Общим недовольством воспользовался его собственный военачальник Леонтий. В 695 году он возглавил восстание армии и народа, поддерживаемое церковью и знатью, низложил базилевса и заключил в темницу.

Разгульный, бесшабашный рубака Леонтий сам сел на трон Ромейской империи. Но пролить священную кровь Ираклидов все-таки не решился, лишь приказал палачу отрезать Юстиниану армянский, большой, как у всех Ираклидов, нос и кончик языка. Потом сослал Меченого в Херсонес Таврический, запретив покидать пределы этого захолустного городишки на северном побережье Понта Евксинского под страхом смерти.

В Константинополе болтали, Леонтий долго смеялся потом на своих бесконечных застольях, мол, не обязательно убивать врага огнем и железом, можно убить обычной насмешкой. Разве может снова претендовать на власть человек, чей нос стал похож на пятачок свиньи с вывороченными наружу ноздрями, а речь невнятна и шепелява, словно у изъеденного проказой?

Много веселился узурпатор и собственную власть просмеял куда как быстро. Уже через три года на троне оказался новый правитель – Тиберий III, а Леонтий Пьяный был насильно пострижен в монахи и отослан в дальний монастырь. Кажется, куда-то в фему Синелия, что включает в себя большой остров Сицилию и маленькие окрестные островки. И то сказать: повезло Выпивохе, что остался при носе и языке. А главное, при том, на чем все это держится, – при голове. Просто Леонтия больше никто не принимал всерьез. Даже его преемник Тиберий, подозревающий всех и каждого и дергающийся от страха за свою власть, как черт у чаши со святой водой, не считал низложенного пьяницу своим соперником.

Вот про Юстиниана в Херсонесе Тиберий не забывал. И не зря, оказывается. Дальнейшая судьба меченого базилевса напоминает своей причудливостью воспоминания старого наемника, исходившего многие дороги войны.

Евдаксион Григорс знал: купцы и капитаны, бесконечно мотающиеся по побережью, всегда знают больше всех – до свержения Леонтия Риномет тихо и незаметно жил в Херсонесе с малым числом слуг и рабов. Его жена, жгучая красавица басилисса Евдокия, вообще зачахла от провинциальной скуки и гнилой воды до смерти и была похоронена там же. Только узнав о переменах в Константинополе, Риномет вдруг словно проснулся. Начал появляться на людях и шепеляво, но твердо вести крамольные речи, что Тиберий, мошенник и вор, еще пожалеет о появлении на божий свет. Сам поймет: лучше б ему было сдохнуть в младенчестве от водянки, чем испытывать муки мученические, человеком не представимые, когда он, Юстиниан, прямой потомок великого Ираклия I Преобразователя, снова вернет себе власть! И, кстати, если бывший узурпатор Леонтий решил, что закрыл монашеской рясой свои богомерзкие преступления, то он тоже глубоко ошибается. «Из-под рясы достану! – обещал Риномет. – Устрою ему такие адские муки еще при жизни, каких сам дьявол не выдумает!»

От его неожиданной воинственности робкие херсониты пришли в понятное замешательство. Кинулись совещаться: самим удавить Юстиниана или слезно просить нового базилевса забрать от них отверженного, дабы не осквернять уши изменой верховной власти. И вроде бы решили: сами убьем, а тело сохраним в бочке с медом, будет чем оправдаться перед новым правителем. Но Риномет вовремя почуял опасность. Тайно отбыл из города с небольшим числом доверенных слуг.

Сгоряча архонт Херсонеса Прокий Мезун решил преследовать его с войсками, догнать и казнить. Правда, потом, поразмыслив еще немного, ограничился докладом в столицу о побеге Меченого. Легко сказать – казнить… А как решиться пролить кровь миропомазанного автократора, чей род правил империей почти сто лет? Нет уж, пусть базилевсов казнят базилевсы, рассудил архонт, а чиновники городского управления должны заниматься налогами, податями, порядком и чистотой улиц. Богу – Богово, кесарю – кесарево, так завещал сам Спаситель. Имея, конечно, в виду, что каждое сословие должно знать свое место и не пытаться подпрыгнуть выше собственной головы.

Так Юстиниану удалось бежать из ссылки и затеряться на окраинах обширной империи.

