струя воздуха от винта перекувырнула Сережку через голову. И он не сумел схватить "двойку" за хвост, когда она пробегала мимо него. Правда, Сережкин кульбит качнул левое крыло. И "двойка" невольно развернулась в сторону посадочной полосы. Но так, пожалуй, еще лучше получилось-теперь она неслась по открытому пространству, не боялась столкнуться с теми самолетами, что стояли готовые к взлету на старте. "Двойка" была счастлива: наконец вырвалась на свободу, отделалась от своего неряхи!

А в летной части никогда такого не случалось: самолет без летчика мчался поперек полосы, на которую садятся!

Краешком глаза "двойка" заметила: комэск с финишером выложили из полотнищ посадочного знака "Т" крест. И догадалась: это запрет пилотам, планирующим на посадку.

Действительно, увидев крест, те давали газ, уходили на второй круг. А она веселилась, взбрыкивала костылем, будто порывалась взлететь. Сережка забыл о комэске, увязался за ней. Но где ему! Ноги коротки, да и парашют мешал, болтаясь сзади под коленками.

"Двойка" торжествовала. Пусть ее считают легкомысленной. Зато как резво она бежит, как четко стучит ее мотор, как быстро крутится винт- работать она умеет.