Но Евдаксион знал и больше. Не далее как месяц тому назад, как раз накануне сентябрьских календ, он провел какое-то время в собственном доме в прибрежном городке Тома. И однажды допоздна засиделся в таверне Малания Шелудивого, мужа с виду паскудного, с темной плесенью на лице и руках, но в делах надежного. Компанию за столом капитану составил известный сплетник, торговец рабами Фока Скилиц по прозванию Плешивый. Нагрузившись крепким крымским вином по самую ватерлинию, Скилиц вдруг взялся рассказывать капитану, что исчезнувший Риномет после бегства из Херсонеса неожиданно объявился в окружении джебу-кагана, великого кагана хазар. Ну да, того самого свирепого Ибугира Глявана, что ест плохо прожаренную человечину по утрам и вечерам, запивая христианское мясо дымящейся кровью!

Нам с тобой, друг Евдаксион, разглагольствовал захмелевший Плешивый, остается только догадываться, что наобещал Риномет джебу-кагану, как убедил твердолобого Глявана, что еще имеет силу и вес в империи, но многие свидетельствуют: Юстиниан был принят повелителем диких с таким почетом, словно и правда завтра сядет на троне. Каган даже отдал за него замуж свою сестру. Ту быстренько крестили по православному обряду и нарекли басилиссой Феодорой. «Только подумай, почтенный Евдаксион, не мытая никогда хазарка и – басилисса… Воистину, причудливы дела Господа и помыслы его неисповедимы!»

По рассказу Плешивого, после венца молодые удалились из хазарских степей в прибрежную Фанагорию, где базилевс начал свою дикую басилиссу любить. «И так, и этак, и по-всякому – в общем, как кошки, собаки или нищая чернь любится, презрев стыд!» – сладко причмокивал губами щуплый, сухенький Фока, словно сам подглядывал в приоткрытую дверь. И хазарка от усердия царственной плоти вскорости понесла. Так люди говорят, да…

Наверное, не зря про него болтают, что по мужской части Скилиц уже ничего не может, зато смотреть любит – за уши не оттащишь, усмехался про себя капитан. Когда-то про Скилица говорили, что он весь свой женский товар пробует самолично, купить у него девственницу – что вырвать мясо из пасти нильского крокодила, но постарел с годами, поистрепался. Теперь рассказывают: Фока отбирает самых свежих и красивых юношей и девушек из рабов и с вечера до утра заставляет их совокупляться у себя на глазах. Сам сплетает их в замысловатые позы и млеет, глядя. Тех же, кто ослабнет, лично взбадривает плетью.

Вспомнив это, Григорс хохотнул – проторгуешься этак, портить хороший товар! Понятно, почему Плешивый не слишком удачлив в делах. Настоящий-то купец из-под себя вынет да и продаст втридорога, а Скилиц все больше беса тешит на погибель души.

Смех капитана Фока воспринял как недоверие к его осведомленности. С еще большим жаром продолжил повествовать о приключениях Риномета, для убедительности цапая Евдаксиона за складки нарядного таласа. Капитан брезгливо отстранялся (не для того шит талас из дорогой константинопольской парчи, чтоб за него цапали жирными от мяса руками), но слушал внимательно. В торговых делах никогда наперед не знаешь, какая из новостей обернется прибылью. Со слов Фоки выходило, в Фанагории Риномет узнал, что джебу-каган вдруг решил продать его базилевсу Тиберию. Точнее, узнала об этом молодая жена и сказала мужу. Мол, верные люди при дворе отца ей сообщили: Тиберий наобещал джебу-кагану за Риномета груду золота и возы с оружием и доспехами. И чего-то еще, земли, небось… А всего-то нужно отдать Риномета или хотя бы голову его.

– Нет, за одну голову, наверно, дешевле у них выходило… – вдруг перебил Плешивого Григорс.

– Почему это?

– Так без носа же! Без носа – товар порченый получается. Если продавать, то со скидкой, значит, – уже откровенно хохотнул капитан.

Плешивый соображал мгновение, потом тоже закатился от его шутки. Закашлялся меленькими, сухими смешками.

– Истину говоришь, почтенный Евдаксион, голова без носа – со скидкой… Ой, не могу, ой, уморил… Ха-ха-ха… А рассудить дальше, так голову знамо удобнее продавать, чем живого. Ее и в Константинополь быстрее переслать, и с дороги она не убежит!.. Без носа-то, со скидкой купленная! Ха-ха…